..»
Только лишь Изегрим речь в столь мрачном духе закончил,
Выступил пёсик, по имени Вакерлос, и по-французски
Стал излагать, как впал он в нужду, как всего он лишился,
Кроме кусочка колбаски, что где-то в кустах он припрятал!
Рейнеке отнял и это!.. Внезапно вскочил раздраженный
Гинце-кот и сказал: «Государь, августейший владыка!
Кто бы дерзнул присягнуть, что подлец навредил ему больше,
Чем самому королю! Уверяю вас, в этом собранье
Все поголовно — молод ли, стар ли — боятся злодея
Больше, чем вас, государь! А собачья жалоба — глупость:
Много уж лет миновало истории этой колбасной,
А колбаса-то моя! Но дела тогда я не поднял.
Шел на охоту я. Ночь. Вдруг — мельница мне по дороге.
Как не обшарить? Хозяйка спала. Осторожно колбаску
Я захватил, — признаюсь. Но уж если подобие права
Пес на нее предъявляет, — моим же трудам он обязан…»
Барс зарычал: «Что проку в речах и жалобах длинных!
Дела они не исправят! Хватит уж! Зло — очевидно.
Я утверждаю открыто: Рейнеке — вор и разбойник!
Да, все мы знаем, что он на любое пойдет преступленье.
Если бы даже дворянство и сам государь наш великий
Все достоянье и честь потеряли, — и в ус он не дунет,
Лишь бы на этом урвать кусок каплуна пожирнее.
Должен я вам рассказать, какую над Лямпе, над зайцем,
Подлость вчера учинил он. Он здесь, безобидный наш заяц…
Благочестивцем прикинувшись, лис преподать ему взялся
Вкратце святую премудрость и весь обиход капелланский.
Оба друг против друга уселись — и начали «Credo».
Рейнеке не отказался, однако, от старых повадок.
Ваш королевский закон о внутреннем мире нарушив,
Бедного Лямпе схватил он и стал, вероломец, когтями
Честного мужа терзать. А я проходил по дороге —
Слышу, двое поют. Запели — но тут же и смолкли.
Я удивленно прислушался, но, подошедши поближе,
Рейнеке сразу узнал: держал он за шиворот Лямпе!
Да, безусловно б он жизни лишил его, если б, на счастье,
Я той дорогой не шел. Вот Лямпе и сам. Посмотрите,
Как он изранен, смиренник, которого в помыслах даже
Грех обижать. Но уж если угодно терпеть государю,
Вам, господа, чтобы над высочайшим указом о мире,
О безопасности нашей вор невозбранно глумился, —
Что ж!.. Но тогда королю и его отдаленным потомкам
Слушать придется упреки ревнителей правды и права!»
Изегрим снова вмешался: «Вот так и будет, к прискорбыо!
Путного ждать нам от Рейнеке нечего. Если б он только
Сдох! Вот было бы благодеянье для всех миролюбцев!
Если же все и теперь сойдет ему с рук, то он вскоре
Нагло надует всех тех, кто еще сомневается в этом!..»
Тут выступает барсук, племянник Рейнеке. Дядю,
Плута прожженного, он, не стесняясь, берет под защиту:
«Да, уважаемый Изегрим, старая есть поговорка:
«Вражий язык — клеветник», и ваши слова несомненно
Дяде совсем не на пользу. Но все это, впрочем, пустое.
Будь он сейчас при дворе и, как вы, в королевском фаворе,
Вы бы, пожалуй, раскаялись в речи язвительной вашей,
В коей так явно предвзято события все извратили.
Но почему о вреде, что лично вы делали дяде,
Вы умолчали? Однако ведь многим баронам известно,
Как вы друг с другом союз заключили и клятву давали
Жить, как товарищи верные. Слушайте, как это было:
Дядя зимою однажды, по милости вашей, подвергся
Смертной опасности. Ехал извозчик, нагруженный рыбой.
Вы проследили его, и большая взяла вас охота
Лакомой рыбки поесть. Но денег, увы, не хватало.
Тут и подбили вы дядю, чтоб он на дороге разлегся,
Мертвым прикинувшись. Право, отчаянно смелый поступок.
Но посмотрите, чем рыба ему между тем обернулась:
Едет извозчик, и вдруг в колее замечает он дядю.
