Однажды мы ставили сцену, в которой героя вот-вот должны были убить террористы. Крайняя жестокость происходящего была подчеркнута тем, как Монкрифф подал свет на лица: оцепеневшая жертва, потеющий священник и беспощадность бандитов. Ego te absolvo… Потом мне присылали смертельные угрозы по почте.
В тот вторник в Ньюмаркете я спросил Монкриффа:
– Ты видел решетку вокруг Жокейского клуба? Ту, что ограждает частную стоянку во внешнем дворе.
– Высокую и черную? Да, видел.
– Я хочу отснять это как символ разделяющего барьера. Я хочу показать, как эта ограда не пропускает никого, кроме элиты. Внутри – дворянство скачек. Снаружи – отребье.
Монкрифф кивнул.
– Я также хочу дать впечатление того, что люди внутри, Сиббер и Джордж, члены Жокейского клуба, делают себя узниками условностей. Сидят за решеткой, можно сказать.
Монкрифф кивнул.
– И я хочу сделать пятисекундные съемки створок ворот, когда они открыты и когда закрыты.
– Хорошо.
– Сцену между Сиббером и Джорджем вначале снимайте из-за решетки. Я хочу, чтобы акцент зоопарка стал яснее. Затем выдвиньте точку съемки вперед и продолжение диалога снимайте вблизи.
Монкрифф кивнул. Он редко задавал вопросы, пока мы говорили, но до ночи он наверняка распишет все в подробностях.
– Мы не должны быть рассудительны, – продолжал я. – Не должны быть скучны и строги. Никаких оценок. Просто беглое впечатление.
– Прикосновение кисти, – отозвался Монкрифф. – Понимаю вас.
– Это будет содействовать срыву Сиббера. Он кивнул.
– Я заставлю Говарда написать этот срыв завтра, – сказал я. – Это главным образом вопрос увеличения накала эмоций, начиная со спокойной сцены, которая уже есть в сценарии. Говарду просто нужно влить в нее соки жизни.
– Говардовские соки – это клюквенный коктейль. – Монкрифф поднял водочную бутылку из хаоса, царящего на столе, и стал рассматривать ее на просвет. – Пустая, – мрачно прокомментировал он. – Ты когда-нибудь пробовал водку с клюквенным соком? Отвратительно.
Говард пил этот «коктейль» все время.
– Говард, – заключил Монкрифф, – это радиоактивная пустыня. Ты не сможешь выйти из нее невредимым.
Он так же хорошо, как и я, знал, что имя Говарда Тайлера на афишах привлечет к картине как поддержку читающей публики, так и внимание ведущих критиков. Говард Тайлер завоевал престижные премии и получил почетные докторские степени по обе стороны Атлантики. Считалось, что Монкрифф и я должны быть счастливы, что работаем со столь знаменитой личностью.
Некоторые авторы хотели – или даже могли – писать сценарии по собственным романам; Говард Тайлер был представлен на премию «Оскар» за свою первую попытку и впоследствии отказывался продать права на фильм до тех пор, пока его не включат в съемочную группу. Мне и Монкриффу навязали Говарда, чтобы быстро уладить это, так быстро, что казалось – это ему навязали нас.
Наш продюсер, лысый шестидесятилетний американец, хитро провернул все дело в интересах компании. Известный автор (Говард), признанный чародей съемки (Монкрифф), добившийся многочисленных успехов продюсер (он сам) и молодой, но опытный режиссер (Т. Лайон), и все это в союзе с одной суперзвездой (мужская роль) и одной прелестной молодой актрисой – деньги тратятся на большие имена и экономятся на актрисе и мне. Он, продюсер О'Хара, сказал мне однажды, что в вопросе делового таланта вовлечение в одну картину пяти больших звезд – это напрасная трата средств. Одна большая звезда привлечет заказчиков, две еще можно позволить. Поставь больше, и деньги утекут моментально.
