Люди, работавшие с Троцким, рассказывают, что каждое утро, открывая глаза и потягиваясь со сна, они бормотали: «Ну; что еще он выдумает сегодня?»
Он видит слишком много возможностей, его преследуют разнообразнейшие сомнения, его одновременно привлекают противоположные решения. Ленин называл Троцкого «тушинским перелетом». Троцкий сомневается, колеблется. Он не решается. Ему не хватает большевистской уверенности. Ему жутко. Он инстинктивно настроен против того, что делается.
И потом он слишком любит говорить. Он опьяняется звуками собственного голоса. «Он декламирует даже с глазу на глаз, даже наедине с самим собой», – рассказывает один из бывших его товарищей. Словом, этот человек обладает данными адвоката, полемиста, художественного критика, журналиста, – но не государственного человека, прокладывающего новые пути. Ему не хватает острого повелительного чувства жизненной реальности. Ему не хватает великой, суровой простоты человека действия. У него нет твердых марксистских убеждений. Он пугается. Он всегда пугался. Из трусости он остался меньшевиком. Из той же трусости он свирепеет, впадает в горячечные припадки левачества. Чтобы понять Троцкого, необходимо сквозь припадки ярости видеть его бессилие.
Мануильский дает нам еще более широкое определение: «Почти непрерывная череда оппозиций была выражением соскальзывания наиболее слабых партийных слоев с большевистских позиций». Вся оппозиция представляет собою отступление, малодушие, начало паралича и сонной болезни.
То же самое было и за границей: «В гнилую полосу частичной и относительной стабилизации капитализма … дрогнули и побежали вон попутчики из рядов Коминтерна». Неуклонно идти вперед, высоко неся знамя Коммунистического Интернационала, – не легко. Проходит время, – и ноги устают, кулаки разжимаются, – у того, конечно, кто не рожден для борьбы.
Чтобы идти вперед по великому пути истории, необходимы простые и мощные способы действия. Надо уметь отбрасывать казуистику. На утонченные хитросплетения элеатов, сомневавшихся в реальности движения, угрюмый Диоген ответил тем, что молча принялся шагать. Массы доказывают бессодержательность многих возражений тем, что просто проходят мимо них. Миллионноголовое событие движется своим историческим путем; оно – древний маг здравого смысла (по Декарту «здравый смысл» – это та частица разума, которая имеется в каждой голове). И с этим здравым смыслом надо считаться вопреки всем дискуссионным ухищрениям. Пошлость, деляческое ничтожество и бессилие меньшевизма, то, что Сталин назвал «организационной распущенностью меньшевиков», – вот что привело Троцкого к поражению. Если бы Троцкий был прав, он победил бы. Точно таким же образом, если бы большевики были неправы, когда в начале Новой Эры они противопоставили себя меньшевикам и провели раскол РСДРП, – они были бы побеждены.
Прежде всего, оппозиция, естественно, сосредоточилась на важнейшей проблеме русской революции – на проблеме построения социализма в одной стране.
В этом вопросе Ленин занял определенную позицию еще до революции. Еще тогда он писал: «Неравномерность экономического и политического развития есть безусловный закон капитализма. Отсюда следует, что возможна победа социализма первоначально в немногих или даже в одной, отдельно взятой, капиталистической стране … Это должно вызвать не только трения, но и прямое стремление буржуазии других стран к разгрому победоносного пролетариата социалистического государства».
Победа Октябрьской революции ставила перед победителями две задачи: задачу социалистического преобразования всего мира и задачу конкретного строительства социализма в определенной стране. С чего же начать, вернее, с какой стороны взяться за эту двойную задачу?
Ленин считал, что самое главное – это строить социалистическое общество там, где есть возможность его строить, – в России.
Троцкий опасался, как бы это не завело революцию в роковой тупик. Наступление в одной стране, перед лицом капиталистического фронта, казалось ему обреченным на неудачу (Он боялся, и в нем воскресал или, вернее, просыпался меньшевик). При таких условиях, – говорил он, – русскую революцию надо рассматривать, как преходящую.
Мы помним, что еще в августе 1917 года, на VI съезде партии, Преображенский пытался провести ту точку зрения, что социалистическое переустройство России может явиться лишь следствием победы социализма во всем мире. И именно потому, что Сталин со всей силой выступил против, съезд отверг инспирированную троцкизмом поправку, которая поставила бы возможность построения социалистического общества в бывшей царской России в зависимость от успеха мировой революции.
