Он шел к своей спальной каюте, когда открылась дверь и из каюты Великого князя вышла Милица, страшно перепуганная и озирающаяся в поисках помощи.
Герцог поспешил к ней.
Она протянула к нему руку.
— Папа! — воскликнула она. — Мне кажется, у него какой-то… приступ, и я не… знаю, что… делать.
Герцог быстро прошел в каюту.
Достаточно было беглого взгляда на Великого князя, чтобы понять: больной боролся с удушьем.
Герцог приподнял его повыше на подушках и резко сказал:
— Бренди и ложку!
Милица выполнила его просьбу, и он дал Великому князю несколько капель бренди. Через минуту-другую на лице больного появился румянец, и он задышал более равномерно.
Герцог устроил его поудобнее, присел рядом и нащупал его пульс.
Рука Великого князя похолодела, а пульс был очень слаб.
Милица следила за ним, встав с противоположной стороны кровати.
— Ему нужен доктор, — прошептала она.
Герцог чувствовал, что никакой даже самый опытный доктор ничего не сможет сделать для Великого князя.
Наконец он открыл глаза, но ему, видимо, трудно было сосредоточить взгляд на чем-либо, и Милица приблизилась к нему и спросила:
— Что с тобой, папа?
Через несколько секунд у старика прояснился ум, и он узнал дочь.
— Милица!
— Я здесь, папа, и герцог рядом. Мы испугались за тебя.
Не без усилия Великий князь посмотрел на герцога, слушавшего его пульс, и медленно и слабо произнес:
— Позаботьтесь о Милице.
И этими последними словами он закрыл глаза, голова его упала набок, и пульс больше не прощупывался.
Герцог все понял, но Милица с отчаянием глядела на отца, затем подошла к кровати с бутылкой бренди.
— Дайте ему еще бренди — быстро! — вскричала она.
Герцог поднялся, мягко положил руки Великого князя ему на грудь и повернувшись к ней, сказал:
— Мы ничего больше не сможем сделать.
До Милицы не сразу дошел смысл его слов. Что-то прошептав, она машинально двинулась к герцогу и уткнулась лицом ему в плечо.
Он обнял ее за плечи и ощутил, что она была в одной тонкой ночной рубашке, оставленной ей Нэнси. Ее распущенные волосы доходили до талии. Но на все это он не обратил внимания, когда только вошел в каюту, потому что был поглощен состоянием Великого князя.
Держа теперь Милицу в своих руках, он хотел защитить ее и позаботиться о ней — такого наплыва чувств он раньше не испытывал ни к одной другой женщине.
Она дрожала у него в объятиях, но не плакала и лишь пыталась как-то справиться с собой, словно ощущала себя под обломками в одночасье рухнувшего на нее мира.
— Сейчас трудно о чем-либо думать, — очень нежно сказал герцог, — но ваш отец избежал многих страданий.
Вряд ли бы операция могла пройти успешно.
— Я не могу… поверить, что он… покинул меня… — еле слышно проговорила Милица, и голос ее оборвался на полуслове.
— Он обрел покой, — сказал герцог.
Он отвел Малицу в ее каюту и послал за Доукинсом.
— Я боялся, что это произойдет, ваша светлость, — сказал Доукинс. — Организм его высочества с каждым днем становился слабее и слабее.
— Я тоже этого опасался, — согласился герцог.
— Не намерены ли вы похоронить его в море, ваша светлость?
— Это хорошая идея, Доукинс.
Он вошел в каюту Милицы.
Она лежала на кровати так же, как он оставил ее, и, как он и ожидал, не спала, уставившись широко раскрытыми глазами в какую-то в невидимую точку.
Когда он вошел к ней, она не смутилась и не удивилась, видимо, не оправилась еще от шока и не в состоянии была ни о чем думать, кроме отца.
Герцог сел рядом с кроватью и взял княжну за руку.
— Я хочу, чтобы вы выслушали меня, Милица, — сказал он, — это очень важно.
