В Великобритании, еще с
иллюзорной хваткой ее за мифическое Британское содружество и
при чутком возмущении общества против малейших расовых
утеснении, это привело к тому, что страна наводнилась азиатами
и вест-индцами, совершенно равнодушными к английской земле,
культуре, традициям в только ищущими пристроиться к уже
готовому высокому стандарту жизни. Так ли уж это хорошо? Не нам
издали судить. Но век наш вопреки прорицаниям, порицаниям и
заклинаниям оказался повсюдным сплошным веком оживления наций,
их самосознания, собирания. И чудодейственное рождение и
укрепление Израиля после двухтысячелетнего рассеяния - только
самый яркий из множества примеров.
Наши авторы как будто должны бы это знать, но в
рассуждениях о России игнорируют. Горский раздражен против
"бессознательного патриотизма", претив "инстинктивной
зависимости от природных и родовых стихий", он запрещает нам
безотчетно иррационально просто любить ту страну, где мы
родились, но требует от каждого возвыситься до "акта духовного
самоопределения" и лишь таким способом выбрать себе родину.
Среди признаков, объединяющих нацию, он не называет родного
языка! (уступая даже такому теоретику, как... Сталин),
ни - ощущения истории этой страны. Липа на подсобном месте
признает "этническую и территориальную общность", а видит
единство нации в религии (это верно, но религия может быть шире
нации) и опять - в неопределенной "культуре" (не той ли, что у
Померанца "переползает как змея"?). Настаивает, что
существование наций противоречит Пятидесятнице. (А мы-то
думали, что, сходя на апостолов языками многими, Дух Святой и
подтвердил разнообразие человечества в нациях, - как оно и
живет с тех пор.) С раздражением заклинает, что для России
"центральной творческой идеей" должно стать не "национальное
возрождение" (это им в кавычки взято и нам запрещено такое
глупое понятие), а "борьба за Свободу и духовные ценности". А
мы по невежеству и противопоставления здесь не понимаем: как же
иначе может духовно растерзанная Россия вернуть себе духовные
ценности, если не через национальное возрождение? До сих пор
вся человеческая история протекала в форме племенных и
национальных историй, и любое крупное историческое движение
начиналось в национальных рамках, а ни одно - на языке
эсперанто. Нация, как и семья, есть природная непридуманная
ассоциация людей с врожденной взаимной расположенностью членов,
- и нет оснований такие ассоциации проклинать или призывать к
исчезновению сегодня. А в дальнем будущем видно будет, не нам.
К тому ж, конечно, и Померанц. Уверяет он нас, что "с
позиции народности все кошки серы... Бороться с отечественными
порядками, стоя целиком на отечественной почве, так же просто,
как вытащить себя из болота". И опять мы по тупости не
понимаем: а с какой же почвы можно бороться с отечественными
пороками? - с интернациональной? Эту борьбу - латышскими
штыками и мадьярскими пистолетами - мы уже испытали своими
ребрами и затылками, спасибо! Надо исправлять себя именно
самим, а не кликать других мудрых себе в исправители.
Скажут: да что я прицепился к этим двум, Померанцу да
Горскому, даже полутора (аноним за половину), с Алтаевым два, с
Телегиным 1\ва с половиной?
А потому что - направление, все - теоретики и, видно,
выставятся еще не раз. Так на всякий будущий случай и поставим
эти зарубки. Летом 1972 года, когда пылали русские леса по
советскому бесхозяйству (у наших заботы были на Ближнем
Востоке, в Латинской Америке), - бодрячок, весельчак и атеист
Семен Телегин выпустил в Самиздат листовку, где впервые
поднялся в свой гигантский рост и указал: это мол тебе, Россия,
небесная кара за твои злодейства! Прорвало.
Кик на национальную проблему смотрит центровая
образованщина - для того пройдитесь по знатным образованским
семьям, кто держит породистых собак, и спросите, как они собак
кличут. Узнаете (да с повторами): Фома, Кузьма, Потап, Макар,
Тимофей... И никому уха не режет, и никому не стыдно. Ведь
мужики - только "оперные", народа не осталось, отчего ж
крестьянскими, хрестьянскими именами и не покликать?
О, как по этому ломкому хребту пройти, и в обиду по
напраслине своих не давши, и порока своего горше чужого не
спуская?..
Однако, картина народа, нарисованная Померанцем, увы, во
многом и справедлива. Подобно тому, как мы сейчас, вероятно,
смертельно огорчаем его, что интеллигенции в нашей стране не
осталось, а все расплылось в образованщине, - так и он
смертельно ранит нас утвержденьем, что и народа тоже
больше не осталось.
