Наводили порядок в расположении - подбирали раскиданные Воронцовым вещи, поднимали и выравнивали опрокинутые им тумбочки и койки. Тупо шарились вдоль рядов, разглаживая и "пробивая" одеяла. Ворон вооружился одной из дощечек для пробивки и ловко припечатывал любого подвернувшегося. Досталось даже нескольким "мандавохам".
К обеду заеблись настолько, что чуть не с радостью уже отправились на стадион.
Самое поганое во всем этом - что только вчера был банный день. Только одну ночь и одно утро и походил в чистом.
А теперь пропотевшее белье смогу поменять только в следующую субботу.
- А ну-ка, кони, веселей поскакали! - бежит чуть позади строя Воронцов. - Задорно бежим! Радостно попердывая!
Мы уже знаем, что делать. Просунув язык между зубов, изображаем пердеж. Особенно громко получается у толстого Кицы - оказыватся, на гражданке он играл на трубе.
Пара встречных офицеров - не наших, пришлых, с Можайки - останавливается, разинув рот.
- Не слышу ржания! - кричит перешедший на шаг грузный прапор.
- Иго-го-бля! - отзывается взвод.
"Можайские" смеются, один из них крутит пальцем у фуражки.
Знай наших, бля. Взвод охраны бежит. Кони скачут.
Вбегаем по лестнице на стадион. Старые тут же лезут, давя жесткий наст, ближе к кустам и закуривают. Воздух чистый, лесной. По нему отчетливо плывет запах "шмали".
От кучки старых отделяются Борода и Пепел и идут к нам, чтобы мы не заскучали.
"Рукоход" - длинные, метров десять, наверное, брусья - самый нелюбимый снаряд у Кицы и Гончарова. Первый слишком толстый, второй слишком дохлый. Оба срываются с брусьев, не пройдя и пары метров. Пепел пинает их по задницам и отправляет в начало. Кица, багровея, выжимает себя на брусьях, передвигает одну руку, пытается перехватиться другой и соскакивает. Получает сапогом и вновь пытается залезть на брусья, но уже не может и этого.
Я "рукоходы" - как нижний, брусья, так и верхний - лесенка-лазилка метрах в трех от земли - прохожу легко. Единственная проблема - ломит пальцы от холодного железа.
Бойцы - Белкин и Мищенко - тоже справляются с рукоходами без труда. Чувствуется школа Цейса, не зря его на карантины ставят.
А вот турник мне совсем не нравится. Подтянуться раз пять у меня еще получается, но подъем с переворотом - никак.
От сапогов Бороды и Пепла меня спасает добравшийся, наконец, до стадиона Ворон.
- Поохуевали, зайчики? - интересуется взводный и гонит к турнику всех остальных.
Старые норовят ограничиться "коронным" номером - "дембельским оленем". Виснут на турнике, отводя вперед и назад согнутые в коленях ноги.
Ворон кроет их матом, впрочем, беззлобно совсем.
Наши взводовские "физкультурники" - Пепел и Дьяк - вообще отказываются подходить к перекладине:
- Тяжелее сигареты нам поднимать нельзя. Мы уже старенькие: Ну-ка, бойцы, сделали за дедушек по пятнадцать подъемов!
Ворон неожиданно выходит из себя и отвешивает Дьяку знатного "лося".
- Съебали на круг все! Двадцать кругов вокруг стадиона! На время! Время пошло!
Никакого времени, конечно, он не засекает, и мы неспеша месим сапогами чавкающую весеннюю землю.
Солнца нет, сыро, пасмурно, но все равно - весна. Я бегу, и прислушиваюсь к чавканью под ногами - вес! - опускается сапог в грязь - на! - вырывается из нее. Вес! На! Вес! На! Вес! На!..
Ворон куда-то пропадает, и старые тут же останавливаются. Разворачиваются и бредут к сидящим на перекладине для прокачки пресса "мандавохам".
Мы с Кицей и Бурым снижаем темп. Бежим вместе с бойцами. Нас догоняют ребята из второй роты, наш призыв. Подтягиваются буквари.
