Невеста

Права на этот электронный текст принадлежат Публичной
электронной библиотеке (Евгению Пескину), 1994-1996 год.
Разрешено свободное распространение при условии сохранения
целостности текста (включая данную информацию). Разрешено
свободное использование для некоммерческих целей при условии
ссылки на источник.
Публичная Электронная Библиотека - товарный знак и знак обслуживания,
принадлежащие Евгению Пескину.

Было уже часов десять вечера, и над садом светила полная луна. В
доме Шуминых только что кончилась всенощная, которую заказывала бабушка
Марфа Михайловна, и теперь Наде - она вышла в сад на минутку - видно
было, как в зале накрывали на стол для закуски, как в своем пышном
шелковом платье суетилась бабушка; отец Андрей, соборный протоиерей,
говорил о чем-то с матерью Нади, Ниной Ивановной, и теперь мать при
вечернем освещении сквозь окно почему-то казалась очень молодой; возле
стоял сын отца Андрея, Андрей Андреич, и внимательно слушал.
В саду было тихо, прохладно, и темные, покойные тени лежали на
земле. Слышно было, как где-то далеко, очень далеко, должно быть за
городом, кричали лягушки. Чувствовался май, милый май! Дышалось глубоко
и хотелось думать, что не здесь, а где-то под небом, над деревьями,
далеко за городом, в полях и лесах развернулась теперь своя весенняя
жизнь, таинственная, прекрасная, богатая и святая, недоступная
пониманию слабого, грешного человека. И хотелось почему-то плакать.
Ей, Наде, было уже 23 года; с 16 лет она страстно мечтала о
замужестве, и теперь наконец она была невестой Андрея Андреича, того
самого, который стоял за окном; он ей нравился, свадьба была уже
назначена на седьмое июля, а между тем радости не было, ночи спала она
плохо, веселье пропало... Из подвального этажа, где была кухня, в
открытое окно слышно было, как там спешили, как стучали ножами, как
хлопали дверью на блоке; пахло жареной индейкой и маринованными вишнями.
И почему-то казалось, что так теперь будет всю жизнь, без перемены, без
конца!
Вот кто-то вышел из дома и остановился на крыльце: это Александр
Тимофеич, или, попросту, Саша, гость, приехавший из Москвы дней десять
назад. Когда-то давно к бабушке хаживала за подаяньем ее дальняя
родственница, Марья Петровна, обедневшая дворянка-вдова, маленькая,
худенькая, больная. У нее был сын Саша. Почему-то про него говорили,
что он прекрасный художник, и, когда у него умерла мать, бабушка, ради
спасения души, отправила его в Москву в Комиссаровское училище; года
через два перешел он в училище живописи, пробыл здесь чуть ли не
пятнадцать лет и кончил по архитектурному отделению, с грехом пополам,
но архитектурой все-таки не занимался, а служил в одной из московских
литографий. Почти каждое лето приезжал он, обыкновенно очень больной, к
бабушке, чтобы отдохнуть и поправиться.
На нем был теперь застегнутый сюртук и поношенные парусиновые
брюки, стоптанные внизу. И сорочка была неглаженая, и весь он имел
какой-то несвежий вид. Очень худой, с большими глазами, с длинными
худыми пальцами, бородатый, темный и все-таки красивый. К Шуминым он
привык, как к родным, и у них чувствовал себя, как дома. И комната, в
которой он жил здесь, называлась уже давно Сашиной комнатой.
Стоя на крыльце, он увидел Надю и пошел к ней.
- Хорошо у вас здесь, - сказал он.
- Конечно, хорошо. Вам бы здесь до осени пожить.
- Да, должно, так придется. Пожалуй, до сентября у вас тут
проживу.
Он засмеялся без причины и сел рядом.
- А я вот сижу и смотрю отсюда на маму, - сказала Надя. - Она
кажется отсюда такой молодой! У моей мамы, конечно, есть слабости, -
добавила она, помолчав, - но все же она необыкновенная женщина.
