) Бедный, обиженный Анатэма, который ползает на брюхе, как собака…
(Яростно.) Пусть снова уползет человек в свою темную нору, сгинет в безмолвии, схоронится во мраке, где почивает неизреченный ужас!
За окнами снова многоголосый рев.
Слышишь? (Насмешливо.) Это не я. Это – они. Шесть, восемь, двадцать – верно. У дьявола всегда верно…
Распахивается дверь, и вбегает Давид, охваченный ужасом. За ним волною врывается крик. Давид запирает дверь и придерживает ее плечом.
Давид. Помогите, Нуллюс! Они сейчас ворвутся сюда – дверь такая непрочная, они сломают ее.
Анатэма. Что они говорят?
Давид. Они не верят, Нуллюс. Они требуют чуда. Но разве мертвые кричат? – Я видел мертвых, которых принесли они.
Анатэма (яростно) . Тогда солги им, еврей!
Давид отходит от двери и говорит таинственно в смущении и страхе.
Давид. Вы знаете, Нуллюс, со мною что-то делается: у меня нет ничего, но вот вышел я к ним, но вот – увидел я их и вдруг почувствовал, что это неправда – у меня есть что-то. И говорю – а сам не верю, говорю – а сам стою с ними и кричу против себя и требую яростно. Устами я отрекаюсь, а сердцем обещаю, а глазами кричу: да, да, да. – Что же делать, Нуллюс?
Скажите, вы знаете наверное: у меня нет ничего?
Анатэма улыбается. За дверью справа голос Суры и стук.
Сура. Впустите меня, Давид.
Давид. О, не открывайте дверь, Нуллюс.
Анатэма. Это жена твоя, Сура. (Отворяет.)
Входит Сура, ведя за руку бедную женщину, у которой что-то на руках.
Сура (кротко) . Простите, Давид. Но эта женщина говорит, что она больше не может ждать. Она говорит, что если вы помедлите еще немного, то она не узнает в воскресшем своего ребенка. Если вам нужно знать имя – то его звали Мойше, маленький Мойше. Он черненький – я смотрела.
Женщина (падая на колени) . Простите, Давид, что я отнимаю очередь у людей. Но там есть, которые умерли недавно, а я уже три дня и три ночи несу его на груди. Может быть, вам нужно на него взглянуть? Тогда я открою – ведь я не обманываю вас, Давид.
Сура. Я уже смотрела, Давид. Она мне давала его подержать. Она очень устала, Давид.
Простерши руки ладонями вперед, Давид медленно отступает, пока не натыкается на стену. Так и остается с протянутыми руками.
Давид. Пощады! Пощады!
Обе женщины ждут терпеливо.
Что же мне делать? Я изнемогаю, о, боже, Нуллюс, скажите им, что я не воскрешаю мертвых.
Женщина. Я умоляю вас, Давид. Разве я прошу у вас, чтобы вы вернули жизнь старому человеку, который уже много жил и заслужил смерть дурными делами? Разве я не понимаю, кого можно воскрешать и кого нельзя? Но, может быть, вам трудно, потому что он умер так давно? – Я не знала этого, – простите меня, но я же обещала ему, когда он умирал: – не бойся, Мойше, умирать – Давид, радующий людей, вернет тебе твою маленькую жизнь.
Давид. Покажи мне его. (Смотрит, качая головой, и плачет тихонько, вытираясь красным платком; и доверчиво, опершись на его плечо, смотрит Сура.)
Сура. Сколько ему лет?
Женщина. Два года, уже третий.
Давид оборачивает к Анатэме заплаканное, почти безумное лицо и говорит чужим голосом.
Давид. Не попробовать ли мне, Нуллюс? (Но вдруг сгибается и кричит хрипло.) Адэной!.. Адэной!.. Прочь отсюда! Прочь! Тебя прислал дьявол. Да скажите же им, Нуллюс, что я не воскрешаю мертвых. Они смеяться надо мною пришли! Смотрите, вон они Хохочут обе. Прочь отсюда! Прочь!
Анатэма (Суре тихо) . Уходите, Сура, и уведите женщину. Давид еще не совсем готов.
Сура (шепотом) . Я проведу ее к себе. Тогда скажите Давиду, что она в моей комнате. (К женщине.) Пойдемте, женщина, – Давид еще не совсем готов.