"Народа больше нет. Есть масса, сохраняющая смутную
память, что когда-то она была народом и несла в себе Бога, а
сейчас совершенно пустая." "Народа в смысле народа-богоносца,
источника духовных ценностей, вообще нет. Есть неврастенические
интеллигенты - в масса." "Что поют колхозники? Какие-то
остатки крестьянского наследства" да вбитое "в школе, в армии и
по радио". "Где он, этот народ? Настоящий, народный, пляшущий
народные пляски, сказывающий народные сказки, плетущий народные
кружева? В нашей стране остались только следы народа, как следы
снега весной... Народа как великой исторической силы, станового
хребта культуры, как источника вдохновения для Пушкина и Гете
- больше нет." "То, что у нас обычно называют народом, совсем
не народ, а мещанство."
Мрак и тоска. А - близко к тому.
И действительно, как было народу остаться? Накладывались в
одну сторону и погоняли друг друга два процесса. Один -
всеобщий (но в Россия еще бы долго он при-держался и, может,
могли б мы его миновать) - процесс, как модно называть,
массовизации (мерзкое слово, но и процесс яе лучше),
связанный с новой западной технологией, осточертелым ростом
городов, всеобщими стандартными средствами информации и
воспитания. Второй - наш особый, советский, направленный
стереть исконное лицо России и натереть искусственное другое,
этот действовал еще решительней и необратимей.
Как же остаться было народу? Были насильственно выкинуты
из избы иконы и послушание старшим, печка хлебов и прялки.
Потом миллионы изб, самых благоустроенных, вовсе опустошены,
развалены или взяты под дурной догляд, и 5 миллионов
трудоохотливых здравых семей вместе с грудными детьми посланы
умирать в зимней дороге или по прибытии в тундру. (И наша
интеллигенция не дрогнула, не вскрикнула, а
передовая часть ее даже и сама выгоняла. Вот тогда она и
кончила быть, интеллигенция, в 1930-м, и за тот ли миг должен
народ просить у нее прощения?) Остальные избы и дворы разорять
уже было хлопот меньше. Отняли землю, делавшую крестьянина
крестьянином, обезличили ее, как не бывало и в крепостное
право, обезинтересили все, чем мужик работал и жил, одних
погнали на Магнитогорски, других - целое поколение так и
погибших баб, заставили кормить махину государства до войны,
всю великую войну и после войны. Все внешние интернациональные
успехи нашей страны и расцвет сегодняшних тысяч НИИ был
достигнут разгромом русской деревни, русского обычая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12
иллюзорной хваткой ее за мифическое Британское содружество и
при чутком возмущении общества против малейших расовых
утеснении, это привело к тому, что страна наводнилась азиатами
и вест-индцами, совершенно равнодушными к английской земле,
культуре, традициям в только ищущими пристроиться к уже
готовому высокому стандарту жизни. Так ли уж это хорошо? Не нам
издали судить. Но век наш вопреки прорицаниям, порицаниям и
заклинаниям оказался повсюдным сплошным веком оживления наций,
их самосознания, собирания. И чудодейственное рождение и
укрепление Израиля после двухтысячелетнего рассеяния - только
самый яркий из множества примеров.
Наши авторы как будто должны бы это знать, но в
рассуждениях о России игнорируют. Горский раздражен против
"бессознательного патриотизма", претив "инстинктивной
зависимости от природных и родовых стихий", он запрещает нам
безотчетно иррационально просто любить ту страну, где мы
родились, но требует от каждого возвыситься до "акта духовного
самоопределения" и лишь таким способом выбрать себе родину.
Среди признаков, объединяющих нацию, он не называет родного
языка! (уступая даже такому теоретику, как... Сталин),
ни - ощущения истории этой страны. Липа на подсобном месте
признает "этническую и территориальную общность", а видит
единство нации в религии (это верно, но религия может быть шире
нации) и опять - в неопределенной "культуре" (не той ли, что у
Померанца "переползает как змея"?). Настаивает, что
существование наций противоречит Пятидесятнице. (А мы-то
думали, что, сходя на апостолов языками многими, Дух Святой и
подтвердил разнообразие человечества в нациях, - как оно и
живет с тех пор.) С раздражением заклинает, что для России
"центральной творческой идеей" должно стать не "национальное
возрождение" (это им в кавычки взято и нам запрещено такое
глупое понятие), а "борьба за Свободу и духовные ценности". А
мы по невежеству и противопоставления здесь не понимаем: как же
иначе может духовно растерзанная Россия вернуть себе духовные
ценности, если не через национальное возрождение? До сих пор
вся человеческая история протекала в форме племенных и
национальных историй, и любое крупное историческое движение
начиналось в национальных рамках, а ни одно - на языке
эсперанто. Нация, как и семья, есть природная непридуманная
ассоциация людей с врожденной взаимной расположенностью членов,
- и нет оснований такие ассоциации проклинать или призывать к
исчезновению сегодня. А в дальнем будущем видно будет, не нам.
