Кюкельрей всеми командовал, знатностью чванясь, — еще бы!
Фрау Виллигетруда с задворков ему приходилась
Матерью. Это — известно. Отец неизвестным остался.
Впрочем, был разговор, — мол, чернявый косарь этот, Зандер,
Малый очень бедовый (во сне!) вот он-то, пожалуй,
(Так говорили) отец, мол, и есть этот самый… А камни
Градом летели в несчастного Брауна. Ах, эти камни!
Плотника брат подскочил, увесистой длинной дубиной
Так медведя по черепу трахнул — тот света не взвидел,
Но от чудовищной боли стал на дыбы он — и сразу
Ринулся прямо на баб, а те как шарахнутся с визгом,
Падают, топчут друг друга, иные бултыхнулись в воду.
Место же было глубокое… Патер кричит, надрываясь:
«Люди! Смотрите! Плывет фрау Ютта-кухарка в салопе!
Вот и прялка ее! Мужчины, спасайте! В награду
Пива две бочки поставлю, грехи отпустить обещаю!..»
На издыханье покинув медведя, все бросились в воду —
Женщин спасать, и всех пятерых извлекли, слава богу!
Так. А покуда крестьяне на берегу хлопотали,
Браун с отчаянья бросился в воду, ревя, как безумный,
От нестерпимых мучений. Он предпочел утопиться,
Лишь бы уйти от позорных побоев. Он сроду не плавал, —
Значит, рассчитывал с жизнью своей разделаться сразу.
Сверх ожиданья почувствовал он, что плывет, что теченье
Быстро уносит его. Заметили это крестьяне, —
Стали кричать: «Позор! Мы посмешищем будем навеки!»
Все от досады обрушились тут же с бранью на женщин:
«Дома бы лучше сидели! Вот из-за вас преспокойно
Он уплывает себе!..» Пошли, осмотрели колоду, —
Видят в расщелине клочья шерсти и кожу с медвежьей
Морды и лап. Ну, и смеху же было! Крестьяне шутили:
«Э, ты вернешься, косматый, — в залог ты нам уши оставил!»
Так над медвежьим увечьем они издевались. Но сам он
Рад был, что хуже не кончилось. Как мужиков этих грубых
Он проклинал! Как лапы и рваные уши болели!
Клял он предателя Рейнеке также. С проклятьями в сердце
Плыл он и плыл, уносимый сильным и быстрым потоком.
Чуть не на милю его отнесло за короткое время.
Тут кое-как он выполз на сушу, на этот же берег.
Солнце еще не видало столь удрученного зверя!
Он и не думал дожить до утра, — он думал, что тут же
Дух он испустит. «О Рейнеке, лживый, коварный предатель!
Подлая тварь!» При этом он вспомнил крестьян и побои,
Вспомнил чурбан, и еще раз проклял он лисье коварство…
Сам же Рейнеке, после того, что он дядю-медведя
Так замечательно свел на базар, угостить его медом,
Сбегал за курочкой (место он знал!) и, зацапнув там штучку,
С легкой добычей махнул тем же берегом вниз по теченью.
Жертву он быстро уплел и, спеша по делам неотложным,
Так бережком и бежал по теченью, пил воду и думал:
«Ох, до чего же доволен я, что остолопа медведя
К праотцам ловко спровадил! Бьюсь об заклад я, что плотник
Славно его топором угостил. Медведь был настроен
Издавна недружелюбно ко мне. Наконец-то мы квиты!
Я его дядюшкой все величал… Теперь он в чурбане
Кончился, надо считать! Я счастлив по гроб моей жизни:
Всех его ябед и пакостей впредь уж не будет!..» Но смотрит
Рейнеке дальше — и видит: валяется Браун избитый.
За сердце так и схватила досада: «Он жив, косолапый!»
«Рюстефиль, — думал он, — ты недотепа, ничтожество, олух!
Ты отказался от этого вкусного, жирного блюда?
Люди почище тебя мечтают о том, что само же
В руки к тебе привалило! Но все ж за твое угощенье
Браун, как честная личность, залог, очевидно, оставил!»
Так он подумал, заметив, что Браун истерзан и мрачен.
Тут он окликнул его: «О дядя! Какими судьбами!
