Здесь торговали модными макинтошами, зажигалками иностранных марок, лавровым листом, кустарными на каучуковой подошве полуботинками, немецким средством для ращения волос, часами и поддельными бриллиантами, старыми мехами и фальшивыми справками и дипломами об окончании института любого профиля. Здесь торговали всем, чем можно было торговать, что можно было купить, за что можно было получить деньги, терявшие свою цену. И рассчитывались разно — от замусоленных, бедных на вид червонцев и красных тридцаток до солидно хрустящих сотен. В узких закоулках огромного рынка с бойкостью угрей шныряли, скользили люди, выделявшиеся нервными лицами, быстрым мутно-хмельным взглядом, блестели кольцами на грязных пальцах, хрипло бормотали, секретно предлагая тайный товар; при виде милиции стремительно исчезали, рассасывались в толпе и вновь появлялись в пахнущих мочой подворотнях, озираясь по сторонам, шепотом зазывая покупателей в глубину прирыночных дворов. Там, около мусорных ящиков, собираясь группами, коротко, из-под полы, показывали свой товар, азартно ругались.
Рынок был наводнен неизвестно откуда всплывшими спекулянтами, кустарями, недавно демобилизованными солдатами, пригородными колхозниками, московскими ворами, командированными, людьми, покупающими кусок хлеба, и людьми, торгующими, чтобы вечером после горячего плотного обеда и выпитой водки (целый день был на холоде) со сладким чувством спрятать, пересчитав, пачку денег.

Морозный пар, пронизанный солнцем, колыхался над черной толпой, все гудело, двигалось, сновало; выкрики, довольный смех, скрип вытоптанного снега, крутая ругань, звонки продаваемых велосипедов, звуки аккордеонов, возбужденные, багровые от холода лица, мелькание на озябших руках коверкотовых отрезов, пуховых платков — все это, непривычное и незнакомое, ослепило, оглушило Сергея, и он выругался сквозь зубы. На какое-то мгновение он почувствовал растерянность.
Тотчас его сжала и понесла толпа в своем бешеном круговороте, чужие локти, плечи, оттеснив, оторвали Константина, уволокли вперед, голоса гудели в уши назойливо и тошно:
— Коверкот, шевиот, бостон, сделайте костюмчик — танцуйте чарльстон! Даю пощупать, попробовать на спичку!
— Кто забыл купить пальто? Граждане! Сорок восьмой размер!
— Полуботинки, не будет им износу! Эй, солдат! Не натерли те холку сапоги? Бросай их к хрену! Наряжайся в полуботинки! Гарантирую пять лет!..
— Что-о? Это кто спекулянтская морда? Сволочь!.. Я Сталинград защищал — вон смотри: двух пальцев нет! Осколком… Я тебе дам «спекулянт»! Так морду и перекосорылю!
— Штаны, уважаемые граждане, кому теплые ватные женские штаны? Прекрасны в холодную погоду!.. Я, гражданочка, вполне русским языком ответил: за вашу цену я их сам сношу! Все! Закон!
— Вы, товарищ капитан, на костюмчик, вижу, смотрите? Глядите, пожалуйста. Модные плечи. Двубортный, на шелку. Прошу вас… Я дешево…
Стиснутый кипевшей сутолокой и криками людей, Сергей очнулся от искательного простуженного голоса, увидел перед собой морщинистое, виноватое лицо, красноватые веки, несвежее кашне, торчащее к подбородку из облезлого воротника; через руку как-то робко перекинут темно-серый костюм. Сергей резким движением освободился от сковавшей его тесноты, продвинулся вперед, к этому человеку, сказал:
— Да, мне нужен костюм. Вы, кажется, продаете?
— Очень дешево, — забормотал человек, — именно вам, товарищ капитан… Именно вам…
— Почему именно?
— Костюм носил сын… Лейтенант… Два раза надел перед фронтом… Не вернулся…
— Нет, — сказал Сергей.
— Что вы?
— Костюм не возьму.
