Но чтобы завтра утром явились в газету вовремя.
Неодобрительно покачав головой, Ванштэйн ушел.
— Поддадим с пролетариатом, Эдуард Вениаминович? — Проскользнул округлым движением, почти не отодвинув дверей, распаренный, словно из бани, Порфирий в белой рубахе, распахнутой на груди. Выложил на стол несколько полос с текстом и заговорил очень быстро, как будто боялся, что вот-вот его лишат права голоса.
— Так вы спускайтесь, ребятки, как только сдадим первую страницу. Лешка ходил к венграм в магазин и накупил капусточки маринованной, селедочки, ветчиночки. Обмоем Женькино рождение.
— Коньяка «Наполеон» сколько бутылок купили? Четыре? Шесть? — Алька подъебнул Порфирия, вспомнив о слабости типографских рабочих к «Наполеону».
Водки наши линотиписты не пьют, брезгуют, видите ли. Линотиписта — наборщика русских текстов в Соединенных Штатах днем с огнем не сыскать. Прижимистый Моисей вынужден хорошо, платить линотипистам. Правда и то, что русскому линотиписту трудно найти работу по профессии. Посему Моисей и линотиписты занимаются постоянным взаимным шантажом… В ожидании очередного нападения Моисея на их жалованье и права элита рабочего класса брезгует водкой и пьет аристократически в три раза более дорогой французский коньяк «Наполеон». В ближайшем liqueur-store на углу 55-й и Бродвея наших рабочих знают и любят. Они уже выпили множество ящиков «Наполеона». Зарплата каждого в Соединенных Штатах — его личный секрет, но я предполагаю, что Порфирий, например, имеет во столько раз больше долларов еженедельно, чем мы с Алькой, во сколько раз «Наполеон» дороже скромной водки…
Рабочий день прошел более или менее ровно. Бывают куда более нервные дни. Водя острием карандаша по тексту детективного романа «Замок царицы Тамары», я вспомнил об оставленной на Лексингтон жене и попытался представить, чем она в данный момент занимается. Если у нее нет сегодня appointment с фотографами, Елена только что встала, сделала кофе и сидит в кухне, глядя во двор сквозь переплетения ржавой пожарной лестницы… Или же… Я вдруг с неудовольствием представил себе возможность другого, раннеутреннего сценария: я — серый костюм, зонт-трость в руке, manilla-envelope в другой — закрываю за собой дверь. Елена тотчас вскакивает, голая выходит в living-room, хватает телефон и привычно стучит по кнопкам. «Джон? Так я тебя жду. Он ушел. Нет, он не возвратится раньше семи…»
— Моисей платит блядскому Мейеру сто долларов за каждый кусок «Тамары». Потому что Мейер — его старый приятель. Сто долларов каждый день! А нам с вами — по двадцатке за статью. — Алька снял очки и протер ладонью физиономию. — Вы все же внимательнее проверяйте этот шедевр, пожалуйста. Вчера я случайно проглядел субботний номер, так в «Тамаре» три раза перепутаны строчки. Слава Богу, никто из сотрудников не читает ебаный детектив.
Я знаю, что как корректор я уступаю Альке. Моя грамотность не выше средней грамотности литератора. Если орфография моя еще более или менее выносима, синтаксис мой ужасен и фантастичен. Свободный стихотворец в Москве, я многие годы презирал запятые и утверждал, что даже самый вид запятой вызывает во мне отвращение. И вот человек, у которого запятые вызывают отвращение, сидит за корректорским столом. Львовский дал мне учебник грамматики, и я несколько вечеров пытался выяснить для себя природу запятых, но только еще больше запутался. Однако и автор «Царицы Тамары» не лучше моего осведомлен в природе запятых. Он часто ставит — взамен запятой или вместе с ней — тире. «Товарищ Нефедов, взять этого человека под наблюдение и не выпускать отсюда! — А где ваши студенты? — Их повел мой брательник осматривать эту самую башню Тамары, — несколько смутясь, произнес золотоискатель… — Вздор! — заревел Карский. — Эту легенду о сталинских двойниках я слыхал не раз…»
— Скажите, Александр, вы верите в то, что у Сталина были двойники?
