- Наглядное пособие по вселению сильного в слабого.
Ни с того ни с сего смертельно раненый стал беззвучно
подниматься и вскоре уже стоял на ногах.
- Гдэ я?- спросил он на английском, но с сильным кавказским
акцентом, как догадался Холмс.
- На съезде, товарищ Сталин. Вы собирались сказать нам, где
применять средство, а потом идти и выступать. Народ ждет.
- Водонапорная станция на...кхе-кхе.- Полутруп, будто почуяв
подвох, смолк и сделал несколько шагов, потом заговорил о чем-то
своем.- Ва-пэрвих, я скажу им, что рэшающий пэревес сил уже на
нашей старане, ва-втарих... - тут сияние над его головой
сменилось тьмой и тело, рухнув, стало совершенно бездыханным и
неподвижным.
- По-моему, товарищ Пантелей сам виноват, что у него возникли
проблемы,- сказал эпитафию Холмс.- Жизнь все-таки отдал он
неизвестно за что, причем в первый раз не чужую, а свою.
- Сматываемся по-быстрому, как говорят наши русские друзья.-
шепнул Уотсон.
- Надеюсь, тень вождя будет еще нам полезна. Захватим труп с
собой,- неожиданно произнес Холмс ужасные слова."


Михаил Петрович прочитал и хмыкнул. Он хмыкнул дважды. По-моему,
до него не все дошло. Или он был несколько хитрее, чем казался на
первый взгляд.
- Это критика?- на всякий случай поинтересовался он.
- Это самокритика,- возразил я.
- Не сметь зажимать самокритику,- старец вспомнил какой-то
лозунг поросших мхом времен и захихикал довольный.
Затем он ввел меня в мир своей молодости, заполненной не
свиданиями на берегу речки, а неустанным истреблением вредного и
ненужного элемента. "И что интересно, Борис. Кого-то мы может и
зря шлепнули, инженера там или физика-химика. Но ведь, в
основном, под косилку шли алкаши, тунеядцы, бабы распутные,
поэтишки-бездари."
В общем, выделил пенсионер тысячу баксов, по-большевицки, без
процентов. НО! Какое большое "но". Прямо два столба с
перекладиной. Вернее, рукопись Михаила Петровича, которую надо
было мне переписать человеческим языком и литературно
разукрасить. "Записки старого чекиста" называется, в пятьдесят
страниц длиной. Рассказывала она о борьбе со всякой сволочью,
которая оказалась недостреленной, и вот нынче распустилась. И
еще в ней вспоминалось, что руководство хоть грудью, но обязано
было накормить народ, и что Владимир Ильич лишь казался
жестоким, он просто любил, когда все его слушаются. И симфоний у
нас было, хоть задницей ешь. А Лев Толстой крестьян приглашал на
барщину лишь три дня в неделю, и еще три дня они должны были
читать его сочинения, которые писатель якобы случайно оставлял в
поле. Причем, нерадивого читателя нередко пороли на конюшне. И
правильно, потому что порядок должен быть и в приобретении
духовности...
Решение мне надо было принять на скаку. И, не смотря на
всяческую тошноту и отвращение, я согласился. Искусство требует
жертв. На этот раз оно потребовало в жертву меня.
Престарелый мастер заплечных дел осклабился вставными челюстями.
Добрался я до дома, там совесть еще больше меня кушать стала. И
никакие доводы типа "говна всегда много" уже не помогали. Вколол
я в себя, как последнее средство от надсадных чувств, ампулу
сцеволина, после чего разложился на диване.
Опять электрические соки потекли к голове, а потом началась в
пресловутом конусе иллюминация с вихрями. Вылетел я сам из себя
с ветерком, но вскоре попал в какой-то сачок и оглянулся на
прежнее исконнее тело. От него осталась лишь расплывчатая
клякса. Когда все утряслось, я оказался не на диване и не подле
него, а на автобусной остановке у универсама. Причем, с твердым
и непреклонным желанием прикончить дряхлую вонючку, пытающуюся
скатать из своего дерьма конфетку с моей помощью. Почему бы не
распространить принцип истребления ненужного элемента на самого
товарища пенсионера?
