— Как насчет прямо сейчас? — спросила она, — У нас есть час.
Я редко мог перед ней устоять. Да никогда и не пытался.
— Целый час — это здорово, — ответил я. — Я как раз думал о тебе.
— Хорошо, — сказала она. — До встречи.
Я выкинул из головы машины и стал думать о белом кружевном пеньюаре, гораздо более соблазнительном. Поставил на столик у дивана два высоких бокала и посмотрел на часы. Подумал, что Малкольм, наверное, еще не добрался до «Савоя». Но попытаться все же стоило, и я набрал его номер. Он против ожидания оказался на месте и сразу же поднял трубку.
— Я рад, что ты доехал благополучно, — сказал я. — Я ненадолго задержусь. На два или три часа. Держись, не падай духом.
— Твоя мать — болтливая стерва.
— Она спасла твою шкуру.
— Она назвала меня отъявленным старым распутником, который вырядился как кондитер пятого разряда.
Я представил, как он из-за этого сердится, и рассмеялся.
— Что ты будешь, кроме икры? — спросил Малкольм. — Я собираюсь заказать ужин.
— Фирменное блюдо шеф-повара.
— Не морочь мне голову! Ты такой же гадкий, как твоя мать!
Я развеселился окончательно. Положил трубку и снова включил автоответчик. Через двадцать минут раздался звонок в дверь.
— Привет, — сказала она, когда я провел ее внутрь. — Как скачки?
Я поцеловал ее.
— Пришел третьим.
— Неплохо.
Она была на десять или двенадцать лет меня старше, все еще стройная, с золотисто-каштановыми волосами, раскованная и общительная. Я достал из холодильника бутылку шампанского, которая, как всегда, была припасена для такого случая, откупорил ее и наполнил наши бокалы. Это была всего лишь дань традиции, потому что мы никогда не допивали бутылку до конца. После пары глотков нам уже незачем было сидеть на диване и вести светские беседы.
Она ахнула, заметив длинный почерневший кровоподтек на моем бедре:
— Ты упал с лошади?
— Нет, попал под машину.
— Как неосторожно!
Я задернул шторы в спальне, чтобы пригасить свет заходящего солнца и, раздевшись, лег рядом с ней в постель. Мы были любовниками уже давно и привыкли друг к другу. Мы оба философски относились к тому, что совокупление обычно доставляет одному партнеру больше удовольствия, чем другому, и редко стремились достичь пика наслаждения одновременно. На этот раз, как и в прошлый, ей повезло немного больше, чем мне, но я считал, что доставлять наслаждение так же приятно, как переживать самому.
— Тебе было хорошо со мной? — спросила она.
— Конечно.
— Сегодня не твой день.
— Это не получается по заказу. Если не мой, так твой. Как повезет.
— Все дело в темпе и угле наклона? — поддразнила она, повторив слова, что я когда-то сказал. — Кто первый идет в душ?
Она любила возвращаться домой чистой, признавая, что душ — всего лишь символ очищения. Я помылся, оделся и сел ждать ее в гостиной. Эта женщина была неотъемлемой частью моей жизни, необходимой для удовлетворения потребностей как тела, так и души, защита от одиночества. Я всегда с сожалением расставался с ней, зная, что она обязательно вернется, но сегодня почему-то сказал:
— Останься! — прекрасно зная, что остаться она не сможет.
— Что случилось? — спросила она.
— Ничего.
— Ты дрожишь.
— Предчувствие.
— Чего? — Она уже стояла у двери, готовая уйти.
— Что сегодня мы виделись в последний раз.
— Не говори глупостей, — сказала она. — Я вернусь. Она с благодарностью поцеловала меня, я ответил с тем же чувством. Она улыбнулась, посмотрела мне в глаза:
— Я вернусь.
Я открыл дверь, и она весело выпорхнула наружу. А я подумал, что предчувствие относилось ко мне, а не к ней.
