А они, кажется, нашли свое слово – ты слышишь, как они вопят. Дави-ид, Дави-ид. Встань же, Давид, и встреть их гордо: кажется, они начинают смеяться над тобою.
Давид встает. Снизу, очевидно, заметили его – крик переходит в громоподобный радостный рев. Кто-то, опередивший других, выбегает, кричит радостно: «Да-вид» – и, размахивая руками, убегает назад. Кровавым взглядом охватывает солнце высокий бугор, кипарисы и седую голову Давида и прячется за тучи, как глаз под завесой нахмуренных бровей. В одном месте море наливается кровью; словно смертоносная битва произошла в безмолвии пучины.
Давид (отступая на шаг) . Мне страшно, Нуллюс. Это тот, что на дороге, с рыжей бородкой… Я боюсь его, Нуллюс.
Анатэма. Встреть их гордо. Правдою, правдою ударь их, Давид.
Давид. Только не оставляйте меня, Нуллюс, а то я опять забуду, где правда.
Снизу и через ограду показываются люди, бегущие торопливо. Они грязны, измучены, как Давид, и как будто слепы, но на лицах огненная радость; и вместо слов один только торжествующий, немного хищный вой: Да-а-ви-и-д, Да-а-ви-и-д.
(Простирая руки.) Назад.
Его не слушают и лезут с тем же протяжным воплем; и до самых дальних рядов несется он, и, когда передние уже умолкают, где-то в глубокой дали, как тысячекратное эхо, замирает слабым стоном: Да-а-ви-и-д, Да-а-ви-и-д.
Анатэма (дерзко) . Куда? Назад-назад, вам говорят!
Передние останавливаются в страхе.
Голоса. Стойте. Стойте. Кто это?
– Это Давид?
– Нет, это похититель!
– Похититель!
– Похититель!
Кто-то беспокойный. Тише. Тише. Давид хочет говорить. Слушайте Давида.
Умолкают; но вдали еще голосят протяжно: Да-ви-ид, Да-а-ви-и-д.
Давид. Что вам надо? Ну да, это я, Давид Лейзер, еврей из города, который и ваш город. Зачем вы преследуете меня, как вора, и криками пугаете меня, как грабителя?
Анатэма (дерзко) . Что вам надо? Ступайте отсюда. Мой друг Давид Лейзер не хочет вас видеть.
Давид. Да. Оставьте меня здесь умирать, ибо уже к сердцу моему подходит смерть; и идите домой к женам вашим и детям. Я ничем не могу облегчить страдания вашего, идите. Так ли я сказал, Нуллюс?
Анатэма. Так, так, Давид.
Кто-то беспокойный. Наши жены здесь, и дети наши здесь. Вот они стоят и ждут твоего ласкового слова, Давид, радующий людей.
Давид. Уже не осталось во мне силы, и мне нечего сказать. Идите.
Женщина. Пройди немного вперед, Рувим, и поклонись господину нашему Давиду. Вы, наверно, помните его, Давид? – Поклонись же еще раз, Рувим!
Мальчик робко кланяется и вновь прячется в толпу. Добродушный смех.
Старик (улыбаясь) . Это он вас боится, Давид. Не бойся, мальчик.
Сдержанный смех. Выступает странник.
Странник. Ты позвал нас, Давид, – и мы пришли. Уже давно мы ждали, безмолвные, твоего милостивого зова, и до самых дальних пределов земли разнесся твой клич, Давид. Почернели дороги от людей, шевельнулись глухие тропы, и узкие тропинки налились шагами, и скоро большими дорогами станут они – и как вся кровь, какая есть в теле, бежит к единому сердцу, так к тебе, единому, идут все бедные земли. Привет тебе, господин наш Давид, – землею и жизнию своею кланяется тебе народ.
Давид (мучаясь) . Чего вы хотите?
Странник (тихо) . Справедливости.
Давид. Чего вы хотите?
Все. Справедливости.
Одно только слово – но будто гром прогремел над землею, и уже затих, близкий и далекий, и уже не знает человек: слышал ли он, сказал ли, подумал ли – или же не было ничего. Ожидание.
Давид (с внезапной надеждой) . Скажите же, Нуллюс, скажите: разве справедливость – чудо?
Анатэма (горько) . Там есть слепые – и они невинны. Там есть мертвые – и они невинны также. Гробами своими клянется тебе земля и тьмою приветствует тебя. Сотвори же чудо.