Мигом схватил он тесак и уже замахнулся, но дядя,
Умница, не шевелится, не дышит — как мертвый! Извозчик
Бросил его на подводу, заранее радуясь шкуре.
Вот ведь на что он решился, мой дядя, для друга!.. Извозчик
Едет и едет, а Рейнеке с воза все рыбку швыряет.
Изегрим, крадучись, шел им вослед, уплетал себе рыбу.
Дядюшке это катанье, однако, уже надоело:
С воза он спрыгнул, мечтая отведать своей же добычи,
Но оказалось, что Изегрим начисто с рыбой покончил:
Так нагрузился обжора — едва не лопнул! Он только
Голые кости оставил, объедочки — другу на радость…
Вот и другая проделка, и тут расскажу только правду:
Рейнеке знал, что висит на крюке у крестьянина туша
Свежезаколотой жирной свиньи. Он открыл это честно
Волку, и оба отправились счастье делить и опасность.
Впрочем, труды и опасность дядюшке только достались:
Он сквозь окошко проникнул вовнутрь и с огромным усильем
Эту добычу их общую выбросил волку. К несчастью,
Были собаки вблизи и дядюшку в доме накрыли.
Шкуру на нем обработали честно. Весь в ранах удрал он.
Волка немедля найдя, сполна ему выплакав горе,
Долю свою он потребовал. Тот говорит: «Отложил я
Дивный кусок для тебя. Налегай поусердней, приятель,
Всё обглодай, без остатка. А сало — ты лапы оближешь!»
Волк тот кусок и приносит — рогатую палку, на коей
Туша свиная висела. Теперь той свинины роскошной
Не было: с нею расправился волк, непутевый обжора!
Рейнеке речи лишился от гнева. Но что он там думал, —
Сами додумайте… О государь, перевалит за сотню
Счет подобных проделок волка над дядюшкой-лисом.
Но… умолчу я о них. Будь Рейнеке здесь самолично,
Лучше б себя защитил он. Впрочем, король благородный,
Милостивый повелитель, одно я осмелюсь отметить:
Слышали все вы, как Изегрим речью неумной унизил
Честь супруги-волчихи, с которой ему надлежало,
Хоть бы ценой своей жизни, снять даже тень подозренья!
Лет уже семь или больше минуло с тех пор, как мой дядя
Верное сердце свое посвятил — я сказал бы — прекрасной
Фрау Гирмунде-волчихе. На плясках ночных это было.
Изегрим сам находился, как мне говорили, в отлучке.
Дядину страсть принимала волчиха вполне благосклонно.
Что ж вам еще? От нее вы ни разу не слышали жалоб.
Да, жива, невредима! Зачем же он шум поднимает?
Будь он умней, то, конечно, молчал бы: себя же позорит…
Дальше, — сказал барсук, — начинается сказка про зайца!
Пустопорожняя сплетня! Ужели не вправе учитель
Строго наказывать школьников за невниманье и леность?
Коль не пороть мальчуганов, прощать баловство или грубость,
Как же, позвольте спросить, молодежь мы тогда воспитаем?..
Вакерлос плакался тоже: зимой-де колбаски кусочек
Он потерял! Но об этом уж лучше б скорбел втихомолку!
Слышали все вы: колбаска ворована. Как ты нажился,
Так и лишился!.. И кто упрекнуть бы отважился дядю
В том, что украденный клад отобрал он у вора? Конечно,
Знатным и власть имущим особам, как вы, не мешало б
Строже быть, беспощаднее, — стать для воров устрашеньем.
Стоило б дядю простить, если б он и повесил воришку!
Но самосуд он отверг, уважая особу монарха,
Ибо смертная казнь — это лишь королевское право.
Ах, благодарностью дядя мой все-таки мало утешен,
Как бы он ни был и правым и твердым в борьбе с преступленьем!
Кто же, скажите, с тех пор, как объявлен был мир королевский,
Держится лучше его? Он совсем изменил образ жизни:
Раз только в сутки он ест, как отшельник, живет, угнетает
Плоть и на голое тело надел власяницу; давненько
В рот не берет он ни дичи, ни мяса домашних животных.
Так мне вчера лишь сказал кое-кто, у него побывавший.