Теперь нас целая толпа, и мы круг за кругом наматываем вокруг покрытого снегом футбольного поля. Когда мы пробегаем мимо старых, они ободряюще свистят нам.
Но есть и среди них любители физкультуры - старшина второй роты молдаванин Модвал, или тихий, спокойный Саня Скакун, качок, чемпион-юниор Винницы.
Скакун, несмотря на фамилию, служит не у нас во взводе, а у "мандавох".
Не слишком высокий, с широченной спиной, бугристый весь даже под формой, Саня - добрейший и умный парень, - кумир всех "мандавошных" бойцов. Единственный во всей роте, кто ни разу даже пальцем не тронул их.
Но в чем он непреклонен с молодыми - закаливание и спорт.
Есть у "мандавох" и водные процедуры, и обтирание снегом, и накачка мускулатуры. Дни здоровья каждый день. Поблажки Скакун не дает никому.
Сам отремонтировал заброшенную щитовую казарму, приготовленную было к сносу. Оборудовал там спортзал с самодельными штангами и блочными тренажерами. Уговорил Геббельса купить в Питере набор гирь и организовал секцию гиревого спорта.
Саня требователен и к самому себе.
Совершенно не умея ездить на лыжах, веселит народ на лыжных кроссах. Проходит пару шагов и заваливался, медленно, как могучее дерево, на бок. Встает, обругивает себя вслух и упрямо прет дальше. Падает, встает, ругается и одолевает еще несколько метров.
Пока не доберется до финиша - а это занимает не один час - отказывается сойти с лыжни.
И его ждут.
Саню любят и уважают.
Достаточно сказать, что во всех казармах на стендах возле тумбочки дневального висят фотографии Скакуна. Его атлетическая фигура демонстрирует разные формы одежды. Особенно эффектно Саня смотрится в майке и трусах.
Со Скакуном я познакомился в начале зимы, когда слег в санчасть с бронхитом. Саня лежал там же, с жуткой ангиной. Кроме нас, в палате был завсегдатай санчасти Криня, из роты МТО. Тот самый, что огреб еще в первый день в части, за вещи в бане.
Криня давно ходит в чмошниках, я с ним не общаюсь еще после нашей драки в карантине. Скакун тоже не высказывал никакого к нему интереса.
Саня целыми днями читал, одалживая книги у фельдшера Кучера. Иногда просил принести что-нибудь из библиотеки. Как-то сказал мне, что стоя в нарядах, от скуки прочитал все тома Ленина.
Узнав, что у меня день рождения, сходил куда-то и принес небольшой кулек карамелек. Формально он был моим старым, на год старше по призыву. Кучер, в бокс к которому мы ходили по вечерам - осенник, старше меня на полгода. Никого из нас это не беспокоило.
С Саней мы играли в шахматы и беседовали. О наших городах и республиках, о жизни на гражданке и здесь. О спорте, конечно.
Именно Саня приучил меня к нему.
Служба останется позади.
Но не раз, ощущая ладонями шероховатость грифа, выжимая штангу с груди и переводя дыхание между подходами, я вспоминаю армейского друга - Саню Скакуна.
Солдата, атлета и отличного парня.
Сегодня - последний день "стодневки" наших старых. Завтра выходит приказ.
Приказ Министра обороны публикуют во всех центральных газетах. Наш полковой почтальон ефрейтор Пичуль притаскивает в такой день целый ворох "Известий" и "Правды". Газеты тут же расходятся по рукам, нетерпеливо листаются. По несколько человек склоняются над каждой. В найденное, наконец, заветное место жадно впиваются глазами. Читают вслух, сначала сами, смакуя каждое слово. Потом дневальный, из бойцов, залезает на табурет посреди взлетки и, с выражением, торжественно зачитывает приказ всем присутствующим.
Ко мне и всему моему призыву нынешний приказ тоже имеет свое отношение.
Увольняются те, кто были нашими старыми весь этот долгий год. Еще совсем немного - и Соломон с Бородой, Пепел, Дьяк - все они станут кошмарным сном, который попытаемся поскорее забыть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51