В это невозможно поверить и это еще один довод против того, что через литературу может осуществляться какое-то Его направляющее присутствие.
Правда, знакомый уже нам Эзра Паунд, который пытался тягаться непосредственно с Данте и умер за решеткой психушки, говорил, что незачем критиковать литературное произведение, исходя из личных качеств его автора. Только плохой критик критикует поэта, а не его поэму, говорил он. Может быть и так. Но, во-первых, личность автора не может не накладывать отпечаток на то, что он пишет. И даже плохой критик не сможет не заметить, что в содержании поэмы есть что-то болезненно странное. А биографическая справка о поэте всего лишь объясняет происхождение этих странностей. Тут связь неразрывная. Кроме того, сумасшествие, например, это не банальный перелом колена и даже не сифилис. Вывих мозгов - это не вывих сустава. Такое не происходит в одно мгновенье, разделяя жизнь автора на два разных отрезка - до несчастья и после. Если человек, в конце концов, все-таки сошел с ума, то это громко признается только в том случае, когда это перешло в необратимую или опасную для окружающих форму. А до этого он годами находится в той фазе, в которой процесс еще кажется обратимым или не представляется угрожающим для здоровья соседей и родственников, но процесс-то идет все время! И в этом состоянии человек творит, и это состояние не может не отражаться на том, что он пишет. В итоге появляется всегда оригинальное литературное новшество, увлекательное и талантливое, но питает оно скорее не душу, а какие-то ее темные закоулки, где таятся пороки и запретное любопытство.
Зачастую приходится слышать и такую версию психической ущербности многих литературных талантов - это люди особенные и особо остро чувствующие, им дана великая возможность ощущения истинного страдания и великая способность пропускать через себя метания и болезни духа. Из-за такого избыточного набора душевных талантов они, мол, и становятся душевно не совсем уравновешенными. Не выдерживают нагрузки. Если мы согласимся с этой версией, то она вполне может дать некоторые надежды литературе: в самом деле, если Бог избирает этих людей для какой-то миссии, то эта миссия, естественно, не может быть простой, и эти люди просто не выдерживают и загибаются психически на ниве сотрудничества с Ним. Можно было бы и ухватиться за эту возможность для литературы, но мы не станем этого делать. Потому что, если бы эти люди были такие особенные и так особенно бы чувствовали все то, что не дано чувствовать нам, то с каких таких радостей нам было бы интересно вообще то, о чем они пишут, и с какой такой причины нам было бы вообще понятно то, что они переживают? Если они совсем другие по своим душевным талантам, то, как мы можем им сопереживать? Чем, какими такими собственными талантами мы можем сопереживать их необузданно эксклюзивным талантам? Вот цветы, например, страдают, когда их режут, а лабораторные опыты показали, что даже посторонние цветы впадают в панику, когда в помещение входит человек, который всего-навсего утром срезал у себя в саду цикламены. Для них у него руки в крови! А для нас все это непонятно. Потому что это совершенно две разные системы душевных переживаний - у цветов и у нас. Мы цветов не понимаем, потому что они особенные. А если мы понимаем писателей и поэтов как себя самого, переживаем вместе с ними над одним и тем же, и одинаково с ними над одним и тем же смеемся и плачем, то надо признать, что в таком случае и они, и мы - особенные совершенно в равной степени. Мы ничем от них в таком случае по особенности душ не отстаем. Но, отмечая, что мы считаем себя одинаково особенными с литераторами относительно друг друга, мы должны признать и то, что это абсолютная глупость: что-либо в равной степени особенное относительно друг друга всегда должно считаться просто одинаковым, а особенным оно может быть только относительно чего-то третьего, от чего разительно отличается. Например, от цветов. А такой случай, как одинаковая способность что-то особенно переживать должен считаться просто нормой. Например, если все вокруг дураки, то не будет противоречить истине и то утверждение, что все вокруг умные. Относительно друг друга, конечно. Поэтому мы со спокойной уверенностью можем сказать - эти ребята и девчата особенные не в том, что могут увидеть или почувствовать что-то такое, чего не можем увидеть или почувствовать мы (потому что мы ведь отлично видим и чувствуем то, на что они пытаются нас заострить в своем творчестве), а особенные они в том, что не могут реагировать на это также достойно, как можем реагировать мы. И с нами происходят все те страшные и убивающие нашу жизнь вещи, которые описываются в литературе. И мы точно также на грани жизни и смерти переживаем измены, на грани душевного здоровья скорбим о близких, и нам также сокрушают дух неразделенная любовь, предательство детей, равнодушие родителей, проявленная ненависть друзей, унижения от сильных, невозможность правды и бессилие мести. Иначе нас не трогали бы переплетения судеб вымышленных героев, как не трогает погоня льва за антилопой в телепередаче из жизни животных, потому что это из другой относительно нас жизни! А то, что в книгах - все из нашей жизни. Но мы не вешаемся, не спиваемся, не кусаем наше ближайшее окружение и не впадаем в противоестественные половые связи. Мы справляемся. Может быть, это, как раз, мы особенные?