Уходят. Давид в изнеможении садится на кресло и бессильно опускает седую голову. Тихонько причитает что-то.
Анатэма. Они ушли, Давид. Вы слышите, они ушли. Давид. Вы видели, Нуллюс: это был мертвый младенец? Ай-ай-ай-ай, это был мертвый, мертвый, мертвый младенец. Мойше… Ну да, Мойше, черненький; мы его смотрели…
(Громко, в тоске и отчаянии.) Что же мне делать? Научите меня, Нуллюс.
Анатэма (быстро) . Бежать.
Прислушивается к тому, что делается за окном, утвердительно кивает головой и медленно, с осторожностью заговорщика приближается к Давиду; и со сложенными молитвенно руками, с растерянно-доверчивой улыбкою ждет его приближения Давид. Спина его по-стариковски согнута, он часто вынимает свой красный платок, но не знает, что с ним делать.
(Горячим шепотом.) Бежать, Давид, бежать.
Давид (радостно) . Да, да, Нуллюс, – бежать.
Анатэма. Я спрячу тебя в темной комнате, которой никто не знает, а когда они уснут, утомленные ожиданием и голодом, я проведу тебя среди спящих – и спасу тебя.
Давид (радостно) . Да, да, спаси меня.
Анатэма. А они будут ждать! Спящие, они будут ждать и грезить грезами великого ожидания, – а тебя уже нет!
Давид (радостно кивая головой) . А меня уже нет, Нуллюс. Я уже убежал, Нуллюс. (Хохочет.)
Анатэма (хохочет) . А тебя уже нет! Ты уже убежал! Пусть же тогда поговорят они с небом.
Смотрят друг на друга и хохочут.
(Дружески.) Так подожди меня, Давид. Я сейчас выйду и посмотрю:
свободен ли дом. Ведь они такие безумцы!
Давид. Да, да, посмотри. Ведь они такие безумцы! А я пока приготовлюсь, Нуллюс… Но, прошу тебя, не оставляй меня долго одного.
Анатэма выходит. Давид осторожно, на цыпочках подходит к окну и хочет заглянуть, но не решается; идет к столу – но пугается разбросанных бумаг и, стараясь не наступить ни на одну из них, словно танцуя среди мечей, пробирается к углу, где висит его платье; торопливо, путая одежду, начинает одеваться. Долго не знает, что делать ему с бородою, и, догадавшись, начинает запихивать ее за борты сюртука, скрывать под сюртуком.
(Бормочет.) Ну да. Нужно спрятать бороду. Все дети знают мою бороду.
Но только зачем они не вырвали ее? Так, так, борода… Но какой черный сюртук! Ничего, ничего, ты ее спрячешь. Так, так. У Розы было зеркало… Но Роза убежала, а Наум тоже умер, а Сура… Ах, ну что же не идет Нуллюс?
Разве он не слышит, как они кричат?..
В дверях осторожный стук.
(Испуганно.) Кто там? Давида Лейзера здесь нет.
Анатэма. Это я, Давид, впусти. (Входит.)
Давид. Ну как, Нуллюс? – не правда ли, меня совсем нельзя узнать?
Анатэма. Очень хорошо, Давид. Но только я не знаю, как мы выйдем: Сура весь дом наполнила гостями: во всех комнатах, где я ни был, вас с приятною улыбкой ждут слепые, увечные; есть и умирающие, есть и совсем мертвые, Давид. Ваша Сура великолепная женщина, но она слишком хозяйка, Давид, и намерена сделать прекрасное хозяйство из чудес.
Давид. Но она не смеет, Нуллюс!
Анатэма. Многие уже спят у ваших дверей и улыбаются во сне – самоуверенные счастливцы, сумевшие опередить других… А в саду и во дворе…
Давид (со страхом) . Что еще во дворе?
Анатэма. Тише, Давид. Смотрите и слушайте.
Гасит в комнате огонь и затем раздергивает драпри: четырехугольники окон наливаются дымно-красным, клубящимся светом; в комнате темно, – но все белое: голова Давида, разбросанные листки бумаги, окрашенные слабым кровяным цветом.
И уродливые, дымно-багровые тени безмолвно движутся по потолку; машут руками, сталкиваются, вдруг сплетаются в длинную вереницу, не то бегут быстро, не то предаются дикому и страшному танцу. А из глубокой дали приносится новый, еще не слышанный гул, – если бы море вышло из берегов и двинулось на сушу, то так бы грохотало оно:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
(Яростно.) Пусть снова уползет человек в свою темную нору, сгинет в безмолвии, схоронится во мраке, где почивает неизреченный ужас!