Давид. Чудо? Опять чудо?
Странник (подозрительно и угрюмо) . И народ не хочет, чтобы ты говорил с тем, имени которого мы не смеем назвать. Он враг людей, и ночью, когда ты спал, он похитил тебя и унес на эту гору – но он не догадался похитить сердце у народа; и, стуча непрерывно, – привело нас сердце к тебе.
Анатэма (надменно) . По-видимому, я лишний здесь?
Давид. Нет, нет. Не покидайте меня, Нуллюс. (Мучаясь.) Прочь, прочь отсюда. Вы искушаете бога – я вас не знаю. Уйдите… Уйдите.
Анатэма (коротко) . Прочь!
Голоса (испуганно) . Давид гневается.
– Что же нам делать?
– Господин гневается?
– Давид гневается.
Старик. Зовите Суру.
Женщина. Суру зовите, Суру.
Голоса. Сура, Сура, Сура!
Уносится в дальние ряды: Сура, Сура.
Давид (в ужасе) . Ты слышишь? Они зовут Суру.
Радостный голос. Сура идет.
Толпа становится смелее.
Абрам Хессин (кланяется многократно) . Это я, Давид. Это я.
Здравствуйте, господин наш Давид.
Сонка (улыбаясь и кланяясь многократно) . Здравствуйте. Ну так здравствуйте же, Давид.
Давид отворачивается и закрывает рукою лицо.
Анатэма (равнодушно) . Прочь!
Общее смущение, прерванные улыбки, задержанные вздохи. Почтительно ведомая под руки, появляется Сура и так доходит до невидимой черты, которая отделяет Давида и за которую никто не смеет переступить. И дальше несколько шагов делает одна.
Обернитесь, Давид… Сура пришла.
Сура (кротко) . Здравствуйте, Давид. Простите меня, что я беспокою вас, но люди просили меня переговорить с вами и узнать, когда вы пожелаете вернуться домой, в ваш дворец. И еще они просили, чтобы вы поторопились, Давид, ибо уже многие умерли от невыносимых страданий; и уже мертвецы устали ждать. И многие уже сошли с ума от невыносимых страданий и скоро начнут убивать; и если вы не поспешите, Давид, то все в народе станут врагами друг другу – и вам трудно будет построить царство на мертвой земле.
Горькие вопли в дальних рядах: Да-а-ви-и-д, Да-а-ви-и-д.
Давид (сдержанно) . Прочь, Сура!
Сура (кротко) . У вас разорвано платье, Давид, и я боюсь, что на вашем теле есть раны. Что с тобою? Отчего ты не радуешься с нами?
Давид (плача) . О Сура, Сура! Что ты делаешь со мною? Подумай, Сура, – подумайте вы все – разве не отдал я вам все – и ничего нет у меня!
Пожалейте же меня, как я вас жалел, и камнями побейте мое ненужное тело. Я вас люблю – и слова гнева бессильны в моих устах, и не пугает вас страх из уст любящего – так пожалейте же меня. У меня нет ничего. Мало крови в моих жилах, но разве не отдал бы я ее всю до последней свернувшейся капли – если бы мог утолить вашу горькую жажду. Как губку сжал бы я сердце мое между жерновами ладоней моих – и единой капли не посмело бы утаить лукавое сердце, жадное до жизни. (С силою разрывает одежду и ногтями царапает обнаженную грудь.) Но вот идет кровь – идет кровь – улыбнулся ли хоть один из вас улыбкой радости? Но вот я рву волосы из бороды моей и седые клочья бросаю к вашим ногам – поднялся ли хоть один мертвец? Вот я плюну в ваши глаза – прозреет ли хоть один слепой? Вот я камни… я камни стану грызть, как бешеный зверь – насытится ли хоть один голодный? Вот я всего себя брошу вам… (Быстро делает несколько шагов – и толпа в страхе отступает. Крики испуга.)
Анатэма. Так, так, Давид. Бей их.
Сура (отступая) . Ой, не наказывайте нас, Давид.
Странник (к толпе) . Он слушает похитителя. Он говорит: я ничего не хочу дать народу. Он плюет и говорит, что это в глаза народу…
Крики испуга и зарождающейся злобы. Но в дальних рядах все еще молитвенные вопли: Да-а-ви-и-д, Да-а-ви-и-д.
