Вы любите, когда вам кланяются слишком низко, Нуллюс? А я не люблю – люди не собаки, чтобы ползать на брюхе. А вы любите, Нуллюс, когда люди вам говорят, что вы самый мудрый, самый великодушный, самый лучший из живущих – в то время, как вы обыкновенный старый еврей, каких много. Я не люблю, Нуллюс: для сынов бога правды и милости непристойно говорить ложь, даже умирая от жестокостей правды.
Анатэма (задумчиво) . Богатство-страшная сила, Лейзер. Никто не спрашивает вас о том, откуда у вас деньги: они видят могущество ваше и поклоняются ему.
Давид. Могущество? А Наум? А я сам, Нуллюс? – Могу ли я за все деньги купить хоть один день здоровья и жизни?
Анатэма. Вы выглядите значительно свежее.
Давид (усмехаясь мрачно) . Да? Не взять ли и мне учителя танцев, – посоветуйте, Нуллюс.
Сура. Не забывай же Розу, отец. Разве скрывать красоту лица – не великий грех перед господом? На радость и услаждение взорам дается она, в красоте лица являет красоту свою сам бог, и не на бога ли ежедневно поднимали мы руку, когда углем и сажею пятнали лицо нашей Розы, страшилищем и тоскою для взоров делали ее.
Давид. Красота вянет. Все умирает, Сура.
Сура. Но и лилия вянет, и умирает нарцисс, осыпаются лепестки желтой розы, – захочешь ли ты, Давид, потоптать все цветы и желтую розу осквернить хулою? Не сомневайся, Давид: справедливый бог дал тебе богатство – и ты, который был в несчастии так тверд, что ни разу не похулил бога, станешь ли слаб в счастии?
Анатэма. Совершенно справедливо, госпожа Лейзер. У Розы уже столько женихов, что ей стоит только выбирать.
Давид (вставая, гневно) . Я не отдам им Розу!
Сура. Ну что ты, Давид.
Давид. Я не отдам им Розу! Собаки, которые хотят лакать из золотого блюда, – я выгоню собак!
Входит Роза. Одета она богато, но просто и без излишеств; немного бледна она, утомлена слегка, но очень красива – кажется, что от нее тянутся лунные тени и лучи. И говорить и двигаться она старается красиво, внимательно следит за собою, но минутами срывается – становится груба, криклива. И мучится этим. Розу сопровождают двое господ в костюмах для верховой езды. Тот из них, что постарше, очень бледен и хмурится мрачно и злобно. И, прижимаясь к Розе, точно ища защиты у ее молодости, силы и красоты, слабо плетется Наум.
(Довольно громко.) Сура – женихи!
Сура (машет рукой) . Ах, да замолчи же, Давид.
Роза (небрежно целуя мать) . Как я устала, мама. Здравствуй, отец.
Сура. Береги себя. Розочка: нельзя заниматься так много. (К господину, который постарше.) Хоть вы скажите ей, что нельзя так много работать – зачем ей теперь работа?
Молодой господин (тихо) . На вашу дочь нужно молиться, госпожа Лейзер.
Скоро ей воздвигнут храм.
Господин постарше (усмехаясь) . А при храме-кладбище. При храмах, госпожа Лейзер, всегда существуют кладбища.
Роза. До свидания. Я устала. Если вы свободны, то приезжайте завтра утром, – может быть, я опять поеду с вами.
Господин постарше (пожимая плечами) . Свободны? О, да, конечно, мы вполне свободны. (Резко.) До свидания!
Второй (со вздохом) . До свидания!
Уходят.
Сура (беспокойно) . Розочка, ты, кажется, его обидела. Зачем ты так?
Роза. Ничего, мама.
Анатэма (Давиду) . Ну, это еще не женихи, Давид!
Давид хмуро смеется. Анатэма же, не выдержав характера, подлетает к Розе и предлагает ей руку. Ведет ее в полуплясе, весело насвистывая тот же мотив, что и шарманка.
Ах, Роза, если бы не мои годы (насвистывает) и не болезни (насвистывает) , я был бы первым претендентом на вашу руку.
Роза (смеясь, надменно) . Лучше болезни, чем смерть.
Давид. А вы очень веселый человек, Нуллюс.
Анатэма (насвистывая) . Отсутствие богатства и спокойная совесть, Давид, спокойная совесть. Мне нечего делать, и я гуляю под ручку. Так вы говорите – смерть, Роза?
