.. которому ты, Мак, положительно завидуешь.
- Теперь ты в самом деле глуп.
- Что же с этим делать?
- Не знаю, но я ухожу.
- Уходишь?
- Да.
- Так ты трус, и вот тебе оскорбление! - и с этим Пик бросил Маку в лицо бутылочную пробку.
Мак побледнел и, схватив Пика за шиворот, поднял его к открытому окну на улицу и сказал:
- Ты можешь видеть, что мне ничего не стоит вышвырнуть тебя на мостовую, но...
- Нет, идём сейчас в фехтовальный зал.
- Но ведь это глупо!
- Нет, идём! Я тебя зову... я требую тебя в фехтовальный зал! - кричал Пик.
- Хорошо, делать нечего, идём. Но ты знаешь что?
- Что?
- Я там непременно обрублю тебе нос.
Пик от бешенства не мог даже ответить, а через час друзья, бывшие в зале свидетелями неосторожного фехтовального урока, уводили его под руки, и Пик в самом деле держал носовой платок у своего носа. Мак в точности сдержал своё обещание и отрезал рапирой у Пика самый кончик носа, но не такой, как режут дикари, надевающие носы на вздержку, а только самый маленький кончик, как самая маленькая золотая монета папского чекана.
Честь обоих художников была удовлетворена, как требовали их понятия, всё это повело к неожиданным и прекрасным последствиям. О событии с носом Пика никто не сообщал Фебуфису, но от него в непродолжительном же времени было получено письмо, в котором, к общему удивлению, встретилось и упоминание о носе. В этом письме Фебуфис уже описывал столицу своего покровителя. Он очень сдержанно говорил о её климате и населении, не распространялся и об условиях жизни, но зато очень много и напыщенно сообщал об открытой ему деятельности и о своих широких планах.
Это должно было выражать и обхватывать что-то необъятное и светлое, как в прямом, так и в иносказательном смысле: чувствовалось, что в голове у Фебуфиса как будто распустил хвост очень большой павлин, и художник уже положительно мечтал направлять герцога и при его посредстве развить вкус в его подданных и быть для них благодетелем: "расписать их небо".
Ему были нужны помощники, и он звал к себе товарищей. Он звал всех, кто не совсем доволен своим положением и хочет более широкой деятельности (деньги на дорогу можно без всяких хлопот получать от герцогова представителя в Риме).
Особенно он рекомендовал это для Пика, про которого он каким-то удивительным образом узнал его историю с носом и имел слабость рассказать о ней герцогу (герцога всё интересует в художественном мире). Правда, что нос заставил его немного посмеяться, но зато самый характер доброго Пика очень расположил герцога в его пользу. При этом Фебуфис присовокуплял, что для него самого приезд Пика был бы очень большим счастием, "потому что как ему ни хорошо на чужбине, но есть минуты..."
Пик скомкал письмо и вскрикнул:
- Вот это и есть самое главное! Я его узнаю и понимаю: как ему там ни хорошо, но тем не менее он чувствует, что "есть минуты", - я понимаю эти минуты... Это когда человеку нужна родная, вполне его понимающая душа... Я
Пику советовали хорошенько подумать, но он отвечал, что ему не о чем думать.
- По крайней мере дай хорошенько зажить твоему носу.
Он вздохнул и отвечал:
- Да, хотя Мак и оскоблил мне кончик носа и мне неприятно, что мы с ним в ссоре, но я с ним помирюсь перед отъездом, и он, наверное, скажет, что мне там приставят нос.
Затем Пик без дальнейших размышлений стал собираться и, прежде чем успел окончить свои несложные сборы, как предупредительно получил сумму денег на путешествие.
Этим последним вниманием Пик был так растроган, что "хотел обнять мир" и начал это с Мака.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Он побежал к Маку, кинулся ему на шею и заговорил со слезами:
- Что же это, милый Мак, неужто мы всё будем в ссоре? Я пришёл к тебе, чтобы помириться с тобою и прижать тебя к моему сердцу.
- Рад и я и отвечаю тебе тем же.
- Ведь я люблю тебя по-прежнему.