Кто-то. Он не смеет плевать в народ. Мы ничего не сделали ему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
Давид встает. Снизу, очевидно, заметили его – крик переходит в громоподобный радостный рев. Кто-то, опередивший других, выбегает, кричит радостно: «Да-вид» – и, размахивая руками, убегает назад. Кровавым взглядом охватывает солнце высокий бугор, кипарисы и седую голову Давида и прячется за тучи, как глаз под завесой нахмуренных бровей. В одном месте море наливается кровью; словно смертоносная битва произошла в безмолвии пучины.
Давид (отступая на шаг) . Мне страшно, Нуллюс. Это тот, что на дороге, с рыжей бородкой… Я боюсь его, Нуллюс.
Анатэма. Встреть их гордо. Правдою, правдою ударь их, Давид.
Давид. Только не оставляйте меня, Нуллюс, а то я опять забуду, где правда.
Снизу и через ограду показываются люди, бегущие торопливо. Они грязны, измучены, как Давид, и как будто слепы, но на лицах огненная радость; и вместо слов один только торжествующий, немного хищный вой: Да-а-ви-и-д, Да-а-ви-и-д.
(Простирая руки.) Назад.
Его не слушают и лезут с тем же протяжным воплем; и до самых дальних рядов несется он, и, когда передние уже умолкают, где-то в глубокой дали, как тысячекратное эхо, замирает слабым стоном: Да-а-ви-и-д, Да-а-ви-и-д.
Анатэма (дерзко) . Куда? Назад-назад, вам говорят!
Передние останавливаются в страхе.
Голоса. Стойте. Стойте. Кто это?
– Это Давид?
– Нет, это похититель!
– Похититель!
– Похититель!
Кто-то беспокойный. Тише. Тише. Давид хочет говорить. Слушайте Давида.
Умолкают; но вдали еще голосят протяжно: Да-ви-ид, Да-а-ви-и-д.
Давид. Что вам надо? Ну да, это я, Давид Лейзер, еврей из города, который и ваш город. Зачем вы преследуете меня, как вора, и криками пугаете меня, как грабителя?
Анатэма (дерзко) . Что вам надо? Ступайте отсюда. Мой друг Давид Лейзер не хочет вас видеть.
Давид. Да. Оставьте меня здесь умирать, ибо уже к сердцу моему подходит смерть; и идите домой к женам вашим и детям. Я ничем не могу облегчить страдания вашего, идите. Так ли я сказал, Нуллюс?
Анатэма. Так, так, Давид.
Кто-то беспокойный. Наши жены здесь, и дети наши здесь. Вот они стоят и ждут твоего ласкового слова, Давид, радующий людей.
Давид. Уже не осталось во мне силы, и мне нечего сказать. Идите.
Женщина. Пройди немного вперед, Рувим, и поклонись господину нашему Давиду. Вы, наверно, помните его, Давид? – Поклонись же еще раз, Рувим!
Мальчик робко кланяется и вновь прячется в толпу. Добродушный смех.
Старик (улыбаясь) . Это он вас боится, Давид. Не бойся, мальчик.
Сдержанный смех. Выступает странник.
Странник. Ты позвал нас, Давид, – и мы пришли. Уже давно мы ждали, безмолвные, твоего милостивого зова, и до самых дальних пределов земли разнесся твой клич, Давид. Почернели дороги от людей, шевельнулись глухие тропы, и узкие тропинки налились шагами, и скоро большими дорогами станут они – и как вся кровь, какая есть в теле, бежит к единому сердцу, так к тебе, единому, идут все бедные земли. Привет тебе, господин наш Давид, – землею и жизнию своею кланяется тебе народ.
Давид (мучаясь) . Чего вы хотите?
Странник (тихо) . Справедливости.
Давид. Чего вы хотите?
Все. Справедливости.
Одно только слово – но будто гром прогремел над землею, и уже затих, близкий и далекий, и уже не знает человек: слышал ли он, сказал ли, подумал ли – или же не было ничего. Ожидание.
Давид (с внезапной надеждой) . Скажите же, Нуллюс, скажите: разве справедливость – чудо?
Анатэма (горько) . Там есть слепые – и они невинны. Там есть мертвые – и они невинны также. Гробами своими клянется тебе земля и тьмою приветствует тебя. Сотвори же чудо.
Давид. Чудо? Опять чудо?
