– Да не бойся ты, я же сказал – свой человек.
– Приедем, увидишь, – ответил Отец Вселенной и, снова обратив взор на дорогу, замолчал надолго.
Мы выехали на Витебский и понеслись, обгоняя дрожащие от усталости грузовики и не обращая внимания на пешеходов, рискнувших перебежать проспект. Фатализм Отца Веселенной не позволял ему тормозить на пешеходных переходах, однако закладывать виражи ему иной раз приходилось.
– Вот здесь чаще всего под колеса лезут, – сказал он, посмотрев направо, на светящиеся ледяным «дневным светом» прямоугольники окон черного, имперских очертаний здания. – Это психушка. Психи выходят погулять под наркозом, а тут им – бац! Машина навстречу… Они обдолбанные все, на колесах или на игле… А их выпускают воздухом свободы подышать. Каждый год штуки по три-четыре в лепешку. Опасная жизнь у психов, да?
– Ну, мы-то живы, – ответил я и посмотрел на сияющий в свете замаскированных под кусты прожекторов концертный зал «Радость». Вообще-то это был стадион, но после революции состязания здесь не проводились ни разу. Бетонная шайба космических размеров, которая прежде назвалась просто «Спортивно-концертный комплекс», ныне была целиком и полностью ангажирована фирмой «Радость» и сообразно с обстоятельствами получила новое имя. Теперь здесь расположились и центральные офисы «Радости», и технические службы, и склады, и собственная, «Радости», гостиница. Сегодня на стадионе выступали приближенные к правительству юмористы Сатиров и Швайн, и пустырь вокруг «Радости» был исполосован плотными рядами машин, застывших в ожидании гогочущих в зале хозяев.
– За город, что ли? – снова спросил я, когда мы пролетели мимо частокола купчинских высоток.
– А куда еще? – ответил Отец Вселенной.
В районе совхоза «Шушары» он свернул с дороги в поля и, переваливаясь уже не через ухабы, а через пригорки и овражки, «Нива» подползла к низкому сараю, длинному, не освещенному и почти невидимому. Сарай стоял на опушке чахлой рощицы – свет фар выхватил унылые деревца, как будто небрежно натыканные кем-то в чистом поле. Поле, впрочем, было не таким уж и чистым. Рыхлая земля, едва прикрытая подтаявшим снегом и превратившаяся в серое месиво.
– Приехали, – сказал Отец Вселенной, глуша мотор.
– Путь наш был труден и долог, – неожиданно подал голос проснувшийся Русанов. – Но я надеюсь, что мы будем вознаграждены за долготерпение и эту воистину мученическую езду.
– Обязательно, – ответил Отец Вселенной. – Аз воздам.
Мы вышли из машины.
Отец Вселенной потыкал пальцем в свой мобильник, что-то тихо сказал в него, и стену сарая прорезала полоска тусклого красного света. Приоткрылась неразличимая прежде дверь. Отец Вселенной легонько хлопнул меня по спине.
– Проходим.
Тринадцать с копейками
Мелодия крутилась в голове, обрастала нюансами, начинали звучать новые ноты, неожиданно высвечиваясь самым непредсказуемым образом. Из мажора она уходила в минор, я подкладывал под нее новые и новые тембры, включал оркестр, потом убивал все, оставляя тихий, всегда жалкий своей слабостью голос блок-флейты. Мелодия тащила меня по городу, изничтожая само понятие маршрута, и журналистка в какой-то момент стала сдавать. А может быть, мне просто показалось, что Полувечная устала, или же она решила пококетничать – уж не знаю.
– Посидим где-нибудь? – спросила Света, опуская руку с видеокамерой.
– Сейчас. Вон туда пойдем. – Я показал пальцем на мост через Обводный канал.
– А что там такое?
– Там? Там ничего. Просто тенечек, травка, кустики. Ты же хотела истории? Вот тебе живая история. Мы на этом месте часто отдыхали.