- И я тоже тебя люблю.
- Ты так жесток, что не хотел сделать ко мне шага, но всё равно: я сам сделал этот шаг. Для меня это даже отраднее. Не правда ли? Я бегом бежал к тебе, чтобы сказать тебе, что... там... далеко... куда я еду...
- Ах, Пик, для чего ты туда едешь?
- Между прочим для того, чтобы ты мог шутить, что мне там приставят нос.
- Я вовсе не хочу теперь шутить и самым серьёзным образом тебя спрашиваю: зачем ты едешь?
- Это не мудрено понять: я еду, чтобы жить вместе с нашим другом Фебуфисом и с ним вместе совершить службу искусству и вообще высоким идеям. Но ты опять улыбаешься. Не отрицай этого, я подстерёг твою улыбку.
- Я улыбаюсь потому, что, во-первых, не верю в возможность служить высоким идеям, состоя на службе у герцогов...
- А во-вторых?.. Говори, говори всё откровенно!
- Во-вторых, я ни тебя, ни твоего тамошнего друга не считаю способными служить таким идеям.
- Прекрасно! Благодарю за откровенность, благодарю! - лепетал Пик, - и даже не спорю с тобою: здесь мы не велики птицы, но там...
- Там вы будете ещё менее, и я боюсь, что вас там ощиплют и слопают.
- Почему?
- О, чёрт возьми, - ещё почему? Ну, потому, что у тамошних птиц и носы и перья - все здоровее вашего.
- Грубая сила не много значит.
- Ты думаешь?
- Я уверен.
- Дитя! А я тебе говорю: ощиплют и слопают. Это не может быть иначе: грач и ворона всегда разорвут мягкоклювую птичку, и вдобавок ещё эта ваша разнузданная художественность... Вам ли перевернуть людей упрямых и крепких в своём невежестве, когда вы сами ежеминутно готовы свернуться на все стороны?
- Я прошу тебя, Мак, не разбивай меня: я решился.
- Ты просишь, чтобы я замолчал?
- Да.
- Хорошо, я молчу.
- А теперь ещё одна просьба: ты не богат и я не богат... мы оба равны в том отношении, что оба бедны...
- Это и прекрасно, зато до сих пор мы оба были свободны и никому ничем не обязаны.
- Не обязаны!.. Ага! Тут опять есть шпилька: хорошо, я её чувствую... Ты и остаёшься свободным, но я теперь уже не свободен, - я обязан, я взял деньги и обязан тому, кто мне дал эти деньги, но я их заработаю и отдам.
- Да; по крайней мере не забывай об этом и поспеши отдать долг как можно скорее.
- Я тебе даю моё слово: я буду спешить. Фебуфис пишет, что там много дела.
- Какого?.. "Расписывать небо", или писать баталии, или голых женщин на зеркалах в чертогах герцога?
- Ну, все равно, ты всегда найдёшь, чем огорчить меня и над чем посмеяться, но я к тебе с такою просьбой, в которой ты мне не должен отказать при разлуке.
- Пожалуйста, говори её скорее.
- Нет, ты дай прежде слово, что ты мне не откажешь.
- Я не могу дать такого слова.
- Видишь, как ты упрям.
- Ты, как художник, любишь славу?
- Любил.
- А теперь разве уже не любишь?
- Теперь не люблю.
- Что же это значит?
- Это значит, что я узнал нечто лучшее, чем слава.
- И любишь теперь это "нечто" лучшее более, чем известность и славу?.. Прекрасно! Я понимаю, о чём ты говоришь: это всё про народные страдания и прочее, в чём ты согласен с Джузеппе... А знаешь, есть мнение... Ты не обидишься?
- Бывают всякие мнения.
- Говорят, что он авантюрист.
- Это кто?
- Твой этот Гарибальди, но я знаю, что ты его любишь, и не буду его разбирать.
Мак в это время тщательно обминал рукой стеариновый оплыв около светильни горевшей перед ними свечи и ничего не ответил. Пик продолжал:
- Я не понимаю только, как это честный человек может желать и добиваться себе полной свободы действий и отрицать такое же право за другими?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22