По этому поводу Карл Радек, мнение которого в данном случае тем более интересно, что он в свое время сам смотрел через троцкистские очки, говорит: «Троцкий исходил при этом из типичного для II Интернационала взгляда, высказанного им уже на II съезде партии, – что диктатура пролетариата есть власть организованного пролетариата, представляющего собою большинство нации ».
Итак, если пролетарская революция не соберет половины всех голосов плюс еще один, – то ничего не поделаешь. Для Троцкого победа пролетариата в одной стране сводилась (даже в пределах этой одной страны!) лишь к «историческому эпизоду», если за нею не стоит абсолютное большинство населения. Таким образом, он явно сближался с доктриной «цивилизованного европейского социализма», которую Второй интернационал противопоставлял учению Ленина. У социал-демократов не было никакой веры в революцию. Социал-демократические вожди считали, что социалистическая революция возможна лишь в стране развитого капитализма, но никак не в России, где для нее нет пролетарской базы. В России они считали возможной лишь буржуазную революцию, которая, как и всякая буржуазная революция, сможет быть лишь церемониалом перехода власти от самодержавия к буржуазии, причем буржуазия укрепляется, маскируясь при помощи ловко подкупаемой рабочей аристократии, а пролетариат и крестьянство должны тащить и тех и других на своем хребте. Сталин уже сказал нам, что именно подобной недооценкой действительных революционных возможностей России объясняется печальное бездействие социал-демократии во время революции 1905 года.
Известно, что и другие оппозиционеры, как, например, Зиновьев и Каменев, – крупнейшие работники партии после Ленина, Троцкого и Сталина, – упорно выступали в троцкистском духе: «Лозунг строительства социализма в одной стране культивирует в партии дух оппортунизма»; «все это ведет к сдаче позиций, завоеванных революционным пролетариатом»; тот, кто принимает этот лозунг, «предает интернациональные задачи революции». И начинались высокие слова и красивые жесты, – война с ветряными мельницами.
Генеральная теория Троцкого (и Гильфердинга) состояла в том, что складывающееся социалистическое хозяйство живет в абсолютной зависимости от мировой капиталистической экономики. Отсюда – утверждение о фатальном капиталистическом перерождении советской экономики, находящейся в капиталистическом окружении. В те времена и Радек говорил: «Перед мировым капитализмом мы бессильны». Все эти люди трусили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
Он видит слишком много возможностей, его преследуют разнообразнейшие сомнения, его одновременно привлекают противоположные решения. Ленин называл Троцкого «тушинским перелетом». Троцкий сомневается, колеблется. Он не решается. Ему не хватает большевистской уверенности. Ему жутко. Он инстинктивно настроен против того, что делается.
И потом он слишком любит говорить. Он опьяняется звуками собственного голоса. «Он декламирует даже с глазу на глаз, даже наедине с самим собой», – рассказывает один из бывших его товарищей. Словом, этот человек обладает данными адвоката, полемиста, художественного критика, журналиста, – но не государственного человека, прокладывающего новые пути. Ему не хватает острого повелительного чувства жизненной реальности. Ему не хватает великой, суровой простоты человека действия. У него нет твердых марксистских убеждений. Он пугается. Он всегда пугался. Из трусости он остался меньшевиком. Из той же трусости он свирепеет, впадает в горячечные припадки левачества. Чтобы понять Троцкого, необходимо сквозь припадки ярости видеть его бессилие.
Мануильский дает нам еще более широкое определение: «Почти непрерывная череда оппозиций была выражением соскальзывания наиболее слабых партийных слоев с большевистских позиций». Вся оппозиция представляет собою отступление, малодушие, начало паралича и сонной болезни.
То же самое было и за границей: «В гнилую полосу частичной и относительной стабилизации капитализма … дрогнули и побежали вон попутчики из рядов Коминтерна». Неуклонно идти вперед, высоко неся знамя Коммунистического Интернационала, – не легко. Проходит время, – и ноги устают, кулаки разжимаются, – у того, конечно, кто не рожден для борьбы.