Странник (подозрительно и угрюмо) . И народ не хочет, чтобы ты говорил с тем, имени которого мы не смеем назвать. Он враг людей, и ночью, когда ты спал, он похитил тебя и унес на эту гору – но он не догадался похитить сердце у народа; и, стуча непрерывно, – привело нас сердце к тебе.
Анатэма (надменно) . По-видимому, я лишний здесь?
Давид. Нет, нет. Не покидайте меня, Нуллюс. (Мучаясь.) Прочь, прочь отсюда. Вы искушаете бога – я вас не знаю. Уйдите… Уйдите.
Анатэма (коротко) . Прочь!
Голоса (испуганно) . Давид гневается.
– Что же нам делать?
– Господин гневается?
– Давид гневается.
Старик. Зовите Суру.
Женщина. Суру зовите, Суру.
Голоса. Сура, Сура, Сура!
Уносится в дальние ряды: Сура, Сура.
Давид (в ужасе) . Ты слышишь? Они зовут Суру.
Радостный голос. Сура идет.
Толпа становится смелее.
Абрам Хессин (кланяется многократно) . Это я, Давид. Это я.
Здравствуйте, господин наш Давид.
Сонка (улыбаясь и кланяясь многократно) . Здравствуйте. Ну так здравствуйте же, Давид.
Давид отворачивается и закрывает рукою лицо.
Анатэма (равнодушно) . Прочь!
Общее смущение, прерванные улыбки, задержанные вздохи. Почтительно ведомая под руки, появляется Сура и так доходит до невидимой черты, которая отделяет Давида и за которую никто не смеет переступить. И дальше несколько шагов делает одна.
Обернитесь, Давид… Сура пришла.
Сура (кротко) . Здравствуйте, Давид. Простите меня, что я беспокою вас, но люди просили меня переговорить с вами и узнать, когда вы пожелаете вернуться домой, в ваш дворец. И еще они просили, чтобы вы поторопились, Давид, ибо уже многие умерли от невыносимых страданий; и уже мертвецы устали ждать. И многие уже сошли с ума от невыносимых страданий и скоро начнут убивать; и если вы не поспешите, Давид, то все в народе станут врагами друг другу – и вам трудно будет построить царство на мертвой земле.
Горькие вопли в дальних рядах: Да-а-ви-и-д, Да-а-ви-и-д.
Давид (сдержанно) . Прочь, Сура!
Сура (кротко) . У вас разорвано платье, Давид, и я боюсь, что на вашем теле есть раны. Что с тобою? Отчего ты не радуешься с нами?
Давид (плача) . О Сура, Сура! Что ты делаешь со мною? Подумай, Сура, – подумайте вы все – разве не отдал я вам все – и ничего нет у меня!
Пожалейте же меня, как я вас жалел, и камнями побейте мое ненужное тело. Я вас люблю – и слова гнева бессильны в моих устах, и не пугает вас страх из уст любящего – так пожалейте же меня. У меня нет ничего. Мало крови в моих жилах, но разве не отдал бы я ее всю до последней свернувшейся капли – если бы мог утолить вашу горькую жажду. Как губку сжал бы я сердце мое между жерновами ладоней моих – и единой капли не посмело бы утаить лукавое сердце, жадное до жизни. (С силою разрывает одежду и ногтями царапает обнаженную грудь.) Но вот идет кровь – идет кровь – улыбнулся ли хоть один из вас улыбкой радости? Но вот я рву волосы из бороды моей и седые клочья бросаю к вашим ногам – поднялся ли хоть один мертвец? Вот я плюну в ваши глаза – прозреет ли хоть один слепой? Вот я камни… я камни стану грызть, как бешеный зверь – насытится ли хоть один голодный? Вот я всего себя брошу вам… (Быстро делает несколько шагов – и толпа в страхе отступает. Крики испуга.)
Анатэма. Так, так, Давид. Бей их.
Сура (отступая) . Ой, не наказывайте нас, Давид.
Странник (к толпе) . Он слушает похитителя. Он говорит: я ничего не хочу дать народу. Он плюет и говорит, что это в глаза народу…
Крики испуга и зарождающейся злобы. Но в дальних рядах все еще молитвенные вопли: Да-а-ви-и-д, Да-а-ви-и-д.
Кто-то. Он не смеет плевать в народ. Мы ничего не сделали ему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21