Но как бы там ни было, а предполагать, что литераторы несут какую-то особую душевную нагрузку в жизни, которая не достается нам - смешно. Поэтому и этого слабого шанса у литературы для ее возможного высокого значения в качестве инструмента в Его руках, нет.
Но вернемся к бестселлерам. Раз уж мы все так на них падки, то разве не логично было бы предположить, что программу этого неудержимого интереса к ним в нас заложил Он, и благодаря этой программе обеспечивается то, что мы постоянно находимся в этом состоянии жадного впитывания какой-то информации, которую Он закладывает в эти бестселлеры? Логика, и в самом деле, против данного предположения не возражала бы, если особенно не вдаваться в содержание этих бестселлеров. А оно, к сожалению, убеждает нас в обратном. Похоже, что Его присутствием в создании бестселлеров ничто не отдает. Давайте посмотрим, что удалось нам собрать из всего количества этих книг, которые становились в свое время (короткое, надо еще раз отметить) самыми модными у читающей публики.
Владимир Набоков, "Лолита". Очень громкая была книга. О чем эта книга? О педофилии. Омерзительная история без тени осуждения автором хотя бы за строкой. От Бога?
Овидий Назон, "Наука любви". Книга римского поэта, которую иногда до сих пор можно встретить кочующей по студенческим аудиториям в перепечатанном самодеятельным образом виде. Подробное описание техники половых актов. Поэтизированная порнография на уровне сексологического пособия.
Омар Хайям, рубаи (четверостишья). Культ пьянства и половой любви.
Николай Гоголь, "Вий". Фантасмагория ужасов, где покойница летает во гробе, а вампиры домогаются героя три ночи к ряду.
Братья Гонкуры. Их книги вырывались буквально из рук друг у друга французскими почитателями и с нетерпением ожидались к изданию. Их именем названа крупнейшая литературная премия Франции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296
Правда, знакомый уже нам Эзра Паунд, который пытался тягаться непосредственно с Данте и умер за решеткой психушки, говорил, что незачем критиковать литературное произведение, исходя из личных качеств его автора. Только плохой критик критикует поэта, а не его поэму, говорил он. Может быть и так. Но, во-первых, личность автора не может не накладывать отпечаток на то, что он пишет. И даже плохой критик не сможет не заметить, что в содержании поэмы есть что-то болезненно странное. А биографическая справка о поэте всего лишь объясняет происхождение этих странностей. Тут связь неразрывная. Кроме того, сумасшествие, например, это не банальный перелом колена и даже не сифилис. Вывих мозгов - это не вывих сустава. Такое не происходит в одно мгновенье, разделяя жизнь автора на два разных отрезка - до несчастья и после. Если человек, в конце концов, все-таки сошел с ума, то это громко признается только в том случае, когда это перешло в необратимую или опасную для окружающих форму. А до этого он годами находится в той фазе, в которой процесс еще кажется обратимым или не представляется угрожающим для здоровья соседей и родственников, но процесс-то идет все время! И в этом состоянии человек творит, и это состояние не может не отражаться на том, что он пишет. В итоге появляется всегда оригинальное литературное новшество, увлекательное и талантливое, но питает оно скорее не душу, а какие-то ее темные закоулки, где таятся пороки и запретное любопытство.
