Словом, нет решительно ничего удивительного в том, что в ее исполнении пусть редко, но все же случается и откровенная халтура.
Вот, например. Как-то раз я всерьез решил ее поколотить. Дело в том, что кошка начала исподтишка рвать своими когтями стоящий на самом видном месте гостиной мой «парадно-выходной» диван. Кстати, к тому времени ею из единого мебельного гарнитура (который, по совести, давно уже пора сменить на новый) уже было основательно испорчено одно кресло, появились следы когтей и на другом, так что посягательства на открыто стоящий диван, пока не поздно, нужно было пресекать – и пресекать самым решительным образом.
В абстрактном, академическом плане я не имею ничего против обоснованного справедливого наказания. Расположение хозяина дома, конечно же, не вправе пониматься как индульгенция решительно никем из находящихся в его юрисдикции домочадцев; в то же время патриархальность внутрисемейного уклада обладает счастливым свойством вольности по отношению ко многим условностям и ограничениям, что властвуют над нами вне стен нашего крова. Принципиальная требовательность ко всем членам семьи – это нерушимый залог всеобщего порядка и согласия, умеренная же трепка, как кажется, никогда еще не вредила ни одной кошке. И потом, она ведь и сама – здесь уже говорилось об этом – тоже не видит ничего плохого в том, чтобы иногда цапнуть зубами меня, своего хозяина; так что в этом пункте мы, пожалуй, квиты. Но для того, чтобы дисциплинарное воздействие имело бы именно воспитательный, а не какой другой эффект, словом, для того, чтобы она сама усвоила, что так поступать непозволительно никому, ее обязательно нужно было поймать прямо на месте преступления, что говорится, «взять с поличным». (Ведь, если честно, во мне самом поднимается лишь мутная волна раздражения, когда меня вдруг настигает уже нежданная отплата за то, чему было достаточно времени для забвения.) Другими словами, дистанция, отделяющая преступление от законного воздаяния за него, должна была быть минимальной. Так говорит многовековая практика, это же утверждают и призванные обобщить ее результаты основоположения классической теория наказания, вписанные в генную память всех прикосновенных к таинству управления.
Случай представился довольно скоро. В один прекрасный день что-то в ее поведении подсказало мне, что вот сейчас и должно будет произойти покушение: она как-то уж очень подозрительно терлась около дивана, и, словно предчувствуя что-то, по-шпионски через плечо оглядывалась на меня. Тугая обивка дивана, по всему, манила, притягивала ее, как большим, к тому же густо обмазанным сметаной, магнитом. Наблюдая эту картину, я уже напрягся и был готов в любую секунду сорваться с места, поэтому не успела она вожделенно растопырить свои когти, как меня уже несло к ней. Разумеется, ее реакция была куда стремительней моей, однако на скользком паркете кошке трудно набрать нужное ускорение: в мгновение внезапного взрыва любая кошка рефлекторно выпускает свои когти – именно они-то, проскальзывая по паркету, и мешают ей. К тому же, по-видимому, растерявшись от такой – совершенно неожиданной для нее – прыти своего хозяина, она поначалу испуганно заметалась на месте. Наконец, трусливо поджав уши, она брызнула в коридор, – однако справедливое возмездие уже настигало ее. Вот тут-то и произошло то, что мгновенно заставило меня забыть обо всех системообразующих принципах домашнего ли воспитания, дрессуры (назовем это как угодно, – все будет равно неправильно, если мы не вспомним о внечувственном общении душ)…
В сущности, впервые – я, правда, понял это только потом – этот несчастный, как оказалось, до смерти перепуганный зверек увидел как огромная (в сравнении с ней, конечно) масса ее хозяина, сотрясая пол, так что зазвенела вся посуда в серванте, и опрокидывая стоящие на пути стулья, громоподобно обрушивается на нее. Ни о каком спасении уже не могло быть и речи: набранная мной скорость делала ее обреченной, к тому же потрясение, вызванное этой неожиданной взрывной реакцией, по-видимому, ввергло ее в глубочайший шок; она вдруг остановилась на своем бегу и, как бы совершенно теряя силы, упала на бок, сжимаясь в какой-то жалкий беспомощный комочек. При этом кошка все пыталась куда-то спрятать голову. Голову спрятать никак не удавалось, и, повернув ее в мою сторону, она лишь трогательно прикрыла ее своей лапкой. Эта маленькая тщательно вылизанная белая с розовым на просвет лапка могла защитить только нижнюю часть полосатой мордочки, и из-под белого меха вдруг вспыхнули чем-то невиданным мною ранее, чем-то запредельным и неземным безумные кошачьи глаза. Собственно, это был только один – расширившийся до каких-то невозможных размеров – пламенеющий черный глаз, другой был скрыт поворотом ее головы. Но лучше бы я никогда не видел и его!..
