— Тогда владельцам не надо дурить публику.
— Ты кончил есть? — резко спросил он.
— Да, — с сожалением вздохнул я.
— Тогда пошли в офис.
Он пошел впереди меня в красновато-коричневую комнату, полную холодного голубоватого утреннего света. Камин еще не топили.
— Закрой дверь, — сказал он.
Я закрыл.
— Ты должен выбрать, Филип, — сказал он. Он стоял у камина, поставив ногу на кирпич у очага. Большой мужчина в костюме для верховой езды, пахнущий лошадьми, свежим воздухом и яичницей.
Я неопределенно помалкивал.
— Виктору время от времени будет нужно проиграть скачку. И не раз, признаюсь, поскольку это и так очевидно. Но, в конце концов, придется. Он говорит, если ты действительно не хочешь этого делать, то нам придется взять кого-нибудь другого.
— Только для этих скачек?
— Не пори чуши. Ты же не дурак. Ты даже слишком умен, а это небезопасно.
Я покачал головой.
— Почему он снова хочет заняться этой дурью? Он ведь и так за последние три года много выиграл призовых денег, причем честно.
Гарольд пожал плечами.
— Не знаю. Какое это имеет значение? В субботу, когда мы ехали в Сандаун, он сказал мне, что поставил на свою лошадь, и что я получу большую долю от выигрыша. Мы делали это и прежде, почему бы не сделать и снова? Все дело упирается в тебя, Филип, а ты из-за маленького мошенничества валишься в обморок, как девица.
Я не знал, что и сказать. Он заговорил прежде, чем я придумал, что ответить.
— Ладно, ты просто подумай, парень, У кого лучшие на этой конюшне лошади? У Виктора. Кто покупает хороших лошадей для того, чтобы заменить старых? Виктор. Кто вовремя оплачивает счета за тренировки? Виктор. У кого в этой конюшне больше лошадей, чему у кого-либо другого? У Виктора. И этого владельца лошадей я меньше всего хочу потерять, особенно потому, что мы были вместе более десяти лет, и потому, что он дал мне большее число победителей, чем я вышколил за последнее время, и, похоже, даст большинство из тех, которых я вышколю в будущем. И от кого, как ты думаешь, прежде всего зависит мой бизнес?
Я уставился на него. Я подумал, что до сих пор не понимал, что он, возможно, в таком же положении, что и я. Делай то, что хочет Виктор, и все.
— Я не хочу терять тебя, Филип, — сказал он. — Ты обидчивый ублюдок, но мы же ладили все эти годы. Однако успех не будет с тобой всю жизнь. Сколько ты занимаешься скачками, десять лет?
Я кивнул.
— Тогда тебе осталось три-четыре года. В лучшем случае, пять. Вскоре ты не сможешь так легко отделываться от последствий падений, как сейчас. И в любое время неудачное падение может выбить тебя из колеи надолго. Потому посмотри на дело трезво, Филип. Кто мне нужен больше, ты или Виктор?
* * *
В какой-то меланхолии мы вышли во двор, где Гарольд наорал, хотя и довольно вяло, на пару бездельничавших конюхов.
— Дай мне знать, — сказал он, обернувшись ко мне.
— Ладно.
— Я хочу, чтобы ты остался.
Я был приятно удивлен.
— Спасибо, — сказал я.
Он грубовато похлопал меня по плечу — никогда он еще так откровенно не проявлял свою приязнь. И это больше, чем все крики и угрозы, заставило меня захотеть согласиться. Реакция, промелькнуло в голове у меня, старая, как мир. Чаще волю узника ломала доброта, а не пытка. Человек всегда ощетинивается против давления, но доброта подкрадывается сзади и бьет в спину, и воля твоя растворяется в слезах и благодарности. Куда труднее поставить стену против доброты. А я всегда думал, что против Гарольда мне не понадобится отгораживаться...
Инстинктивно я захотел сменить тему разговора и ухватился за ближайшую мысль — о Джордже Миллесе и его фотографиях.