Зачастую приходится слышать и такую версию психической ущербности многих литературных талантов - это люди особенные и особо остро чувствующие, им дана великая возможность ощущения истинного страдания и великая способность пропускать через себя метания и болезни духа. Из-за такого избыточного набора душевных талантов они, мол, и становятся душевно не совсем уравновешенными. Не выдерживают нагрузки. Если мы согласимся с этой версией, то она вполне может дать некоторые надежды литературе: в самом деле, если Бог избирает этих людей для какой-то миссии, то эта миссия, естественно, не может быть простой, и эти люди просто не выдерживают и загибаются психически на ниве сотрудничества с Ним. Можно было бы и ухватиться за эту возможность для литературы, но мы не станем этого делать. Потому что, если бы эти люди были такие особенные и так особенно бы чувствовали все то, что не дано чувствовать нам, то с каких таких радостей нам было бы интересно вообще то, о чем они пишут, и с какой такой причины нам было бы вообще понятно то, что они переживают? Если они совсем другие по своим душевным талантам, то, как мы можем им сопереживать? Чем, какими такими собственными талантами мы можем сопереживать их необузданно эксклюзивным талантам? Вот цветы, например, страдают, когда их режут, а лабораторные опыты показали, что даже посторонние цветы впадают в панику, когда в помещение входит человек, который всего-навсего утром срезал у себя в саду цикламены. Для них у него руки в крови! А для нас все это непонятно. Потому что это совершенно две разные системы душевных переживаний - у цветов и у нас. Мы цветов не понимаем, потому что они особенные. А если мы понимаем писателей и поэтов как себя самого, переживаем вместе с ними над одним и тем же, и одинаково с ними над одним и тем же смеемся и плачем, то надо признать, что в таком случае и они, и мы - особенные совершенно в равной степени. Мы ничем от них в таком случае по особенности душ не отстаем. Но, отмечая, что мы считаем себя одинаково особенными с литераторами относительно друг друга, мы должны признать и то, что это абсолютная глупость: что-либо в равной степени особенное относительно друг друга всегда должно считаться просто одинаковым, а особенным оно может быть только относительно чего-то третьего, от чего разительно отличается. Например, от цветов. А такой случай, как одинаковая способность что-то особенно переживать должен считаться просто нормой. Например, если все вокруг дураки, то не будет противоречить истине и то утверждение, что все вокруг умные. Относительно друг друга, конечно. Поэтому мы со спокойной уверенностью можем сказать - эти ребята и девчата особенные не в том, что могут увидеть или почувствовать что-то такое, чего не можем увидеть или почувствовать мы (потому что мы ведь отлично видим и чувствуем то, на что они пытаются нас заострить в своем творчестве), а особенные они в том, что не могут реагировать на это также достойно, как можем реагировать мы. И с нами происходят все те страшные и убивающие нашу жизнь вещи, которые описываются в литературе. И мы точно также на грани жизни и смерти переживаем измены, на грани душевного здоровья скорбим о близких, и нам также сокрушают дух неразделенная любовь, предательство детей, равнодушие родителей, проявленная ненависть друзей, унижения от сильных, невозможность правды и бессилие мести. Иначе нас не трогали бы переплетения судеб вымышленных героев, как не трогает погоня льва за антилопой в телепередаче из жизни животных, потому что это из другой относительно нас жизни! А то, что в книгах - все из нашей жизни. Но мы не вешаемся, не спиваемся, не кусаем наше ближайшее окружение и не впадаем в противоестественные половые связи. Мы справляемся. Может быть, это, как раз, мы особенные?
Но как бы там ни было, а предполагать, что литераторы несут какую-то особую душевную нагрузку в жизни, которая не достается нам - смешно. Поэтому и этого слабого шанса у литературы для ее возможного высокого значения в качестве инструмента в Его руках, нет.
Но вернемся к бестселлерам. Раз уж мы все так на них падки, то разве не логично было бы предположить, что программу этого неудержимого интереса к ним в нас заложил Он, и благодаря этой программе обеспечивается то, что мы постоянно находимся в этом состоянии жадного впитывания какой-то информации, которую Он закладывает в эти бестселлеры? Логика, и в самом деле, против данного предположения не возражала бы, если особенно не вдаваться в содержание этих бестселлеров. А оно, к сожалению, убеждает нас в обратном. Похоже, что Его присутствием в создании бестселлеров ничто не отдает. Давайте посмотрим, что удалось нам собрать из всего количества этих книг, которые становились в свое время (короткое, надо еще раз отметить) самыми модными у читающей публики.
Владимир Набоков, "Лолита". Очень громкая была книга. О чем эта книга? О педофилии. Омерзительная история без тени осуждения автором хотя бы за строкой. От Бога?
Овидий Назон, "Наука любви". Книга римского поэта, которую иногда до сих пор можно встретить кочующей по студенческим аудиториям в перепечатанном самодеятельным образом виде. Подробное описание техники половых актов. Поэтизированная порнография на уровне сексологического пособия.
Омар Хайям, рубаи (четверостишья). Культ пьянства и половой любви.
Николай Гоголь, "Вий". Фантасмагория ужасов, где покойница летает во гробе, а вампиры домогаются героя три ночи к ряду.
Братья Гонкуры. Их книги вырывались буквально из рук друг у друга французскими почитателями и с нетерпением ожидались к изданию. Их именем названа крупнейшая литературная премия Франции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296