Я высоко подбросил бутылку водки и, когда она, дойдя до критической высоты, повисев в воздухе какой-то миг, начала падать, пожалел о своей неожиданной лихости, поняв, что ни за что не поймаю ее. Слишком быстро она крутилась, и центр ее тяжести мне было ни за что не вычислить.
– Оп-па, – сказала Полувечная, выбросив руку вперед и подхватив бутылку у самого асфальта.
– Молодец, – кивнул я.
– Что-то ты разошелся. – Журналистка покачала головой, и я пожалел, что разрешил ей говорить мне «ты». Ссориться, однако, не хотелось. Девочка со смешной фамилией нравилась мне своей хрупкостью и бесстрашием. И независимостью. И непосредственностью. Мне нравилось, как она себя вела на вокзале, когда подвалили молодые, отмороженные до абсолютного нуля бандиты, нравилось, как она вела себя с водителем «Волги», как пила водку; в общем, будь у меня настроение, я, может быть, и потащил бы девчонку в койку. Но такого настроения у меня сейчас не было. А было настроение крутить в голове новую мелодию, пить и бродить по местам моей дикой нищей молодости.
Так или иначе, в рок-н-ролл мы все рухнули случайно. А может быть, и нет. Но внешне – чисто случайно. Кто-то где-то услышал песню-другую, понравилось, стал играть, втянулся. И пошло.
– Как все просто. И скучно, – сказала Света. – В общем, я так и думала.
– Ты можешь думать все что угодно, – ответил я. – Только те, кто занимается этой штукой долго и всерьез, рано или поздно начинают понимать, что рок-музыка – верный способ обретения бессмертия.
– Не слишком ли? Может, с водкой обождем немного?
– Нет, не слишком. В самый раз. И вообще, водка – делу не помеха.
Мы спустились под мост и сели на колючую траву. В нашем городе есть менее уютные места, но и это было подходяще. Вполне на уровне первой волны панк-рока. Я вспомнил песню, написанную человеком по имени Рикошет, – «Панки грязи не боятся». Серые тополя, с листьями, утратившими естественный цвет под слоем свинцовой пыли. Жесткая, похожая на металлическую стружку трава и вонючие масляные воды канала.
Мы приглядели это местечко в конце семидесятых. Сидели здесь едва ли не каждый день – с вином, папиросами и неспешными беседами о своем великом будущем. Можно сказать, это был акт протеста против эстетики вышагивающих на экране телевизора физкультурников. Теперь я думал, что социалистический и буржуазный образы жизни недалеко ушли друг от друга и для меня и тот и другой одинаково противны.
…Менты пришли, когда мы с Майком допили третью бутылку белого «Ркацители». Выпиваем? Нет, сказали мы. А это что? Это вино, сказали мы. Значит, выпиваем?
Выпивать на улице было нельзя. Как в Америке. Сашку Липницкого чуть не посадили в тюрьму где-то в американской глубинке. После концерта шел с пивком, подъехали менты, схватили на пустынной денверской улице – и в кутузку. Взяток не берут, по-русски не понимают и ничего не хотят знать ни про рок, ни про ролл, ни про пиво и традиции русского народа. У них свои традиции. В результате, сыграв в непонятку, Сашка все-таки получил свободу. В обмен на пиво, которое было в его сумке. Пиво он вылил в унитаз под наблюдением американских ментов и, выйдя из участка, снова пошел в магазин.
Просто жарко, сказали мы, вот и пьем. Утоляем жажду. Это вино, сказали менты, хватит, сказали, нести ахинею про жажду. Это вообще иностранец, сказал я, кивнув на Майка, и тот начал убедительно, заглядывая в глаза ментам, декламировать им по-английски текст песни Лу Рида «Caroline says II». Майк был одет в старые выцветшие джинсы, клетчатую рубашку и кепку с длинным козырьком. Убрали все быстро, сказали менты. Иностранец? Что же он тут делает? А ты кто такой? Документы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61