Буквально только что, еще какие-то ничтожные доли секунды назад, переполнявшая ее маленькое напружиненное тельце энергия вдруг куда-то исчезла, она прямо на моих глазах сникала, и сейчас все в ней – ее стремительно теряющие всякие очертания формы, уплывающий куда-то в неизвестное взгляд излучали уже некое абсолютное отрешение. Казалось – да, по-видимому, это и в самом деле было так – свет внезапно померк для нее; и в этот момент, когда перед всем наделенным живою душой должна проноситься спрессованная в единое мгновение череда событий, замыкающих круг земного бытия, она прощалась с миром, со ставшим ее обителью домом, со мной… В этом горящем глазу, распахнувшемся чуть ли не на половину ее искаженной непередаваемым ужасом мордочки, светилось уже что-то потустороннее, нездешнее.
Нет, все происходящее не было испугом. Я хорошо знаю, как выглядит ее, кошачий, страх. Ужасная по своей природе трусиха, она жутко боялась всех чужих, по разным причинам появлявшихся в моем доме. Видно, что-то тяжелое хранила наследственная память моего маленького приемыша. Почему-то человек устроен так, что ему хочется всякий раз погладить оказавшуюся рядом опрятную домашнюю кошечку, но всем тем, кто бывал у меня, категорически запрещалось не только трогать ее руками, но даже выражать намерение прикоснуться к ней. Увы, мои запреты действовали не всегда; и каждый раз, когда к ней тянулась чья-то чужая – всегда казавшаяся ей враждебной – рука, она умирала от страха. Но при всем том, моя питомица была довольно отважна, и никогда не пыталась убежать и скрыться где-нибудь под диваном, как это обычно делают другие кошки. Напротив, страх действовал на нее, как некий мощный наркотик, и если мне удавалось, осторожно взяв на руки, унести ее в сторону от опасности, она, вспарывая мои руки когтями, всякий раз вырывалась из них и возвращалась назад – отважно защищать от вторжения наш общий с нею дом. Сказать, что в эту минуту ее шерсть вставала дыбом, значит, не сказать ничего – дыбилась каждая шерстинка на ее маленьком сотрясаемом крупной дрожью тельце. И еще она кричала. Обычно в состоянии предельного испуга кошки шипят, – моя именно кричала. Нет, это не было истошное мяуканье, это был не сдерживаемый ничем дикий хриплый крик, какого никогда не издают домашние кошки.
Сейчас же она была охвачена совсем не страхом, – она прямо у меня на глазах стремительно проваливалась в какие-то иные измерения бытия, иная властная стихия уже без остатка поглощала ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
Вот, например. Как-то раз я всерьез решил ее поколотить. Дело в том, что кошка начала исподтишка рвать своими когтями стоящий на самом видном месте гостиной мой «парадно-выходной» диван. Кстати, к тому времени ею из единого мебельного гарнитура (который, по совести, давно уже пора сменить на новый) уже было основательно испорчено одно кресло, появились следы когтей и на другом, так что посягательства на открыто стоящий диван, пока не поздно, нужно было пресекать – и пресекать самым решительным образом.
В абстрактном, академическом плане я не имею ничего против обоснованного справедливого наказания. Расположение хозяина дома, конечно же, не вправе пониматься как индульгенция решительно никем из находящихся в его юрисдикции домочадцев; в то же время патриархальность внутрисемейного уклада обладает счастливым свойством вольности по отношению ко многим условностям и ограничениям, что властвуют над нами вне стен нашего крова. Принципиальная требовательность ко всем членам семьи – это нерушимый залог всеобщего порядка и согласия, умеренная же трепка, как кажется, никогда еще не вредила ни одной кошке. И потом, она ведь и сама – здесь уже говорилось об этом – тоже не видит ничего плохого в том, чтобы иногда цапнуть зубами меня, своего хозяина; так что в этом пункте мы, пожалуй, квиты. Но для того, чтобы дисциплинарное воздействие имело бы именно воспитательный, а не какой другой эффект, словом, для того, чтобы она сама усвоила, что так поступать непозволительно никому, ее обязательно нужно было поймать прямо на месте преступления, что говорится, «взять с поличным». (Ведь, если честно, во мне самом поднимается лишь мутная волна раздражения, когда меня вдруг настигает уже нежданная отплата за то, чему было достаточно времени для забвения.) Другими словами, дистанция, отделяющая преступление от законного воздаяния за него, должна была быть минимальной. Так говорит многовековая практика, это же утверждают и призванные обобщить ее результаты основоположения классической теория наказания, вписанные в генную память всех прикосновенных к таинству управления.