Чтобы идти вперед по великому пути истории, необходимы простые и мощные способы действия. Надо уметь отбрасывать казуистику. На утонченные хитросплетения элеатов, сомневавшихся в реальности движения, угрюмый Диоген ответил тем, что молча принялся шагать. Массы доказывают бессодержательность многих возражений тем, что просто проходят мимо них. Миллионноголовое событие движется своим историческим путем; оно – древний маг здравого смысла (по Декарту «здравый смысл» – это та частица разума, которая имеется в каждой голове). И с этим здравым смыслом надо считаться вопреки всем дискуссионным ухищрениям. Пошлость, деляческое ничтожество и бессилие меньшевизма, то, что Сталин назвал «организационной распущенностью меньшевиков», – вот что привело Троцкого к поражению. Если бы Троцкий был прав, он победил бы. Точно таким же образом, если бы большевики были неправы, когда в начале Новой Эры они противопоставили себя меньшевикам и провели раскол РСДРП, – они были бы побеждены.
Прежде всего, оппозиция, естественно, сосредоточилась на важнейшей проблеме русской революции – на проблеме построения социализма в одной стране.
В этом вопросе Ленин занял определенную позицию еще до революции. Еще тогда он писал: «Неравномерность экономического и политического развития есть безусловный закон капитализма. Отсюда следует, что возможна победа социализма первоначально в немногих или даже в одной, отдельно взятой, капиталистической стране … Это должно вызвать не только трения, но и прямое стремление буржуазии других стран к разгрому победоносного пролетариата социалистического государства».
Победа Октябрьской революции ставила перед победителями две задачи: задачу социалистического преобразования всего мира и задачу конкретного строительства социализма в определенной стране. С чего же начать, вернее, с какой стороны взяться за эту двойную задачу?
Ленин считал, что самое главное – это строить социалистическое общество там, где есть возможность его строить, – в России.
Троцкий опасался, как бы это не завело революцию в роковой тупик. Наступление в одной стране, перед лицом капиталистического фронта, казалось ему обреченным на неудачу (Он боялся, и в нем воскресал или, вернее, просыпался меньшевик). При таких условиях, – говорил он, – русскую революцию надо рассматривать, как преходящую.
Мы помним, что еще в августе 1917 года, на VI съезде партии, Преображенский пытался провести ту точку зрения, что социалистическое переустройство России может явиться лишь следствием победы социализма во всем мире. И именно потому, что Сталин со всей силой выступил против, съезд отверг инспирированную троцкизмом поправку, которая поставила бы возможность построения социалистического общества в бывшей царской России в зависимость от успеха мировой революции.
По этому поводу Карл Радек, мнение которого в данном случае тем более интересно, что он в свое время сам смотрел через троцкистские очки, говорит: «Троцкий исходил при этом из типичного для II Интернационала взгляда, высказанного им уже на II съезде партии, – что диктатура пролетариата есть власть организованного пролетариата, представляющего собою большинство нации ».
Итак, если пролетарская революция не соберет половины всех голосов плюс еще один, – то ничего не поделаешь. Для Троцкого победа пролетариата в одной стране сводилась (даже в пределах этой одной страны!) лишь к «историческому эпизоду», если за нею не стоит абсолютное большинство населения. Таким образом, он явно сближался с доктриной «цивилизованного европейского социализма», которую Второй интернационал противопоставлял учению Ленина. У социал-демократов не было никакой веры в революцию. Социал-демократические вожди считали, что социалистическая революция возможна лишь в стране развитого капитализма, но никак не в России, где для нее нет пролетарской базы. В России они считали возможной лишь буржуазную революцию, которая, как и всякая буржуазная революция, сможет быть лишь церемониалом перехода власти от самодержавия к буржуазии, причем буржуазия укрепляется, маскируясь при помощи ловко подкупаемой рабочей аристократии, а пролетариат и крестьянство должны тащить и тех и других на своем хребте. Сталин уже сказал нам, что именно подобной недооценкой действительных революционных возможностей России объясняется печальное бездействие социал-демократии во время революции 1905 года.
Известно, что и другие оппозиционеры, как, например, Зиновьев и Каменев, – крупнейшие работники партии после Ленина, Троцкого и Сталина, – упорно выступали в троцкистском духе: «Лозунг строительства социализма в одной стране культивирует в партии дух оппортунизма»; «все это ведет к сдаче позиций, завоеванных революционным пролетариатом»; тот, кто принимает этот лозунг, «предает интернациональные задачи революции». И начинались высокие слова и красивые жесты, – война с ветряными мельницами.
Генеральная теория Троцкого (и Гильфердинга) состояла в том, что складывающееся социалистическое хозяйство живет в абсолютной зависимости от мировой капиталистической экономики. Отсюда – утверждение о фатальном капиталистическом перерождении советской экономики, находящейся в капиталистическом окружении. В те времена и Радек говорил: «Перед мировым капитализмом мы бессильны». Все эти люди трусили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63