Ее пальцы сжали ему ладонь, но он знал, что она инстинктивно просто хочет ухватиться за что-то надежное и прочное, как за соломинку, и сам он тут ни при чем.
— Я подумал, — сказал он, — что нежелательно было бы, чтобы большевики узнали о смерти вашего отца, которой они так жаждали. Пускай они пребывают в неведении, жив он или нет. Так и для вас будет лучше, и не придется никому говорить о вашем побеге из России, — Кажется, я… понимаю, — сказала Милица после короткого колебания, — у меня нет желания… говорить… о папе с чужими людьми.
— Конечно, — согласился герцог. — Вот почему я хочу спросить вас, не возражаете ли вы против захоронения его в море. В таком случае никто ни о чем не будет расспрашивать, яе будет никакого мрачного богослужения и никакой огласки.
— Мне не хотелось бы всего этого, — ответила Милица.
— Тогда, с вашего позволения, — продолжал герцог, — я похороню его императорское высочество завтра на рассвете.
Она не в силах была больше говорить, и герцог поднялся.
Все еще держа Милицу за руку, он поднес ее к губам.
— Вы очень мужественная, — сказал он тихо и вышел из каюты.
На следующий день с восходом солнца Великий князь был погребен в пучине моря.
По мнению герцога, церемония была очень трогательной, капитан прочел погребальную речь, и тело Великого князя было плавно опущено в море.
Милица удивила герцога, присоединившись к нему за обедом, и, хотя была очень бледна, ему показалось, что она не плакала. Он снова вспомнил строки, так часто приходившие ему на ум, когда он думал о княжне:
Но жгучая гордость,
Презренье к врагам
Не дали упасть
Подступившим слезам.
Может быть, гордость — самое верное средство удержать слезы, подумал он, которые любую другую женщину довели бы до истерики.
Он восхищался княжной, когда во время обеда она рассказывала о своем отце, о том, как много он для нее значил в детстве, как даже в худшие годы их скитаний она была счастлива, потому что он был рядом с нею.
Несколько раз голос княжны задрожал, а ее мужество и гордость в глазах герцога придавали ей особую прелесть.
Когда они пообедали и княжна должна была его покинуть, как она обычно делала, возвращаясь к своему отцу, она сникла и приуныла.
Чуткий герцог понял, что, спустившись к себе, она будет остро ощущать пустоту соседней каюты.
— Я иду на мостик, — сказал он. — Почему бы вам не пойти со мной? Я бы показал вам, как мы управляем «Сиреной».
— Я пойду с вами, — ответила Милица.
— Возьмите с собой пальто, — сказал герцог. — Кажется, что сейчас тепло, но средиземноморский ветер в это время года бывает довольно коварным.
Она растерянно замешкалась, и он послал стюарда в ее каюту принести пальто.
Он перекинул его через руку, и они направились к мостику.
Какая она изящная и хрупкая, думал он. Жизнь наносит ей удар за ударом, и большинство женщин наверняка оплакивали бы свою судьбу в подобной ситуации, пытаясь вызвать сочувствие к себе, а она держится так, как он и сам, возможно, не смог бы.
Как он и предвидел, она очень заинтересовалась управлением судном, и после этого он повел ее вниз показать двигатели.
Когда они расставались, он подумал, что она, возможно, не сумеет поужинать с ним, но княжна ничего не сказала.
В каюте его стало клонить ко сну после почти бессонной ночи, и герцог проспал до самого ужина.
Он ждал Милицу в салоне, когда появился Доукинс и сказал:
— Ее светлость крепко спит, и мне кажется, не стоило бы будить ее, ваша светлость.
— Да, конечно, — согласился герцог. — Пусть она поспит. Сон для нее сейчас лучшее лекарство.
На следующий день Милица сильно извинялась.
— Мне так жаль, что я не смогла составить вам компанию, — сказала она, — ведь вы говорили, что, не любите ужинать в одиночестве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34