Но Дмитрий рад был столь почетному соседству.
Они слушали океан, как слушают симфонию, забыв на время о противолодочных шумах кораблей. Да здесь их и быть не могло. Где-то далеко-далеко постанывали сонары[6]рыбаков да гудел, вгрызаясь в шельф, бур нефтяной платформы. В остальном ничто не нарушало величественную какофонию Дна Мира. Как знать, может быть, именно нынешний подводный звуковой канал связывал все океаны планеты, может быть, только сегодня им удалось услышать голос всего гидрокосмоса, слитый из шума прибоя на скалах и шороха водорослевых лесов, гула подводных вулканов и стеклянного звона, с каким морские попугаи обкусывают кораллы, хорища рыб и грохота разламывающихся айсбергов, скрипов потопленных кораблей и воя песчаных метелей, наконец, из этих странных, может быть, вовсе никем ещё не слышанных сигналов из глубин…
- Товарищ командир, через семь минут взойдет луна,-сообщил динамик голосом лейтенанта Васильчикова.
- Добро, - откликнулся Абатуров. - Не препятствовать. - Голицын мог поклясться, что услышал, как восходит луна. Желтый бугристый шар выплыл ив покатого морского горизонта - и вся океанская мантия планеты встрепенулась, взволновалась, чуть вспучилась навстречу ночному светилу. С новой силой заструились по подводным желобам и каньонам токи мощных течений, с новой силой пали с уступов океанского ложа подводные водопады, и моря полились из чаши в чашу. И встали из бездны исполинские волны и прокатились по всей водяной толще, вздымая соленые отстой пучин, мешая слои тепла и холода. Повинуясь полету мертвого шара, всколыхнулась и пошла вверх планктонная кисея жизни, а за ней ринулись из глубин стаи мальков, рыбешек, рыб, рыбин, косяки кальмаров и прочей живности.
Голицын услышал, как волшебный звуковой канал «поплыл», планктонная завеса заволокла его, словно марево ясную даль. Зато появились новые звуки - тусклое гудение, будто луна и в самом деле тянула за собой шумовой шлейф…
Абатуров снял головные телефоны и растер затекшие уши. Вахта кончалась. В коридорчике отсека сновал народ: новая смена готовилась на вахту. Голицын почувствовал на себе взгляд. Скосил глаза и увидел Белохатко. Всего лишь секунду разглядывал боцман Голицына и Абатурова, но Дмитрий понял: боцман ревнует командира.
Из всех лодочных мичманов наиболее близки к командиру корабля двое: боцман и старшина команды гидроакустиков. Если боцман на рулях глубины - это мозжечок субмарины, направляющий её подводный полет, то гидроакустик - её слух и зрение, слитые воедино. При обычном подводном плавании на первом плане - боцман, кормчий глубины; при выходе в торпедную атаку-акустик, главный наводчик на цель. Голицын всерьез задумался об этом первенстве, когда прочитал в глазах Белохатко неприязнь, смешанную с почти детской обидой: командир-де не сидит с ним в центральном посту, не величает Андреем Ивановичем, не ведет между делом разговоры «за жизнь», а просиживает в клетушке с «глухарями» лучшие вахты и вообще возится с этим беломанжетником, как с дитем, как с писаной торбой…
В мичманской кают-компании, в этой боцманской вотчине, день ото дня сгущались для Голицына неуют и холодок. В конце концов он решил столоваться в первом отсеке на одном баке с матросами-гидроакустиками.
Какими бы ровными и дружественными ни были у тебя отношения с подчиненными, они никогда не станут приятельскими, Я уже не раз убеждался - нельзя панибратствовать ни с кем, кто хоть как-то зависит от тебя по службе. Тем более не станешь фамильярничать с теми, кому подвластен сам. Вот и выходило, что Симбирцев был единственным человеком на лодке, с которым я мог быть на короткой ноге, говорить ему «ты» и жаловаться на жизнь.