Утром я перегнал машины, съездив из Лондона в Кембридж, потом в Эпсом и обратно в Лондон, на фирму по прокату автомобилей. Насколько я мог заметить, никто и нигде за мной не следил.
Когда я уезжал, Малкольм бушевал от неистового возмущения из-за того, что ни на один рейс до Парижа нельзя было достать билеты в первом классе на день перед Триумфальной Аркой.
— Полетим в туристическом, — сказал я. — Тут же всего полчаса.
Оказалось, что в туристическом классе тоже нет мест. Я оставил его рассерженным и хмурым, но когда вернулся, он уже успокоился. Оказалось, Малкольм зафрахтовал частный самолет.
Он сказал мне об этом позже, потому что, когда я вернулся в номер, отец как раз беседовал с Норманом Вестом, которого вызвал для текущего отчета. Сыщик все еще выглядел подозрительно болезненным, но сероватая смертельная бледность перешла в желтовато-коричневую. Старую пропыленную одежду сменил обычный темный костюм, а седые волосы, тщательно вымытые, казались почти белыми и были аккуратно причесаны.
Я пожал ему руку: влажная, как и в прошлый раз.
— Вам уже лучше, господин Вест? — спросил я.
— Да, благодарю вас.
— Перескажите моему сыну все, что вы только что сообщили, — велел Малкольм. — Плохие новости.
Сыщик виновато улыбнулся мне и раскрыл записную книжку, которая лежала у него на коленях.
— Госпожа Вивьен Пемброк не может вспомнить, чем она занималась в прошлую пятницу, — начал он, — а во вторник она была дома одна, разбирала подшивки старых журналов.
— И что плохого в этом сообщении? — не понял я.
— Не будь таким бестолковым, — с раздражением сказал Малкольм. — Это значит, что у нее нет алиби. И ни у кого изо всей этой проклятой своры тоже нет алиби!
— Вы проверили уже всех? — удивленно спросил я. — У вас же совсем не было времени.
— Не было, — согласился он.
— Нечего без толку болтать! — Малкольм махнул рукой. — Господин Вест, рассказывайте ему все.
— Я позвонил миссис Беренайс Пемброк — Вест выразительно вздохнул. — Она назвала меня неприятным типом.
Малкольм угрюмо хмыкнул.
— Язык как плеть из шкуры носорога!
Вест поежился, как будто его все еще стегали бичом, но сказал только очень сдержанно:
— С ней совершенно невозможно было разговаривать.
— Томас был дома, когда вы звонили? — спросил я.
— Нет, сэр, не было. Миссис Пемброк сказала, что он на работе. Я позже перезвонил в его кабинет, по номеру, который вы мне дали, надеясь, что он сможет сказать, где были он и его жена в интересующие нас дни. Но какая-то девушка сообщила мне, что господин Пемброк ушел из фирмы несколько недель назад и она не знает, где его можно найти.
— Вот как! — Это меня немного озадачило. — Я не знал.
— Я снова позвонил миссис Пемброк, чтобы узнать, где сейчас работает ее муж, и она предложила мне… э-э-э… умереть.
Томас работал на одной и той же кондитерской фирме с того дня, как окончил курс бухгалтерии и делопроизводства. Беренайс пренебрежительно отзывалась о его специальности, называла лавочником. Томас возражал, что хотя он и в самом деле незначительный чиновник, зато на нем лежит ответственность за оценку всех материалов, необходимых для каждого крупного контракта, он определяет их стоимость и передает сведения в управление. Повышения на службе Томас получал редко и очень незначительные, например, со второго ассистента на первого. К сорока годам он и сам, наверное, понял, что ему никогда не заседать в совете директоров. Как горько было, наверное, осознать свои скромные возможности, да еще когда Беренайс при каждом удобном и неудобном случае тычет это тебе в лицо. Бедный старина Томас…
— Миссис Джойси Пемброк, — продолжил Вест, — единственная, кто помнит, чем занималась в интересующее нас время.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86