Роза. Попробуйте.
Анатэма (останавливаясь) . А вы и в самом деле красивы. Роза!
(Задумчиво.) А что если… если… но нет: долг выше всего. Послушайте меня, Роза: не отдавайте себя меньше, чем князю, хотя бы и князю тьмы!
Наум. Розочка, зачем же ты отошла от меня? Мне холодно, когда ты не держишь меня за руку. Держи меня за руку, Розочка.
Роза (колеблясь) . Но я должна переодеться, Наум.
Наум. Я провожу тебя до спальни. Ты знаешь, сегодня я опять танцевал, и очень хорошо, знаешь ли? Я теперь уже не так задыхаюсь. (С чувством обожания и легкой зависти.) Какая ты красавица, Розочка!
Сура. Подожди, Розочка, я сама расчешу тебе волосы. Ты позволишь?
Роза. Вы плохо делаете это, мама; вы больше целуете, чем расчесываете, – волосы путаются от поцелуев.
Давид. Ты отвечаешь матери, Роза.
Роза (останавливаясь) . За что ты ненавидишь мою красоту, отец?
Давид. Прежде я любил твою красоту, Роза.
Сура (возмущенно) . Ну что ты говоришь, Давид!
Давид. Да, Сура. Я люблю жемчуг, пока он на дне моря; когда же его вынимают, он становится кровью, – и тогда я не люблю жемчуга, Сура.
Роза. За что ты ненавидишь мою красоту, отец? Ты знаешь ли, что сделала бы другая девушка на моем месте: она сошла бы с ума и завертелась бы по земле, как собака, которая проглотила булавку. А что делаю я? Я учусь, отец. Дни и ночи я учусь, отец. (В сильном волнении.) Ведь я не умею ничего. Я не умею говорить, я даже ходить не умею – ведь я горблюсь, я горблюсь при ходьбе!
Сура. Это неправда, Роза.
Роза (волнуясь) . Вот я забылась немного – и я уже кричу, каркаю хрипло, как простуженная ворона. Я хочу быть красивой, я должна быть красивой, – я только за этим и родилась. Ты смеешься? Напрасно. Ты знаешь ли, что твоя дочь будет герцогиней – принцессой? К моей короне я хочу добавить и скипетр.
Анатэма. Ого!
Те трое уходят. Давид, выждав их уход, гневно вскакивает с места и быстро ходит по комнате.
Давид. Какая комедия! Какая комедия, Нуллюс! Вчера она просила у неба селедку, а сегодня ей мало короны. Завтра же она отнимет престол у сатаны и сядет на него, Нуллюс, и будет сидеть крепко! Какая комедия!
Анатэма уже изменил свой вид: он строг и мрачен.
Анатэма. Нет, это трагедия, Давид Лейзер.
Давид. Комедия, Нуллюс, комедия – разве ты не слышишь во всем этом смеха сатаны? (Показывая рукой на дверь.) Ты видел труп, который танцует, – каждое утро я вижу его.
Анатэма. Разве Наум так опасен?
Давид. Опасен? Три доктора, три важных господина, Нуллюс, смотрели его вчера и сказали мне тихонько, что через месяц Наум умрет, что сейчас он уже труп больше, чем наполовину, – не сон ли это, Нуллюс? Не смех ли это сатаны?
Анатэма. А что они сказали о вашем здоровье, Давид?
Давид. Я не стал их спрашивать. Я не хочу, чтобы мне сказали: вы можете также прыгать под музыку, Давид. Как вам это нравится, Нуллюс: два трупа, танцующих в белой мраморной комнате? (Смеется мрачно и зло.)
Анатэма. Вы меня пугаете, мой друг. Что делается в вашей душе?
Давид. Не касайтесь моей души, Нуллюс, – в ней ужас. (Хватается руками за голову.) Ах, что же мне делать, что же мне делать? Я один во всем мире.
Анатэма. Что с вами, Давид? Успокойтесь…
Давид (останавливаясь перед Анатэмой с ужасом) . Смерть, Нуллюс, смерть! Вы принесли нам смерть. Не был ли я безгласен перед смертью? Не ждал ли я ее, как друга? Но вот вы принесли богатство – и я хочу танцевать.