И только теперь, лишившись его, я понял, как же он мне нужен…
К вечеру Абатуров приказал всплыть под перископ. Оглядел горизонт - никого. Акустик тоже подтверждает - горизонт чист.
Море спокойно.
- По местам стоять, под РДП становиться!…
РДП - работа дизеля под водой. Будем заряжать аккумуляторные батареи, не всплывая. Из обтекателя рубки выдвигается широкая труба воздухозаборника с навершием в виде рыцарского шлема. Она вспарывает штилевую гладь моря, открываются захлопки, и дизели жадно всасывают в свои цилиндры драгоценный морской озон. Кроме шахты РДП над водой торчат сейчас выдвижные антенны и оба перископа - зенитный и командирский. Все офицеры, включая доктора, посменно наблюдают в перископ за морем и небом. На акустиков надежда плохая - грохот дизелей мешает им слушать. Зато нас обнаружить нетрудно - за колоннадой выдвижных мачт тянется предательский белый бурун, шлифованная сталь отбрасывает зайчики. Появись патрульный самолёт - в низких лучах закатного солнца наш след будет виден долго-долго, даже если мы уйдем на глубину. Тут все решает, кто кого обнаружит первым.
Мы с Симбирцевым расписаны в одну смену. Он вжимает глаз в окуляр командирского перископа, я - в окуляр зенитного. Симбирцев следит за носовым сектором, я - за кормовым. Морской окоем мы поделили пополам - ему полукруг и мне полукруг. Тычемся в границы румбов, точь-в-точь как упирались за столом локтями, зло и молча.
В моем секторе - солнце и слепящая дорожка. Всякий раз, когда зрительный круг приближается к светилу, приходится зажмуриваться - лучи усилены мощными линзами.
Ходим вокруг перископных колодцев и час, и другой. Я нечаянно залезаю в сектор Симбирцева, вижу плосколицую головку, венчающую его перископ. Гоша тоже видит меня, точнее, мое овальное стеклянное око. Стоим рядом в боевой рубке, а взгляды наши престранным образом встретились в подсолнечном мире, над водой. Поворотная призма командирского перископа резко опускается и поднимается - будто подмигивает. Ну конечно, подмигивает! Я тоже «мигаю» в ответ.
- Ну что, Сергеич? Постоял у перископа - глаз горит, как у циклопа?
- Горит, - соглашаюсь я.
Разворачиваю перископ в сторону носа. Синюю гладь взрезают три чёрных плавника. Три круто выгнутые спины, блеснув на солнце, плавно скрываются в воде. Дельфины! Резвится целая стая. Подошли бы поближе! Или их пугают наши подводные выхлопы? «Чафф-чафф-чафф!» Торопливый дых натужного паровоза.
Разворачиваюсь в свой сектор. Алый диск солнца вот-вот коснется горизонта. Дорожка уже не слепит, море выстлано красными бликами. С хрустким шорохом вращаются перископные трубы. Подлодка идет, полагаясь только на наши - мои и Гошины - глаза. Не прозевать бы самолёт. Все время чудятся чёрные точки, возникающие в плотной небесной синеве. Это от напряжения. Иногда для подстраховки меняемся секторами.
Ходим вокруг перископных колодцев, как кони, вращающие ворот. В тесноте рубки то и дело ощущаю широкую симбирцевскую спину. Сразу чувствуешь себя увереннее.
Я регулярно наведываюсь в трюм мидчелистов, где живет теперь Жамбалов. Дамба косится на мои офицерские нашивки, и я прихожу в обычной комбинезонной куртке без знаков различия. Но это помогает мало. Жамбалов соглашается со всеми моими аргументами против переселения душ, безразлично кивает круглой стриженой головой. Азиатский человек.