За окнами снова многоголосый рев.
Слышишь? (Насмешливо.) Это не я. Это – они. Шесть, восемь, двадцать – верно. У дьявола всегда верно…
Распахивается дверь, и вбегает Давид, охваченный ужасом. За ним волною врывается крик. Давид запирает дверь и придерживает ее плечом.
Давид. Помогите, Нуллюс! Они сейчас ворвутся сюда – дверь такая непрочная, они сломают ее.
Анатэма. Что они говорят?
Давид. Они не верят, Нуллюс. Они требуют чуда. Но разве мертвые кричат? – Я видел мертвых, которых принесли они.
Анатэма (яростно) . Тогда солги им, еврей!
Давид отходит от двери и говорит таинственно в смущении и страхе.
Давид. Вы знаете, Нуллюс, со мною что-то делается: у меня нет ничего, но вот вышел я к ним, но вот – увидел я их и вдруг почувствовал, что это неправда – у меня есть что-то. И говорю – а сам не верю, говорю – а сам стою с ними и кричу против себя и требую яростно. Устами я отрекаюсь, а сердцем обещаю, а глазами кричу: да, да, да. – Что же делать, Нуллюс?
Скажите, вы знаете наверное: у меня нет ничего?
Анатэма улыбается. За дверью справа голос Суры и стук.
Сура. Впустите меня, Давид.
Давид. О, не открывайте дверь, Нуллюс.
Анатэма. Это жена твоя, Сура. (Отворяет.)
Входит Сура, ведя за руку бедную женщину, у которой что-то на руках.
Сура (кротко) . Простите, Давид. Но эта женщина говорит, что она больше не может ждать. Она говорит, что если вы помедлите еще немного, то она не узнает в воскресшем своего ребенка. Если вам нужно знать имя – то его звали Мойше, маленький Мойше. Он черненький – я смотрела.
Женщина (падая на колени) . Простите, Давид, что я отнимаю очередь у людей. Но там есть, которые умерли недавно, а я уже три дня и три ночи несу его на груди. Может быть, вам нужно на него взглянуть? Тогда я открою – ведь я не обманываю вас, Давид.
Сура. Я уже смотрела, Давид. Она мне давала его подержать. Она очень устала, Давид.
Простерши руки ладонями вперед, Давид медленно отступает, пока не натыкается на стену. Так и остается с протянутыми руками.
Давид. Пощады! Пощады!
Обе женщины ждут терпеливо.
Что же мне делать? Я изнемогаю, о, боже, Нуллюс, скажите им, что я не воскрешаю мертвых.
Женщина. Я умоляю вас, Давид. Разве я прошу у вас, чтобы вы вернули жизнь старому человеку, который уже много жил и заслужил смерть дурными делами? Разве я не понимаю, кого можно воскрешать и кого нельзя? Но, может быть, вам трудно, потому что он умер так давно? – Я не знала этого, – простите меня, но я же обещала ему, когда он умирал: – не бойся, Мойше, умирать – Давид, радующий людей, вернет тебе твою маленькую жизнь.
Давид. Покажи мне его. (Смотрит, качая головой, и плачет тихонько, вытираясь красным платком; и доверчиво, опершись на его плечо, смотрит Сура.)
Сура. Сколько ему лет?
Женщина. Два года, уже третий.
Давид оборачивает к Анатэме заплаканное, почти безумное лицо и говорит чужим голосом.
Давид. Не попробовать ли мне, Нуллюс? (Но вдруг сгибается и кричит хрипло.) Адэной!.. Адэной!.. Прочь отсюда! Прочь! Тебя прислал дьявол. Да скажите же им, Нуллюс, что я не воскрешаю мертвых. Они смеяться надо мною пришли! Смотрите, вон они Хохочут обе. Прочь отсюда! Прочь!
Анатэма (Суре тихо) . Уходите, Сура, и уведите женщину. Давид еще не совсем готов.
Сура (шепотом) . Я проведу ее к себе. Тогда скажите Давиду, что она в моей комнате. (К женщине.) Пойдемте, женщина, – Давид еще не совсем готов.
Уходят. Давид в изнеможении садится на кресло и бессильно опускает седую голову. Тихонько причитает что-то.