Львовский охотно отрывается от корректуры.
— Скажу вам честно, Эдуард Вениаминович, меня эти дела давно минувших дней совсем не интересуют. Вот я бы не отказался от наследства — он заглядывает в корректуру — Анны Ковальчук, умершей в доме для престарелых Толстовского Фонда. Генеральный Прокурор Штата Нью-Йорк разыскивает ее наследников, чтобы вручить им… Ага, вот, нашел — Real and personal property — недвижимое и личное имущество. А божья старушка оставила дом и много акров земли в Рокланд Канти. Ах, почему моя фамилия не Ковальчук?
— На хуй вам эти камни в Рокланд? Вы же хотели свалить в Европу.
— Продать акры и дом и свалить в Европу. Без денег что же в Европе делать?
Под самый конец рабочего дня один из линотипов вышел из строя, и озабоченный новорожденный стал тяжело сотрясать лестницу между типографией и редакцией, принося нам оттиски первой страницы по одному. Наконец Ванштэйн вбежал, довольный, с последним куском первой страницы, отдал его Львовскому и стал у корректорского стола, облокотился на стол ручищами, поджидая, переминаясь с ноги на ногу. Я уже прочел свой последний кусок. Я работаю хуже, но быстрее Львовского.
Через несколько минут, разозленный, очевидно, нетерпеливо притопывающим грубым рабочим башмаком Банштэйна, Алька не выдержал:
— Слушайте, идите на хуй, господин Ванштэйн. Я закончу корректуру и принесу вам материал.
— Эй-эй, господин Львовский, вы не на базаре. Не сквернословьте… Тем более не обижайте новорожденного! — Из-за спины моей появился босс.
— Извиняюсь, Моисей Яковлевич. Но что он стоит над душой… Вечная запарка, и всегда по вине типографии!
— Сосуществуйте, господа! Мы живем во времена деганта. Сосуществуйте мирно… А, Порфирий Петрович! Вы тут что забыли?
Порфирий смущенно пригладил седины. И он, без сомнения, явился поторопить Альку, рабочим не терпится выпить.
— Я, Моисей Яковлевич, заведующего типографией ищу.
— Ну вот он, перед вами, заведующий. Что дальше? — хмыкнул Моисей.
— Что случилось, Порфирий? — мрачно спросил Ванштэйн. В щели двери возникла простецкая физиономия Лешки Почивалова.
— А вы, господин Почивалов, разумеется, пришли искать Порфирия Петровича? — издевательски осведомился Моисей.
— Держите, дарю вам на день рождения! — Алька протянул Ванштэйну оттиск, вставил ручку в карман пиджака и встал. — Надеюсь, все на сегодня?
— Если мало, могу восемь колонок «Царицы Тамары» дать, — угрожающе сказал Ванштэйн. — Лешка успел набрать.
— Нет уж, это к Эдуарду Вениаминовичу, пожалуйста. Это его любимый роман.
— Ну так что же, празднование состоится или нет? Я, кажется, был приглашен? — Моисей, задрав голову, снизу вверх хитро поглядел на Ванштэйна. Как в фильме из серии «Untouchables»: маленький гангстер Моисей, коварный типчик Лемке-бухгалтер в полосатом костюме повелевал мясо-массыми, но глупыми здоровяками.
— Ну конечно, Моисей Яковлевич! — Ванштэйн вышел из оцепенения, в которое его повергла Алькина наглость.
— Лешка, на, тащи корректуру вниз… Ladies and gentlemen, прошу всех в типографию. Выпьем за мое рождение…
Самый хозяйственный из линотипистов, Порфирий разложил на наборных столах закуску и расставил бутылки. Естественно, сервиз был приобретен в «Woolworth & Woolko»: бумажные скатерти, бумажные тарелки, ножи и вилки из пластика. Новорусскодельцы с удовольствием коснулись бумажными стаканами с «Наполеоном», желаемого звука не раздалось, но «Наполеон» был так же жгуч, как если бы плескался в хрустале.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
Неодобрительно покачав головой, Ванштэйн ушел.