Лишь однажды Жамбалов оживился и в его глазах вспыхнул интерес, когда я принес ему номер «Науки и религии» с фотографией во весь разворот. На снимке застыл в горестном оцепенении буддийский старец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
Они слушали океан, как слушают симфонию, забыв на время о противолодочных шумах кораблей. Да здесь их и быть не могло. Где-то далеко-далеко постанывали сонары[6]рыбаков да гудел, вгрызаясь в шельф, бур нефтяной платформы. В остальном ничто не нарушало величественную какофонию Дна Мира. Как знать, может быть, именно нынешний подводный звуковой канал связывал все океаны планеты, может быть, только сегодня им удалось услышать голос всего гидрокосмоса, слитый из шума прибоя на скалах и шороха водорослевых лесов, гула подводных вулканов и стеклянного звона, с каким морские попугаи обкусывают кораллы, хорища рыб и грохота разламывающихся айсбергов, скрипов потопленных кораблей и воя песчаных метелей, наконец, из этих странных, может быть, вовсе никем ещё не слышанных сигналов из глубин…
- Товарищ командир, через семь минут взойдет луна,-сообщил динамик голосом лейтенанта Васильчикова.
- Добро, - откликнулся Абатуров. - Не препятствовать. - Голицын мог поклясться, что услышал, как восходит луна. Желтый бугристый шар выплыл ив покатого морского горизонта - и вся океанская мантия планеты встрепенулась, взволновалась, чуть вспучилась навстречу ночному светилу. С новой силой заструились по подводным желобам и каньонам токи мощных течений, с новой силой пали с уступов океанского ложа подводные водопады, и моря полились из чаши в чашу. И встали из бездны исполинские волны и прокатились по всей водяной толще, вздымая соленые отстой пучин, мешая слои тепла и холода. Повинуясь полету мертвого шара, всколыхнулась и пошла вверх планктонная кисея жизни, а за ней ринулись из глубин стаи мальков, рыбешек, рыб, рыбин, косяки кальмаров и прочей живности.
Голицын услышал, как волшебный звуковой канал «поплыл», планктонная завеса заволокла его, словно марево ясную даль. Зато появились новые звуки - тусклое гудение, будто луна и в самом деле тянула за собой шумовой шлейф…
Абатуров снял головные телефоны и растер затекшие уши. Вахта кончалась. В коридорчике отсека сновал народ: новая смена готовилась на вахту. Голицын почувствовал на себе взгляд. Скосил глаза и увидел Белохатко. Всего лишь секунду разглядывал боцман Голицына и Абатурова, но Дмитрий понял: боцман ревнует командира.
Из всех лодочных мичманов наиболее близки к командиру корабля двое: боцман и старшина команды гидроакустиков. Если боцман на рулях глубины - это мозжечок субмарины, направляющий её подводный полет, то гидроакустик - её слух и зрение, слитые воедино. При обычном подводном плавании на первом плане - боцман, кормчий глубины; при выходе в торпедную атаку-акустик, главный наводчик на цель. Голицын всерьез задумался об этом первенстве, когда прочитал в глазах Белохатко неприязнь, смешанную с почти детской обидой: командир-де не сидит с ним в центральном посту, не величает Андреем Ивановичем, не ведет между делом разговоры «за жизнь», а просиживает в клетушке с «глухарями» лучшие вахты и вообще возится с этим беломанжетником, как с дитем, как с писаной торбой…
В мичманской кают-компании, в этой боцманской вотчине, день ото дня сгущались для Голицына неуют и холодок. В конце концов он решил столоваться в первом отсеке на одном баке с матросами-гидроакустиками.
Какими бы ровными и дружественными ни были у тебя отношения с подчиненными, они никогда не станут приятельскими, Я уже не раз убеждался - нельзя панибратствовать ни с кем, кто хоть как-то зависит от тебя по службе. Тем более не станешь фамильярничать с теми, кому подвластен сам. Вот и выходило, что Симбирцев был единственным человеком на лодке, с которым я мог быть на короткой ноге, говорить ему «ты» и жаловаться на жизнь.