Анатэма. Они ушли, Давид. Вы слышите, они ушли. Давид. Вы видели, Нуллюс: это был мертвый младенец? Ай-ай-ай-ай, это был мертвый, мертвый, мертвый младенец. Мойше… Ну да, Мойше, черненький; мы его смотрели…
(Громко, в тоске и отчаянии.) Что же мне делать? Научите меня, Нуллюс.
Анатэма (быстро) . Бежать.
Прислушивается к тому, что делается за окном, утвердительно кивает головой и медленно, с осторожностью заговорщика приближается к Давиду; и со сложенными молитвенно руками, с растерянно-доверчивой улыбкою ждет его приближения Давид. Спина его по-стариковски согнута, он часто вынимает свой красный платок, но не знает, что с ним делать.
(Горячим шепотом.) Бежать, Давид, бежать.
Давид (радостно) . Да, да, Нуллюс, – бежать.
Анатэма. Я спрячу тебя в темной комнате, которой никто не знает, а когда они уснут, утомленные ожиданием и голодом, я проведу тебя среди спящих – и спасу тебя.
Давид (радостно) . Да, да, спаси меня.
Анатэма. А они будут ждать! Спящие, они будут ждать и грезить грезами великого ожидания, – а тебя уже нет!
Давид (радостно кивая головой) . А меня уже нет, Нуллюс. Я уже убежал, Нуллюс. (Хохочет.)
Анатэма (хохочет) . А тебя уже нет! Ты уже убежал! Пусть же тогда поговорят они с небом.
Смотрят друг на друга и хохочут.
(Дружески.) Так подожди меня, Давид. Я сейчас выйду и посмотрю:
свободен ли дом. Ведь они такие безумцы!
Давид. Да, да, посмотри. Ведь они такие безумцы! А я пока приготовлюсь, Нуллюс… Но, прошу тебя, не оставляй меня долго одного.
Анатэма выходит. Давид осторожно, на цыпочках подходит к окну и хочет заглянуть, но не решается; идет к столу – но пугается разбросанных бумаг и, стараясь не наступить ни на одну из них, словно танцуя среди мечей, пробирается к углу, где висит его платье; торопливо, путая одежду, начинает одеваться. Долго не знает, что делать ему с бородою, и, догадавшись, начинает запихивать ее за борты сюртука, скрывать под сюртуком.
(Бормочет.) Ну да. Нужно спрятать бороду. Все дети знают мою бороду.
Но только зачем они не вырвали ее? Так, так, борода… Но какой черный сюртук! Ничего, ничего, ты ее спрячешь. Так, так. У Розы было зеркало… Но Роза убежала, а Наум тоже умер, а Сура… Ах, ну что же не идет Нуллюс?
Разве он не слышит, как они кричат?..
В дверях осторожный стук.
(Испуганно.) Кто там? Давида Лейзера здесь нет.
Анатэма. Это я, Давид, впусти. (Входит.)
Давид. Ну как, Нуллюс? – не правда ли, меня совсем нельзя узнать?
Анатэма. Очень хорошо, Давид. Но только я не знаю, как мы выйдем: Сура весь дом наполнила гостями: во всех комнатах, где я ни был, вас с приятною улыбкой ждут слепые, увечные; есть и умирающие, есть и совсем мертвые, Давид. Ваша Сура великолепная женщина, но она слишком хозяйка, Давид, и намерена сделать прекрасное хозяйство из чудес.
Давид. Но она не смеет, Нуллюс!
Анатэма. Многие уже спят у ваших дверей и улыбаются во сне – самоуверенные счастливцы, сумевшие опередить других… А в саду и во дворе…
Давид (со страхом) . Что еще во дворе?
Анатэма. Тише, Давид. Смотрите и слушайте.
Гасит в комнате огонь и затем раздергивает драпри: четырехугольники окон наливаются дымно-красным, клубящимся светом; в комнате темно, – но все белое: голова Давида, разбросанные листки бумаги, окрашенные слабым кровяным цветом.
И уродливые, дымно-багровые тени безмолвно движутся по потолку; машут руками, сталкиваются, вдруг сплетаются в длинную вереницу, не то бегут быстро, не то предаются дикому и страшному танцу. А из глубокой дали приносится новый, еще не слышанный гул, – если бы море вышло из берегов и двинулось на сушу, то так бы грохотало оно:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21