- Да, хорошая... - согласился Саша. - Ваша мама по-своему,
конечно, и очень добрая и милая женщина, но... как вам сказать? Сегодня
утром рано зашел я к вам в кухню, а там четыре прислуги спят прямо на
полу, кроватей нет, вместо постелей лохмотья, вонь, клопы, тараканы...
То же самое, что было двадцать лет назад, никакой перемены. Ну,
бабушка, бог с ней, на то она и бабушка; а ведь мама небось
по-французски говорит, в спектаклях участвует. Можно бы, кажется,
понимать.
Когда Саша говорил, то вытягивал перед слушателем два длинных,
тощих пальца.
- Мне все здесь как-то дико с непривычки, - продолжал он. - Чўрт
знает, никто ничего не делает. Мамаша целый день только гуляет, как
герцогиня какая-нибудь, бабушка тоже ничего не делает, вы - тоже. И
жених, Андрей Андреич, тоже ничего не делает.
Надя слышала это и в прошлом году, и, кажется, в позапрошлом, и
знала, что Саша иначе рассуждать не может, и это прежде смешило ее,
теперь же почему-то ей стало досадно.
- Всў это старо и давно надоело, - сказала она и встала. - Вы бы
придумали что-нибудь поновее.
Он засмеялся и тоже встал, и оба пошли к дому. Она, высокая,
красивая, стройная, казалась теперь рядом с ним очень здоровой и
нарядной; она чувствовала это, и ей было жаль его и почему-то неловко.
- И говорите вы много лишнего, - сказала она. - Вот вы только что
говорили про моего Андрея, но ведь вы его не знаете.
- Моего Андрея... Бог с ним, с вашим Андреем! Мне вот молодости
вашей жалко.
Когда вошли в залу, там уже садились ужинать. Бабушка, или, как
ее называли в доме, бабуля, очень полная, некрасивая, с густыми бровями
и с усиками, говорила громко, и уже по ее голосу и манере говорить было
заметно, что она здесь старшая в доме. Ей принадлежали торговые ряды на
ярмарке и старинный дом с колоннами и садом, но она каждое утро
молилась, чтобы бог спас ее от разорения, и при этом плакала. И ее
невестка, мать Нади, Нина Ивановна, белокурая, сильно затянутая, в
pince-nez и с бриллиантами на каждом пальце; и отец Андрей, старик,
худощавый, беззубый и с таким выражением, будто собирался рассказать
что-то очень смешное; и его сын Андрей Андреич, жених Нади, полный и
красивый, с вьющимися волосами, похожий на артиста или художника, - все
трое говорили о гипнотизме.
- Ты у меня в неделю поправишься, - сказала бабуля, обращаясь к
Саше, - только вот кушай побольше. И на что ты похож! - вздохнула она.
- Страшный ты стал. Вот уж подлинно, как есть, блудный сын.
- Отеческаго дара расточив богатство, - проговорил отец Андрей
медленно, со смеющимися глазами, - с бессмысленными скоты пасохся
окаянный...
- Люблю я своего батьку, - сказал Андрей Андреич и потрогал отца
за плечо. - Славный старик. Добрый старик.
Все помолчали. Саша вдруг засмеялся и прижал ко рту салфетку.
- Стало быть, вы верите в гипнотизм? - спросил отец Андрей у Нины
Ивановны.
- Я не могу, конечно, утверждать, что я верю, - ответила Нина
Ивановна, придавая своему лицу очень серьезное, даже строгое выражение,
- но должна сознаться, что в природе есть много таинственного и
непонятного.
- Совершенно с вами согласен, хотя должен прибавить от себя, что
вера значительно сокращает нам область таинственного.
Подали большую, очень жирную индейку. Отец Андрей и Нина Ивановна
продолжали свой разговор. У Нины Ивановны блестели брильянты на
пальцах, потом на глазах заблестели слезы, она заволновалась.
- Хотя я и не смею спорить с вами, - сказала она, - но,
согласитесь, в жизни так много неразрешимых загадок!
- Ни одной, смею вас уверить.
1 2 3 4 5