Я хочу танцевать, а смерть хватает меня за сердце; я хочу есть, ибо в самые кости мои вошел голод, – а старый желудок извергает пищу обратно; я хочу смеяться, – а лицо мое плачет, а глаза мои слезятся, а душа моя воет от смертельного страха.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
Анатэма (задумчиво) . Богатство-страшная сила, Лейзер. Никто не спрашивает вас о том, откуда у вас деньги: они видят могущество ваше и поклоняются ему.
Давид. Могущество? А Наум? А я сам, Нуллюс? – Могу ли я за все деньги купить хоть один день здоровья и жизни?
Анатэма. Вы выглядите значительно свежее.
Давид (усмехаясь мрачно) . Да? Не взять ли и мне учителя танцев, – посоветуйте, Нуллюс.
Сура. Не забывай же Розу, отец. Разве скрывать красоту лица – не великий грех перед господом? На радость и услаждение взорам дается она, в красоте лица являет красоту свою сам бог, и не на бога ли ежедневно поднимали мы руку, когда углем и сажею пятнали лицо нашей Розы, страшилищем и тоскою для взоров делали ее.
Давид. Красота вянет. Все умирает, Сура.
Сура. Но и лилия вянет, и умирает нарцисс, осыпаются лепестки желтой розы, – захочешь ли ты, Давид, потоптать все цветы и желтую розу осквернить хулою? Не сомневайся, Давид: справедливый бог дал тебе богатство – и ты, который был в несчастии так тверд, что ни разу не похулил бога, станешь ли слаб в счастии?
Анатэма. Совершенно справедливо, госпожа Лейзер. У Розы уже столько женихов, что ей стоит только выбирать.
Давид (вставая, гневно) . Я не отдам им Розу!
Сура. Ну что ты, Давид.
Давид. Я не отдам им Розу! Собаки, которые хотят лакать из золотого блюда, – я выгоню собак!
Входит Роза. Одета она богато, но просто и без излишеств; немного бледна она, утомлена слегка, но очень красива – кажется, что от нее тянутся лунные тени и лучи. И говорить и двигаться она старается красиво, внимательно следит за собою, но минутами срывается – становится груба, криклива. И мучится этим. Розу сопровождают двое господ в костюмах для верховой езды. Тот из них, что постарше, очень бледен и хмурится мрачно и злобно. И, прижимаясь к Розе, точно ища защиты у ее молодости, силы и красоты, слабо плетется Наум.
(Довольно громко.) Сура – женихи!
Сура (машет рукой) . Ах, да замолчи же, Давид.
Роза (небрежно целуя мать) . Как я устала, мама. Здравствуй, отец.
Сура. Береги себя. Розочка: нельзя заниматься так много. (К господину, который постарше.) Хоть вы скажите ей, что нельзя так много работать – зачем ей теперь работа?
Молодой господин (тихо) . На вашу дочь нужно молиться, госпожа Лейзер.
Скоро ей воздвигнут храм.
Господин постарше (усмехаясь) . А при храме-кладбище. При храмах, госпожа Лейзер, всегда существуют кладбища.
Роза. До свидания. Я устала. Если вы свободны, то приезжайте завтра утром, – может быть, я опять поеду с вами.
Господин постарше (пожимая плечами) . Свободны? О, да, конечно, мы вполне свободны. (Резко.) До свидания!
Второй (со вздохом) . До свидания!
Уходят.
Сура (беспокойно) . Розочка, ты, кажется, его обидела. Зачем ты так?
Роза. Ничего, мама.
Анатэма (Давиду) . Ну, это еще не женихи, Давид!
Давид хмуро смеется. Анатэма же, не выдержав характера, подлетает к Розе и предлагает ей руку. Ведет ее в полуплясе, весело насвистывая тот же мотив, что и шарманка.
Ах, Роза, если бы не мои годы (насвистывает) и не болезни (насвистывает) , я был бы первым претендентом на вашу руку.
Роза (смеясь, надменно) . Лучше болезни, чем смерть.
Давид. А вы очень веселый человек, Нуллюс.
Анатэма (насвистывая) . Отсутствие богатства и спокойная совесть, Давид, спокойная совесть. Мне нечего делать, и я гуляю под ручку. Так вы говорите – смерть, Роза?
Роза. Попробуйте.
Анатэма (останавливаясь) . А вы и в самом деле красивы. Роза!