И только теперь, лишившись его, я понял, как же он мне нужен…
К вечеру Абатуров приказал всплыть под перископ. Оглядел горизонт - никого. Акустик тоже подтверждает - горизонт чист.
Море спокойно.
- По местам стоять, под РДП становиться!…
РДП - работа дизеля под водой. Будем заряжать аккумуляторные батареи, не всплывая. Из обтекателя рубки выдвигается широкая труба воздухозаборника с навершием в виде рыцарского шлема. Она вспарывает штилевую гладь моря, открываются захлопки, и дизели жадно всасывают в свои цилиндры драгоценный морской озон. Кроме шахты РДП над водой торчат сейчас выдвижные антенны и оба перископа - зенитный и командирский. Все офицеры, включая доктора, посменно наблюдают в перископ за морем и небом. На акустиков надежда плохая - грохот дизелей мешает им слушать. Зато нас обнаружить нетрудно - за колоннадой выдвижных мачт тянется предательский белый бурун, шлифованная сталь отбрасывает зайчики. Появись патрульный самолёт - в низких лучах закатного солнца наш след будет виден долго-долго, даже если мы уйдем на глубину. Тут все решает, кто кого обнаружит первым.
Мы с Симбирцевым расписаны в одну смену. Он вжимает глаз в окуляр командирского перископа, я - в окуляр зенитного. Симбирцев следит за носовым сектором, я - за кормовым. Морской окоем мы поделили пополам - ему полукруг и мне полукруг. Тычемся в границы румбов, точь-в-точь как упирались за столом локтями, зло и молча.
В моем секторе - солнце и слепящая дорожка. Всякий раз, когда зрительный круг приближается к светилу, приходится зажмуриваться - лучи усилены мощными линзами.
Ходим вокруг перископных колодцев и час, и другой. Я нечаянно залезаю в сектор Симбирцева, вижу плосколицую головку, венчающую его перископ. Гоша тоже видит меня, точнее, мое овальное стеклянное око. Стоим рядом в боевой рубке, а взгляды наши престранным образом встретились в подсолнечном мире, над водой. Поворотная призма командирского перископа резко опускается и поднимается - будто подмигивает. Ну конечно, подмигивает! Я тоже «мигаю» в ответ.
- Ну что, Сергеич? Постоял у перископа - глаз горит, как у циклопа?
- Горит, - соглашаюсь я.
Разворачиваю перископ в сторону носа. Синюю гладь взрезают три чёрных плавника. Три круто выгнутые спины, блеснув на солнце, плавно скрываются в воде. Дельфины! Резвится целая стая. Подошли бы поближе! Или их пугают наши подводные выхлопы? «Чафф-чафф-чафф!» Торопливый дых натужного паровоза.
Разворачиваюсь в свой сектор. Алый диск солнца вот-вот коснется горизонта. Дорожка уже не слепит, море выстлано красными бликами. С хрустким шорохом вращаются перископные трубы. Подлодка идет, полагаясь только на наши - мои и Гошины - глаза. Не прозевать бы самолёт. Все время чудятся чёрные точки, возникающие в плотной небесной синеве. Это от напряжения. Иногда для подстраховки меняемся секторами.
Ходим вокруг перископных колодцев, как кони, вращающие ворот. В тесноте рубки то и дело ощущаю широкую симбирцевскую спину. Сразу чувствуешь себя увереннее.
Я регулярно наведываюсь в трюм мидчелистов, где живет теперь Жамбалов. Дамба косится на мои офицерские нашивки, и я прихожу в обычной комбинезонной куртке без знаков различия. Но это помогает мало. Жамбалов соглашается со всеми моими аргументами против переселения душ, безразлично кивает круглой стриженой головой. Азиатский человек.
Лишь однажды Жамбалов оживился и в его глазах вспыхнул интерес, когда я принес ему номер «Науки и религии» с фотографией во весь разворот. На снимке застыл в горестном оцепенении буддийский старец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99