Замок он свой, Малепартус, теперь оставил — и строит
Келью себе для жилья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Только лишь Изегрим речь в столь мрачном духе закончил,
Выступил пёсик, по имени Вакерлос, и по-французски
Стал излагать, как впал он в нужду, как всего он лишился,
Кроме кусочка колбаски, что где-то в кустах он припрятал!
Рейнеке отнял и это!.. Внезапно вскочил раздраженный
Гинце-кот и сказал: «Государь, августейший владыка!
Кто бы дерзнул присягнуть, что подлец навредил ему больше,
Чем самому королю! Уверяю вас, в этом собранье
Все поголовно — молод ли, стар ли — боятся злодея
Больше, чем вас, государь! А собачья жалоба — глупость:
Много уж лет миновало истории этой колбасной,
А колбаса-то моя! Но дела тогда я не поднял.
Шел на охоту я. Ночь. Вдруг — мельница мне по дороге.
Как не обшарить? Хозяйка спала. Осторожно колбаску
Я захватил, — признаюсь. Но уж если подобие права
Пес на нее предъявляет, — моим же трудам он обязан…»
Барс зарычал: «Что проку в речах и жалобах длинных!
Дела они не исправят! Хватит уж! Зло — очевидно.
Я утверждаю открыто: Рейнеке — вор и разбойник!
Да, все мы знаем, что он на любое пойдет преступленье.
Если бы даже дворянство и сам государь наш великий
Все достоянье и честь потеряли, — и в ус он не дунет,
Лишь бы на этом урвать кусок каплуна пожирнее.
Должен я вам рассказать, какую над Лямпе, над зайцем,
Подлость вчера учинил он. Он здесь, безобидный наш заяц…
Благочестивцем прикинувшись, лис преподать ему взялся
Вкратце святую премудрость и весь обиход капелланский.
Оба друг против друга уселись — и начали «Credo».
Рейнеке не отказался, однако, от старых повадок.
Ваш королевский закон о внутреннем мире нарушив,
Бедного Лямпе схватил он и стал, вероломец, когтями
Честного мужа терзать. А я проходил по дороге —
Слышу, двое поют. Запели — но тут же и смолкли.
Я удивленно прислушался, но, подошедши поближе,
Рейнеке сразу узнал: держал он за шиворот Лямпе!
Да, безусловно б он жизни лишил его, если б, на счастье,
Я той дорогой не шел. Вот Лямпе и сам. Посмотрите,
Как он изранен, смиренник, которого в помыслах даже
Грех обижать. Но уж если угодно терпеть государю,
Вам, господа, чтобы над высочайшим указом о мире,
О безопасности нашей вор невозбранно глумился, —
Что ж!.. Но тогда королю и его отдаленным потомкам
Слушать придется упреки ревнителей правды и права!»
Изегрим снова вмешался: «Вот так и будет, к прискорбыо!
Путного ждать нам от Рейнеке нечего. Если б он только
Сдох! Вот было бы благодеянье для всех миролюбцев!
Если же все и теперь сойдет ему с рук, то он вскоре
Нагло надует всех тех, кто еще сомневается в этом!..»
Тут выступает барсук, племянник Рейнеке. Дядю,
Плута прожженного, он, не стесняясь, берет под защиту:
«Да, уважаемый Изегрим, старая есть поговорка:
«Вражий язык — клеветник», и ваши слова несомненно
Дяде совсем не на пользу. Но все это, впрочем, пустое.
Будь он сейчас при дворе и, как вы, в королевском фаворе,
Вы бы, пожалуй, раскаялись в речи язвительной вашей,
В коей так явно предвзято события все извратили.
Но почему о вреде, что лично вы делали дяде,
Вы умолчали? Однако ведь многим баронам известно,
Как вы друг с другом союз заключили и клятву давали
Жить, как товарищи верные. Слушайте, как это было:
Дядя зимою однажды, по милости вашей, подвергся
Смертной опасности. Ехал извозчик, нагруженный рыбой.
Вы проследили его, и большая взяла вас охота
Лакомой рыбки поесть. Но денег, увы, не хватало.
Тут и подбили вы дядю, чтоб он на дороге разлегся,
Мертвым прикинувшись. Право, отчаянно смелый поступок.
Но посмотрите, чем рыба ему между тем обернулась:
Едет извозчик, и вдруг в колее замечает он дядю.