О'Хара многому научил меня в сфере финансов, а Монкрифф – в сфере киноиллюзий. Недавно я почувствовал, что знаю свое ремесло до тонкостей. Но я был достаточно реалистом и сознавал, что в любую минуту могу сделать что-то не так и потерпеть крах. Если бы реакцию публики можно было достоверно предсказать, то не было бы никаких обманутых надежд. Но быть уверенным во вкусах публики нельзя: они переменчивы, как счастье на скачках.
О'Хара уже сидел в ресторане отеля «Бедфорд Лодж», когда я присоединился к нему за ужином. Начальство студии желало, чтобы он присматривал за моими делами и докладывал о них. Соответственно он следил за ходом событий из недели в неделю, из Лондона или из Калифорнии, а иногда проводя пару дней в наблюдении за съемками, вечерами вместе со мной проверяя состояние бюджета и график работы. Благодаря в первую очередь его разумному планированию я надеялся, что мы закончим с меньшими тратами и на пару дней раньше, что может заставить будущих работодателей поверить в мои организаторские способности.
– Вчера дело двигалось хорошо и этим утром шло отлично, – объективно оценил О'Хара. – Где ты был сегодня до самого вечера? Эд не мог найти тебя.
Я замер, не донеся до рта стакан «Перрьера», оплаченного студией; мне отчетливо вспомнилось хриплое дыхание Валентина.
– Я был здесь, в Ньюмаркете, – сказал я, поставив стакан. – Мой друг умирает. Я ездил повидать его.
– О! – О'Хара не высказал осуждения, приняв объяснение как причину, а не как извинение. Как бы то ни было, он знал и считал само собой разумеющимся, что в это утро я начал работу в шесть часов и буду работать по восемнадцать часов почти каждый день, отведенный на съемки.
– Он работал в кино? – спросил О'Хара.
– Нет. На скачках… писал о скачках.
– О! Значит, к нам не имеет отношения.
– Да, – ответил я.
До чего же неправы мы порой бываем!
ГЛАВА 2
По счастью, утро среды выдалось ясным и свежим. Монкрифф, съемочная группа и я наблюдали за восходом солнца с крыльца Жокейского клуба, без помехи снимая, как тают тени в утренней атмосфере.
Чуть позже неплохо прошли репетиции с Сиббером и Джорджем во дворе; Монкрифф в дополнение к солнечному свету слегка подсвечивал съемочную площадку лампами, пока я всматривался в видоискатель камеры, желая удостовериться, что она стоит под нужным углом. К одиннадцати при активном содействии полиции мы были готовы снимать въезжающие и выезжающие машины.
Наш ведущий актер, немногословный, как обычно, терпеливо сделал три рейса за рулем машины, а потом без пререканий четырежды повторил марш-бросок от стоянки до священной двери «парадного подъезда», проводя своего героя внутрь и наружу с уверенностью и знанием дела, подобающими профессионалу. И наконец он с рассеянным видом похлопал меня по плечу и отбыл на своем личном «Роллс-Ройсе».
В середине дня мы провели заслуженный час отдыха за ленчем.
О'Хара прибыл после полудня, чтобы посмотреть столкновение Джорджа с Яго (которое потребовало только одного незначительного замечания с моей стороны – «чуточку похолоднее»), и просидел в директорском кресле, улыбаясь, почти до самого вечера. Я не был уверен, знал ли он об этом, но его легкая улыбка действовала на актеров и технический персонал, словно масло, сглаживая все трения, зато под его недовольным взглядом все проблемы возрастали в геометрической прогрессии.
Свернув дела, О'Хара и я отправились в «Бедфорд Лодж» на ранний коктейль (почти безалкогольный, следуя пуританской этике кинокомпании), обсуждая, как продвигаются съемки фильма, и составляя планы на ближайшее будущее – до того, как мы оставим сию землю мечты и отправимся вести торговую и рекламную кампанию в Лондоне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75