— Поддадим с пролетариатом, Эдуард Вениаминович? — Проскользнул округлым движением, почти не отодвинув дверей, распаренный, словно из бани, Порфирий в белой рубахе, распахнутой на груди. Выложил на стол несколько полос с текстом и заговорил очень быстро, как будто боялся, что вот-вот его лишат права голоса.
— Так вы спускайтесь, ребятки, как только сдадим первую страницу. Лешка ходил к венграм в магазин и накупил капусточки маринованной, селедочки, ветчиночки. Обмоем Женькино рождение.
— Коньяка «Наполеон» сколько бутылок купили? Четыре? Шесть? — Алька подъебнул Порфирия, вспомнив о слабости типографских рабочих к «Наполеону».
Водки наши линотиписты не пьют, брезгуют, видите ли. Линотиписта — наборщика русских текстов в Соединенных Штатах днем с огнем не сыскать. Прижимистый Моисей вынужден хорошо, платить линотипистам. Правда и то, что русскому линотиписту трудно найти работу по профессии. Посему Моисей и линотиписты занимаются постоянным взаимным шантажом… В ожидании очередного нападения Моисея на их жалованье и права элита рабочего класса брезгует водкой и пьет аристократически в три раза более дорогой французский коньяк «Наполеон». В ближайшем liqueur-store на углу 55-й и Бродвея наших рабочих знают и любят. Они уже выпили множество ящиков «Наполеона». Зарплата каждого в Соединенных Штатах — его личный секрет, но я предполагаю, что Порфирий, например, имеет во столько раз больше долларов еженедельно, чем мы с Алькой, во сколько раз «Наполеон» дороже скромной водки…
Рабочий день прошел более или менее ровно. Бывают куда более нервные дни. Водя острием карандаша по тексту детективного романа «Замок царицы Тамары», я вспомнил об оставленной на Лексингтон жене и попытался представить, чем она в данный момент занимается. Если у нее нет сегодня appointment с фотографами, Елена только что встала, сделала кофе и сидит в кухне, глядя во двор сквозь переплетения ржавой пожарной лестницы… Или же… Я вдруг с неудовольствием представил себе возможность другого, раннеутреннего сценария: я — серый костюм, зонт-трость в руке, manilla-envelope в другой — закрываю за собой дверь. Елена тотчас вскакивает, голая выходит в living-room, хватает телефон и привычно стучит по кнопкам. «Джон? Так я тебя жду. Он ушел. Нет, он не возвратится раньше семи…»
— Моисей платит блядскому Мейеру сто долларов за каждый кусок «Тамары». Потому что Мейер — его старый приятель. Сто долларов каждый день! А нам с вами — по двадцатке за статью. — Алька снял очки и протер ладонью физиономию. — Вы все же внимательнее проверяйте этот шедевр, пожалуйста. Вчера я случайно проглядел субботний номер, так в «Тамаре» три раза перепутаны строчки. Слава Богу, никто из сотрудников не читает ебаный детектив.
Я знаю, что как корректор я уступаю Альке. Моя грамотность не выше средней грамотности литератора. Если орфография моя еще более или менее выносима, синтаксис мой ужасен и фантастичен. Свободный стихотворец в Москве, я многие годы презирал запятые и утверждал, что даже самый вид запятой вызывает во мне отвращение. И вот человек, у которого запятые вызывают отвращение, сидит за корректорским столом. Львовский дал мне учебник грамматики, и я несколько вечеров пытался выяснить для себя природу запятых, но только еще больше запутался. Однако и автор «Царицы Тамары» не лучше моего осведомлен в природе запятых. Он часто ставит — взамен запятой или вместе с ней — тире. «Товарищ Нефедов, взять этого человека под наблюдение и не выпускать отсюда! — А где ваши студенты? — Их повел мой брательник осматривать эту самую башню Тамары, — несколько смутясь, произнес золотоискатель… — Вздор! — заревел Карский. — Эту легенду о сталинских двойниках я слыхал не раз…»
— Скажите, Александр, вы верите в то, что у Сталина были двойники?