— Товарищ… Я прошу. Вы посмотрите костюм! — заговорил человек с мольбой. — Мне нужны деньги… Я прошу очень маленькую цену. Я даже ее не прошу. Вы назначьте…
— Костюм я не возьму, — повторил Сергей.
Он ничего не мог объяснить этому человеку. Он никогда не брал и не носил вещей убитых. Преодолевая брезгливость, мог снять оружие с мертвого немецкого офицера, просмотреть документы, записные книжки — это было чужое. Но особенно после боя под Боромлей он не испытывал любопытства к непрожитой жизни своих солдат. Убитый под станцией Боромля лежал лицом вверх в смятой пшенице, все тело, лицо были неправдоподобно раздуты от жары, будто туго налиты лиловой водой, вздыбленная грудь покрыта коркой засохшей крови — был убит пулеметной очередью, — трудно узнать: молод был или в годах. Сергей достал из кармана его гимнастерки слипшуюся красноармейскую книжку и тотчас почувствовал, что задыхается… «Сержант Аксенов Владимир Иванович… 1923 года рождения… Домашний адрес: Москва, Новокузнецкая улица, дом 16, кв. 33…»
Он, Сергей, жил рядом. В переулке. Пять минут ходьбы. Может быть, они встречались на улице. Может быть, учились в одной школе… И в том, что убитый был москвич, жил совсем рядом, но они не знали друг друга, было что-то противоестественное, разрушающее веру Сергея в то, что его не убьют.
— Товарищ… Товарищ… вы посмотрите, вы осмотрите со всех сторон… костюм… Я не спекулянт. Вы лучшего не найдете. Это довоенный материал, — лихорадочно говорил человек и все виновато, робко, теснимый толпой, совал костюм в руки Сергея. — Вы отказываетесь не глядя. Так нельзя. Это костюм сына…
— Эй, чего прилип к человеку? — хрипло крикнул кто-то за спиной, протискиваясь к Сергею. — «Костюм, костюм»! Может, военному брючки надо. Есть. Стальные. Двадцать девять сантиметров! Ну? По рукам? Твой рост! Проваливай, папаша!
Он локтем оттолкнул человека с костюмом.
— К черту! — сквозь зубы сказал Сергей, увидев перед собой хмельное, сизое лицо. — Я сказал — мотай со своими брюками!
— Но, но! Здесь не армия, а рынок… Не черти! Сам умею!
— Я сказал — к черту!
Впереди, в гудении голосов, послышался возбужденный оклик Константина; он бесцеремонно — против крутого движения толпы — проталкивался к Сергею; шарф на шее развязан, меховая шапка сдвинута назад: казалось, было ему жарко. И, сразу все поняв, оценивающе окинув взглядом робкого человека, затем нагловатого парня с брюками, он сказал усмехаясь:
— Уже атаковали? Я сам тебе выберу роскошный костюм. Пошли!
Место, куда вывел он Сергея, было тихое — в стороне от орущей толпы, закоулок за галантерейными палатками, где начинался забор. Несколько человек с поднятыми воротниками стояли около забора, возле ног на зимнем солнце блестели кожей чемоданчики. Эти люди были похожи на приезжих. Двое в армейских телогрейках сидели, как на вокзале, на чемоданах, от нечего делать лениво играли в карты.
— Подожди здесь, — сказал Константин. — Твои офицерские погоны могут навести панику. Там иногда ходят патрули. Я сейчас.
Он подошел к забору, сейчас же двое в телогрейках поднялись и не без уважения пожали руку Константину. Тот, прищурясь, оглянулся на Сергея, по сторонам, потом все трое полезли через дырку в заборе — на пустырь. Люди возле чемоданчиков не обратили на них никакого внимания: притопывали на снегу, хлопали рукавицами, крякая от мороза, солидно переговаривались простуженными голосами.
«Черт его знает какая таинственность», — подумал Сергей.
Рынок своей пестротой, своей накаленной возбужденностью вызывал в нем раздражение и одновременно острое любопытство к этому пестрому скопищу народа.
Рядом с галантерейными палатками, за которыми непрерывно валила, текла толпа, метрах в тридцати от забора заметен был высокий, узкоплечий человек в солдатской шинели;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104