Вы ничего не забыли у плотника? Я бы охотно
Дал ему знать о вашем убежище. Но, извините
За любопытство: меду вы много успели там хапнуть?
Или вы честно за все расплатились? Что ж вы молчите?
Аи, до чего расписали вас! Это же срам, это ужас!
Может быть, мед оказался неважным? Сколько угодно
Можно купить по такой же цене. Но, дядя, скажите:
Что это вздумали вы щеголять в этом красном берете?
Или вы только что в орден какого-то братства вступили?
Может быть, стали аббатом? Наверно, в спешке цирюльник,
Вам выбривая макушку, задел ваши уши, негодный.
Кажется, чуба вы тоже лишились и шкуры со щечек?
Даже перчаток! Ну, где же вы их умудрились оставить?»
Молча Браун выслушивал злейшие эти насмешки
Слово за словом, сам же, бедняга, не мог и словечка
Молвить от боли. Не знал, что и делать. Но, лишь бы не слушать,
В воду обратно полез, и поплыл, увлеченный стремниной,
Дальше, и вылез на берег отлогий, и тут же свалился.
Жалкий, больной, он скулил, к себе самому обращаясь:
«Хоть бы убил меня кто! Ходить я не в силах! Ужели
Не суждено ко двору мне вернуться? Ужели я должен
Здесь пропадать, опозоренный гнусным предательством лиса?
Только б уйти мне живым, — меня, негодяй, ты попомнишь!»
Все же он встал кое-как и в муках жестоких поплелся.
Четверо суток он шел ко двору, наконец — дотащился.
Лишь показался медведь королю в этом виде плачевном,
В ужасе вскликнул король: «О господи! Браун ли это?!
Кто изуродовал вас?!» А Браун в ответ: «Несомненно —
Очень тяжкое зрелище! Рейнеке, наглый преступник,
Предал меня, опозорил!» Король возмутился и молвил:
«Ну, за такое злодейство я беспощадно расправлюсь!
Рейнеке смел опозорить такого вельможу, как Браун!
Честью своей и короной клянусь я, и так оно будет:
Все возместит он сполна, что Браун взыщет по праву!
Если я клятву нарушу, меча не носить мне отныне!..»
Тут же король приказал немедля совету собраться,
Тщательно все обсудить и назначить кару злодею.
Все порешили на том, что, буде король соизволит,
Нужно вторично затребовать Рейнеке, чтоб на совете,
Выслушав иски и жалобы, лично он дал объясненья.
Гинце-коту надлежит с извещеньем отправиться к лису:
Гинце умен и проворен. Так на совете решили…
С мненьем своих приближенных король вполне согласился
И обратился к коту: «Оправдайте доверье совета!
Если он вздумает только и третьего ждать приглашенья,
Худо придется ему и всему его роду навеки!
Если не глуп он, то явится. Это ему вы внушите!
Всех и в грош он не ставит, но с вами он будет считаться».
Гинце стал возражать: «Удачей ли, иль неудачей,
В общем, кончится дело, — с чего начинать, я не знаю.
Что вы прикажете, то я исполню, но лично считаю,
Было бы лучше другого послать: я так мал, слабосилен.
Браун-медведь — великан и силач, а чего он добился?
Как же справиться мне? Простите меня, но увольте!»
«Ты меня не убедишь, — ответил король, — ведь нередко
В личности самой мизерной сметки и мудрости больше,
Нежели в очень внушительной. Ты великаном не вышел,
Но образован, умен и находчив». Кот подчинился:
«Воля монарха — закон! И если то, что замечу
Первым в пути, будет справа, то будет приметой удачи…»
Песнь Третья
Вышел кот Гинце, идет, шагает своею дорогой.
Издали сизоворонку заметив, он радостно крикнул:
«Добрая птица! Счастливой дороги! Ко мне свои крылья
Ты устреми и сопутствуй мне справа!» И вот прилетела
Птица, но слева от Гинце присела на дерево с песней.
Гинце весьма огорчился, решил, что беда неизбежна,
Но, как бывает со многими, он постарался взбодриться.
Шел себе, шел он вперед, — в Малепартус приходит — и видит
Рейнеке около дома сидящего. Кот поклонился:
«Щедрый на милости бог, да пошлет вам вечер счастливый!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33