К тому ж, конечно, и Померанц. Уверяет он нас, что "с
позиции народности все кошки серы... Бороться с отечественными
порядками, стоя целиком на отечественной почве, так же просто,
как вытащить себя из болота". И опять мы по тупости не
понимаем: а с какой же почвы можно бороться с отечественными
пороками? - с интернациональной? Эту борьбу - латышскими
штыками и мадьярскими пистолетами - мы уже испытали своими
ребрами и затылками, спасибо! Надо исправлять себя именно
самим, а не кликать других мудрых себе в исправители.
Скажут: да что я прицепился к этим двум, Померанцу да
Горскому, даже полутора (аноним за половину), с Алтаевым два, с
Телегиным 1\ва с половиной?
А потому что - направление, все - теоретики и, видно,
выставятся еще не раз. Так на всякий будущий случай и поставим
эти зарубки. Летом 1972 года, когда пылали русские леса по
советскому бесхозяйству (у наших заботы были на Ближнем
Востоке, в Латинской Америке), - бодрячок, весельчак и атеист
Семен Телегин выпустил в Самиздат листовку, где впервые
поднялся в свой гигантский рост и указал: это мол тебе, Россия,
небесная кара за твои злодейства! Прорвало.
Кик на национальную проблему смотрит центровая
образованщина - для того пройдитесь по знатным образованским
семьям, кто держит породистых собак, и спросите, как они собак
кличут. Узнаете (да с повторами): Фома, Кузьма, Потап, Макар,
Тимофей... И никому уха не режет, и никому не стыдно. Ведь
мужики - только "оперные", народа не осталось, отчего ж
крестьянскими, хрестьянскими именами и не покликать?
О, как по этому ломкому хребту пройти, и в обиду по
напраслине своих не давши, и порока своего горше чужого не
спуская?..
Однако, картина народа, нарисованная Померанцем, увы, во
многом и справедлива. Подобно тому, как мы сейчас, вероятно,
смертельно огорчаем его, что интеллигенции в нашей стране не
осталось, а все расплылось в образованщине, - так и он
смертельно ранит нас утвержденьем, что и народа тоже
больше не осталось.
"Народа больше нет. Есть масса, сохраняющая смутную
память, что когда-то она была народом и несла в себе Бога, а
сейчас совершенно пустая." "Народа в смысле народа-богоносца,
источника духовных ценностей, вообще нет. Есть неврастенические
интеллигенты - в масса." "Что поют колхозники? Какие-то
остатки крестьянского наследства" да вбитое "в школе, в армии и
по радио". "Где он, этот народ? Настоящий, народный, пляшущий
народные пляски, сказывающий народные сказки, плетущий народные
кружева? В нашей стране остались только следы народа, как следы
снега весной... Народа как великой исторической силы, станового
хребта культуры, как источника вдохновения для Пушкина и Гете
- больше нет." "То, что у нас обычно называют народом, совсем
не народ, а мещанство."
Мрак и тоска. А - близко к тому.
И действительно, как было народу остаться? Накладывались в
одну сторону и погоняли друг друга два процесса. Один -
всеобщий (но в Россия еще бы долго он при-держался и, может,
могли б мы его миновать) - процесс, как модно называть,
массовизации (мерзкое слово, но и процесс яе лучше),
связанный с новой западной технологией, осточертелым ростом
городов, всеобщими стандартными средствами информации и
воспитания. Второй - наш особый, советский, направленный
стереть исконное лицо России и натереть искусственное другое,
этот действовал еще решительней и необратимей.
Как же остаться было народу? Были насильственно выкинуты
из избы иконы и послушание старшим, печка хлебов и прялки.
Потом миллионы изб, самых благоустроенных, вовсе опустошены,
развалены или взяты под дурной догляд, и 5 миллионов
трудоохотливых здравых семей вместе с грудными детьми посланы
умирать в зимней дороге или по прибытии в тундру. (И наша
интеллигенция не дрогнула, не вскрикнула, а
передовая часть ее даже и сама выгоняла. Вот тогда она и
кончила быть, интеллигенция, в 1930-м, и за тот ли миг должен
народ просить у нее прощения?) Остальные избы и дворы разорять
уже было хлопот меньше. Отняли землю, делавшую крестьянина
крестьянином, обезличили ее, как не бывало и в крепостное
право, обезинтересили все, чем мужик работал и жил, одних
погнали на Магнитогорски, других - целое поколение так и
погибших баб, заставили кормить махину государства до войны,
всю великую войну и после войны. Все внешние интернациональные
успехи нашей страны и расцвет сегодняшних тысяч НИИ был
достигнут разгромом русской деревни, русского обычая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12