Мигом схватил он тесак и уже замахнулся, но дядя,
Умница, не шевелится, не дышит — как мертвый! Извозчик
Бросил его на подводу, заранее радуясь шкуре.
Вот ведь на что он решился, мой дядя, для друга!.. Извозчик
Едет и едет, а Рейнеке с воза все рыбку швыряет.
Изегрим, крадучись, шел им вослед, уплетал себе рыбу.
Дядюшке это катанье, однако, уже надоело:
С воза он спрыгнул, мечтая отведать своей же добычи,
Но оказалось, что Изегрим начисто с рыбой покончил:
Так нагрузился обжора — едва не лопнул! Он только
Голые кости оставил, объедочки — другу на радость…
Вот и другая проделка, и тут расскажу только правду:
Рейнеке знал, что висит на крюке у крестьянина туша
Свежезаколотой жирной свиньи. Он открыл это честно
Волку, и оба отправились счастье делить и опасность.
Впрочем, труды и опасность дядюшке только достались:
Он сквозь окошко проникнул вовнутрь и с огромным усильем
Эту добычу их общую выбросил волку. К несчастью,
Были собаки вблизи и дядюшку в доме накрыли.
Шкуру на нем обработали честно. Весь в ранах удрал он.
Волка немедля найдя, сполна ему выплакав горе,
Долю свою он потребовал. Тот говорит: «Отложил я
Дивный кусок для тебя. Налегай поусердней, приятель,
Всё обглодай, без остатка. А сало — ты лапы оближешь!»
Волк тот кусок и приносит — рогатую палку, на коей
Туша свиная висела. Теперь той свинины роскошной
Не было: с нею расправился волк, непутевый обжора!
Рейнеке речи лишился от гнева. Но что он там думал, —
Сами додумайте… О государь, перевалит за сотню
Счет подобных проделок волка над дядюшкой-лисом.
Но… умолчу я о них. Будь Рейнеке здесь самолично,
Лучше б себя защитил он. Впрочем, король благородный,
Милостивый повелитель, одно я осмелюсь отметить:
Слышали все вы, как Изегрим речью неумной унизил
Честь супруги-волчихи, с которой ему надлежало,
Хоть бы ценой своей жизни, снять даже тень подозренья!
Лет уже семь или больше минуло с тех пор, как мой дядя
Верное сердце свое посвятил — я сказал бы — прекрасной
Фрау Гирмунде-волчихе. На плясках ночных это было.
Изегрим сам находился, как мне говорили, в отлучке.
Дядину страсть принимала волчиха вполне благосклонно.
Что ж вам еще? От нее вы ни разу не слышали жалоб.
Да, жива, невредима! Зачем же он шум поднимает?
Будь он умней, то, конечно, молчал бы: себя же позорит…
Дальше, — сказал барсук, — начинается сказка про зайца!
Пустопорожняя сплетня! Ужели не вправе учитель
Строго наказывать школьников за невниманье и леность?
Коль не пороть мальчуганов, прощать баловство или грубость,
Как же, позвольте спросить, молодежь мы тогда воспитаем?..
Вакерлос плакался тоже: зимой-де колбаски кусочек
Он потерял! Но об этом уж лучше б скорбел втихомолку!
Слышали все вы: колбаска ворована. Как ты нажился,
Так и лишился!.. И кто упрекнуть бы отважился дядю
В том, что украденный клад отобрал он у вора? Конечно,
Знатным и власть имущим особам, как вы, не мешало б
Строже быть, беспощаднее, — стать для воров устрашеньем.
Стоило б дядю простить, если б он и повесил воришку!
Но самосуд он отверг, уважая особу монарха,
Ибо смертная казнь — это лишь королевское право.
Ах, благодарностью дядя мой все-таки мало утешен,
Как бы он ни был и правым и твердым в борьбе с преступленьем!
Кто же, скажите, с тех пор, как объявлен был мир королевский,
Держится лучше его? Он совсем изменил образ жизни:
Раз только в сутки он ест, как отшельник, живет, угнетает
Плоть и на голое тело надел власяницу; давненько
В рот не берет он ни дичи, ни мяса домашних животных.
Так мне вчера лишь сказал кое-кто, у него побывавший.
Замок он свой, Малепартус, теперь оставил — и строит
Келью себе для жилья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33