Случай представился довольно скоро. В один прекрасный день что-то в ее поведении подсказало мне, что вот сейчас и должно будет произойти покушение: она как-то уж очень подозрительно терлась около дивана, и, словно предчувствуя что-то, по-шпионски через плечо оглядывалась на меня. Тугая обивка дивана, по всему, манила, притягивала ее, как большим, к тому же густо обмазанным сметаной, магнитом. Наблюдая эту картину, я уже напрягся и был готов в любую секунду сорваться с места, поэтому не успела она вожделенно растопырить свои когти, как меня уже несло к ней. Разумеется, ее реакция была куда стремительней моей, однако на скользком паркете кошке трудно набрать нужное ускорение: в мгновение внезапного взрыва любая кошка рефлекторно выпускает свои когти – именно они-то, проскальзывая по паркету, и мешают ей. К тому же, по-видимому, растерявшись от такой – совершенно неожиданной для нее – прыти своего хозяина, она поначалу испуганно заметалась на месте. Наконец, трусливо поджав уши, она брызнула в коридор, – однако справедливое возмездие уже настигало ее. Вот тут-то и произошло то, что мгновенно заставило меня забыть обо всех системообразующих принципах домашнего ли воспитания, дрессуры (назовем это как угодно, – все будет равно неправильно, если мы не вспомним о внечувственном общении душ)…
В сущности, впервые – я, правда, понял это только потом – этот несчастный, как оказалось, до смерти перепуганный зверек увидел как огромная (в сравнении с ней, конечно) масса ее хозяина, сотрясая пол, так что зазвенела вся посуда в серванте, и опрокидывая стоящие на пути стулья, громоподобно обрушивается на нее. Ни о каком спасении уже не могло быть и речи: набранная мной скорость делала ее обреченной, к тому же потрясение, вызванное этой неожиданной взрывной реакцией, по-видимому, ввергло ее в глубочайший шок; она вдруг остановилась на своем бегу и, как бы совершенно теряя силы, упала на бок, сжимаясь в какой-то жалкий беспомощный комочек. При этом кошка все пыталась куда-то спрятать голову. Голову спрятать никак не удавалось, и, повернув ее в мою сторону, она лишь трогательно прикрыла ее своей лапкой. Эта маленькая тщательно вылизанная белая с розовым на просвет лапка могла защитить только нижнюю часть полосатой мордочки, и из-под белого меха вдруг вспыхнули чем-то невиданным мною ранее, чем-то запредельным и неземным безумные кошачьи глаза. Собственно, это был только один – расширившийся до каких-то невозможных размеров – пламенеющий черный глаз, другой был скрыт поворотом ее головы. Но лучше бы я никогда не видел и его!..
Буквально только что, еще какие-то ничтожные доли секунды назад, переполнявшая ее маленькое напружиненное тельце энергия вдруг куда-то исчезла, она прямо на моих глазах сникала, и сейчас все в ней – ее стремительно теряющие всякие очертания формы, уплывающий куда-то в неизвестное взгляд излучали уже некое абсолютное отрешение. Казалось – да, по-видимому, это и в самом деле было так – свет внезапно померк для нее; и в этот момент, когда перед всем наделенным живою душой должна проноситься спрессованная в единое мгновение череда событий, замыкающих круг земного бытия, она прощалась с миром, со ставшим ее обителью домом, со мной… В этом горящем глазу, распахнувшемся чуть ли не на половину ее искаженной непередаваемым ужасом мордочки, светилось уже что-то потустороннее, нездешнее.
Нет, все происходящее не было испугом. Я хорошо знаю, как выглядит ее, кошачий, страх. Ужасная по своей природе трусиха, она жутко боялась всех чужих, по разным причинам появлявшихся в моем доме. Видно, что-то тяжелое хранила наследственная память моего маленького приемыша. Почему-то человек устроен так, что ему хочется всякий раз погладить оказавшуюся рядом опрятную домашнюю кошечку, но всем тем, кто бывал у меня, категорически запрещалось не только трогать ее руками, но даже выражать намерение прикоснуться к ней. Увы, мои запреты действовали не всегда; и каждый раз, когда к ней тянулась чья-то чужая – всегда казавшаяся ей враждебной – рука, она умирала от страха. Но при всем том, моя питомица была довольно отважна, и никогда не пыталась убежать и скрыться где-нибудь под диваном, как это обычно делают другие кошки. Напротив, страх действовал на нее, как некий мощный наркотик, и если мне удавалось, осторожно взяв на руки, унести ее в сторону от опасности, она, вспарывая мои руки когтями, всякий раз вырывалась из них и возвращалась назад – отважно защищать от вторжения наш общий с нею дом. Сказать, что в эту минуту ее шерсть вставала дыбом, значит, не сказать ничего – дыбилась каждая шерстинка на ее маленьком сотрясаемом крупной дрожью тельце. И еще она кричала. Обычно в состоянии предельного испуга кошки шипят, – моя именно кричала. Нет, это не было истошное мяуканье, это был не сдерживаемый ничем дикий хриплый крик, какого никогда не издают домашние кошки.
Сейчас же она была охвачена совсем не страхом, – она прямо у меня на глазах стремительно проваливалась в какие-то иные измерения бытия, иная властная стихия уже без остатка поглощала ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69