И вот добираюсь я до дома в стиле "вампир". Как раз стемнело.
Черная лестница, по которой когда-то прислуга выносила во двор
остатки обильной номенклатурной жратвы, ныне зазамочена и
заколочена. Только на четвертом этаже виднеется окошко не
забитое фанерой. А рядом с черной - но уже снаружи - другая
лестница - пожарная. Первая ее ступенька где-то на высоте трех
метров. Я никогда не отличался ловкостью, силой пальцев и
небоязнью высоты. Но сейчас все эти свойства были вполне моими.
Подвинул мусорный бак, с него перемахнул на козырек крыльца, а
далее шаг вбок по карнизу - и пожарная железяка любезно
предоставила мне свои перекладинки.
Первый этаж, второй, третий, четвертый, с невозмутимостью
обезьяночеловека карабкаюсь вверх. И вот я у окна, битья стекол
не требуется, рама свободно болтается на петлях - как
подружка на шее моряка, прибывшего с хорошей отоваркой. Еще
немного - и шар в лузе, я на черной лестнице вместе со своими
черными намерениями. Михаил Петрович проживает, пока что, на
пятом. Вот я уже притулился у его двери, закрытой на английский
замок, прислушиваюсь как мышонок, собравшийся проскочить к
харчам. Там, за ней, вроде никаких шебуршений. Достаю из кармана
крепенький перочинный ножик и потихоньку, скреб-скреб, отжимаю
собачку. Оказываюсь на большой кафельной кухне, что обязана была
радовать желудок комсостава. Да и ныне пенсионный Михаил
Петрович, слезно жалея деньгу, все ж покупает и хавает, что
положено.
Где-то в коридоре скрипит, открываясь дверь, кто-то
принимается шаркать ногами. Беру большой кухонный нож со стола
- действия все машинальные, будто собираюсь порезать колбаску
или почистить рыбку. А "рыбка-колбаска" все ближе и ближе.
Я - оперуполномоченный смерти. Я работаю на очень крутого
хозяина.
И вот Михаил Петрович показывается из дверного прохода. Это
становится причиной, а следствием - удар, сильный и точный под
его пятое ребро. Откуда у меня столь развитое мастерство и
выдержка? Да и физическая сила? Михаил Петрович со слабым кашлем
складывается на полу, а я, аккуратно протерев рукоятку ножа,
начинаю выбираться из монументального строения.
Поездка назад закончилась на автобусной остановке, когда
маленькое темненькое пятнышко, замаячившее в глазу, вдруг
взорвалось и поглотило меня.


Когда очухался, был несколько слабый, но свежий, будто
напоенный покоем. Обозначилась мысль - не оттого ли полегчало,
что я в самом деле покончил с Михаилом Петровичем? Однако,
такая мысль не очень растревожила меня. Пенсионер хоть и
противный, но этого не может быть. Такова аксиома и теорема. В
видении я зарезал старца как цыпленка, а в жизни даже муравья
раздавить не в состоянии. И долго размышляю, ударить ли насмерть
клопа. Меня всего передергивает, когда кого-то по телевизору
лупцуют. Да и не выходил я из дому. Башмаки, которые я,
вернувшись после утреннего визита, помыл и почистил - уважаю
глянец - так и стоят в идеальном виде. Сколько лежало жетонов и
денег в карманах, столько осталось. А щека - помятая и
красная из-за долгого катания по диванному валику. Ну какие
могут быть карабкания по пожарной лестнице и убойные удары?
Высота меня так ужасает, что не люблю даже на балконе стоять. К
тому же, сейчас я не только нож, даже конфету не способен сжать
в кулачке.
А что, если опять сработали ясновидение с ясночувствованием? Не
звякнуть ли Михаилу Петровичу, чтоб узнать, здоров ли он или уже
"того".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18