— M-м, — сказал я, когда мы так вот стояли, чувствуя себя слегка неуютно. — Помнишь те пять лошадей Элджина Йаксли, которых застрелили?
— Что? — озадаченно спросил он. — А при чем тут Виктор?
— Ни при чем, — сказал я. — Я просто вчера думал об этом.
Раздражение тотчас же вытеснило мимолетные чувства, что было облегчением для нас обоих.
— Ради Бога, — резко сказал он. — Я серьезно. Твоя карьера под угрозой. Можешь делать, что хочешь. Можешь идти к черту. Дело твое.
Я кивнул.
Он резко повернулся и сделал два решительных шага. Затем он остановился, обернулся и сказал:
— Если тебя уж так интересуют лошади Элджина Йаксли, то почему бы тебе не спросить Кенни? — Он показал на одного из конюхов, который наливал из крана воду в два ведра. — Он ухаживал за ними.
Гарольд снова отвернулся и твердыми шагами пошел прочь, выражая каждым своим движением гнев и злость.
Я нерешительно побрел к Кенни, не зная толком, о чем его спрашивать, да и вообще не понимая, хочу ля я его расспрашивать.
Кенни был одним из тех людей, чья защита от мира была совсем другой — он был глух к добру и открыт страху. Кенни был прирожденным почти правонарушителем, с которым представители социальных служб обходились с таким, с позволения сказать, пониманием, что он спокойно мог презрительно чихать на все попытки подойти к нему по-доброму.
Он смотрел на меня с нарочито безразличным, почти наглым видом. Это был обычный его вид. Красноватая обветренная кожа, слегка слезящиеся глаза, веснушки.
— Мистер Осборн говорит, что ты работал у Барта Андерфилда, — сказал я.
— И что?
Вода перелилась через край первого ведра. Он наклонился, отодвинул его в сторону и пододвинул ногой под струю второе.
— И ты ухаживал за лошадьми Элджина Йаксли?
— Ну?
— Тебе было жаль, когда их застрелили?
Он пожал плечами.
— Допустим.
— Что сказал насчет этого мистер Андерфилд?
— Чего? — Он уставился прямо мне в лицо. — Да ничего не сказал.
— Он не сердился?
— Hасколько я заметил, нет.
— А должен бы, — сказал я.
Кенни снова пожал плечами.
— Да уж по меньшей мере, — сказал я. — У него пристрелили пятерых лошадей, а такого ни один тренер с такой конюшней, как у него, не может себе позволить.
— Он ничего не сказал. — Второе ведро было почти полно, и Кенни завернул края. — Похоже было, что эта потеря его не особо заботит. Хотя немного позже кое-что его вывело из себя!
— А что?
Кенни с безразличным видом взял ведра.
— Не знаю. Просто он стал прямо-таки сварливым. Некоторым владельцам лошадей это надоело, и они ушли от него.
— Ты тоже, — сказал я.
— Ага. — Он направился через двор. Вода мягко плескалась при каждом его шаге. Я пошел за ним, предусмотрительно держась на расстоянии, чтобы вода не попала на меня. — Чего же оставаться, если все идет коту под хвост?
— А лошади Йаксли были в хорошей форме, когда их отправили на ферму? — спросил я.
— Конечно, — вид у него был слегка озадаченный. — А почему ты спрашиваешь?
— Да просто так. Тут кто-то вспомнил про этих лошадей... и мистер Осборн сказал, что ты ухаживал за ними. Мне стало интересно.
— А, — он кивнул. — В суде же был ветеринар, сам знаешь, который сказал, что лошади были в прекрасном состоянии за день до того, как их перестреляли. Он приезжал на ферму, чтобы сделать им какие-то противостолбнячные прививки, и сказал, что осмотрел их и что они были в порядке.
— А ты был на суде?
— Нет. Читал в “Спортинг лайф”. — Он подошел к стойлам и поставил ведра перед одной из дверей. — Ну, все?
— Да. Спасибо, Кении.
— Знаешь, я кое-что скажу тебе… — У него был такой вид, словно он сам удивился собственной услужливости.
— Что?
— Насчет мистера Йаксли, — сказал он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66