Львовский охотно отрывается от корректуры.
— Скажу вам честно, Эдуард Вениаминович, меня эти дела давно минувших дней совсем не интересуют. Вот я бы не отказался от наследства — он заглядывает в корректуру — Анны Ковальчук, умершей в доме для престарелых Толстовского Фонда. Генеральный Прокурор Штата Нью-Йорк разыскивает ее наследников, чтобы вручить им… Ага, вот, нашел — Real and personal property — недвижимое и личное имущество. А божья старушка оставила дом и много акров земли в Рокланд Канти. Ах, почему моя фамилия не Ковальчук?
— На хуй вам эти камни в Рокланд? Вы же хотели свалить в Европу.
— Продать акры и дом и свалить в Европу. Без денег что же в Европе делать?
Под самый конец рабочего дня один из линотипов вышел из строя, и озабоченный новорожденный стал тяжело сотрясать лестницу между типографией и редакцией, принося нам оттиски первой страницы по одному. Наконец Ванштэйн вбежал, довольный, с последним куском первой страницы, отдал его Львовскому и стал у корректорского стола, облокотился на стол ручищами, поджидая, переминаясь с ноги на ногу. Я уже прочел свой последний кусок. Я работаю хуже, но быстрее Львовского.
Через несколько минут, разозленный, очевидно, нетерпеливо притопывающим грубым рабочим башмаком Банштэйна, Алька не выдержал:
— Слушайте, идите на хуй, господин Ванштэйн. Я закончу корректуру и принесу вам материал.
— Эй-эй, господин Львовский, вы не на базаре. Не сквернословьте… Тем более не обижайте новорожденного! — Из-за спины моей появился босс.
— Извиняюсь, Моисей Яковлевич. Но что он стоит над душой… Вечная запарка, и всегда по вине типографии!
— Сосуществуйте, господа! Мы живем во времена деганта. Сосуществуйте мирно… А, Порфирий Петрович! Вы тут что забыли?
Порфирий смущенно пригладил седины. И он, без сомнения, явился поторопить Альку, рабочим не терпится выпить.
— Я, Моисей Яковлевич, заведующего типографией ищу.
— Ну вот он, перед вами, заведующий. Что дальше? — хмыкнул Моисей.
— Что случилось, Порфирий? — мрачно спросил Ванштэйн. В щели двери возникла простецкая физиономия Лешки Почивалова.
— А вы, господин Почивалов, разумеется, пришли искать Порфирия Петровича? — издевательски осведомился Моисей.
— Держите, дарю вам на день рождения! — Алька протянул Ванштэйну оттиск, вставил ручку в карман пиджака и встал. — Надеюсь, все на сегодня?
— Если мало, могу восемь колонок «Царицы Тамары» дать, — угрожающе сказал Ванштэйн. — Лешка успел набрать.
— Нет уж, это к Эдуарду Вениаминовичу, пожалуйста. Это его любимый роман.
— Ну так что же, празднование состоится или нет? Я, кажется, был приглашен? — Моисей, задрав голову, снизу вверх хитро поглядел на Ванштэйна. Как в фильме из серии «Untouchables»: маленький гангстер Моисей, коварный типчик Лемке-бухгалтер в полосатом костюме повелевал мясо-массыми, но глупыми здоровяками.
— Ну конечно, Моисей Яковлевич! — Ванштэйн вышел из оцепенения, в которое его повергла Алькина наглость.
— Лешка, на, тащи корректуру вниз… Ladies and gentlemen, прошу всех в типографию. Выпьем за мое рождение…
Самый хозяйственный из линотипистов, Порфирий разложил на наборных столах закуску и расставил бутылки. Естественно, сервиз был приобретен в «Woolworth & Woolko»: бумажные скатерти, бумажные тарелки, ножи и вилки из пластика. Новорусскодельцы с удовольствием коснулись бумажными стаканами с «Наполеоном», желаемого звука не раздалось, но «Наполеон» был так же жгуч, как если бы плескался в хрустале.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38