(Задумчиво.) А что если… если… но нет: долг выше всего. Послушайте меня, Роза: не отдавайте себя меньше, чем князю, хотя бы и князю тьмы!
Наум. Розочка, зачем же ты отошла от меня? Мне холодно, когда ты не держишь меня за руку. Держи меня за руку, Розочка.
Роза (колеблясь) . Но я должна переодеться, Наум.
Наум. Я провожу тебя до спальни. Ты знаешь, сегодня я опять танцевал, и очень хорошо, знаешь ли? Я теперь уже не так задыхаюсь. (С чувством обожания и легкой зависти.) Какая ты красавица, Розочка!
Сура. Подожди, Розочка, я сама расчешу тебе волосы. Ты позволишь?
Роза. Вы плохо делаете это, мама; вы больше целуете, чем расчесываете, – волосы путаются от поцелуев.
Давид. Ты отвечаешь матери, Роза.
Роза (останавливаясь) . За что ты ненавидишь мою красоту, отец?
Давид. Прежде я любил твою красоту, Роза.
Сура (возмущенно) . Ну что ты говоришь, Давид!
Давид. Да, Сура. Я люблю жемчуг, пока он на дне моря; когда же его вынимают, он становится кровью, – и тогда я не люблю жемчуга, Сура.
Роза. За что ты ненавидишь мою красоту, отец? Ты знаешь ли, что сделала бы другая девушка на моем месте: она сошла бы с ума и завертелась бы по земле, как собака, которая проглотила булавку. А что делаю я? Я учусь, отец. Дни и ночи я учусь, отец. (В сильном волнении.) Ведь я не умею ничего. Я не умею говорить, я даже ходить не умею – ведь я горблюсь, я горблюсь при ходьбе!
Сура. Это неправда, Роза.
Роза (волнуясь) . Вот я забылась немного – и я уже кричу, каркаю хрипло, как простуженная ворона. Я хочу быть красивой, я должна быть красивой, – я только за этим и родилась. Ты смеешься? Напрасно. Ты знаешь ли, что твоя дочь будет герцогиней – принцессой? К моей короне я хочу добавить и скипетр.
Анатэма. Ого!
Те трое уходят. Давид, выждав их уход, гневно вскакивает с места и быстро ходит по комнате.
Давид. Какая комедия! Какая комедия, Нуллюс! Вчера она просила у неба селедку, а сегодня ей мало короны. Завтра же она отнимет престол у сатаны и сядет на него, Нуллюс, и будет сидеть крепко! Какая комедия!
Анатэма уже изменил свой вид: он строг и мрачен.
Анатэма. Нет, это трагедия, Давид Лейзер.
Давид. Комедия, Нуллюс, комедия – разве ты не слышишь во всем этом смеха сатаны? (Показывая рукой на дверь.) Ты видел труп, который танцует, – каждое утро я вижу его.
Анатэма. Разве Наум так опасен?
Давид. Опасен? Три доктора, три важных господина, Нуллюс, смотрели его вчера и сказали мне тихонько, что через месяц Наум умрет, что сейчас он уже труп больше, чем наполовину, – не сон ли это, Нуллюс? Не смех ли это сатаны?
Анатэма. А что они сказали о вашем здоровье, Давид?
Давид. Я не стал их спрашивать. Я не хочу, чтобы мне сказали: вы можете также прыгать под музыку, Давид. Как вам это нравится, Нуллюс: два трупа, танцующих в белой мраморной комнате? (Смеется мрачно и зло.)
Анатэма. Вы меня пугаете, мой друг. Что делается в вашей душе?
Давид. Не касайтесь моей души, Нуллюс, – в ней ужас. (Хватается руками за голову.) Ах, что же мне делать, что же мне делать? Я один во всем мире.
Анатэма. Что с вами, Давид? Успокойтесь…
Давид (останавливаясь перед Анатэмой с ужасом) . Смерть, Нуллюс, смерть! Вы принесли нам смерть. Не был ли я безгласен перед смертью? Не ждал ли я ее, как друга? Но вот вы принесли богатство – и я хочу танцевать.
Я хочу танцевать, а смерть хватает меня за сердце; я хочу есть, ибо в самые кости мои вошел голод, – а старый желудок извергает пищу обратно; я хочу смеяться, – а лицо мое плачет, а глаза мои слезятся, а душа моя воет от смертельного страха.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21