Пожалуйста, делайте с ними все, что вам угодно.
— Это... единственные копии?
— Да, — сказал я. Так ведь и было. Я не сказал ему, что у меня есть еще и негативы. Он мог бы захотеть, чтобы я их уничтожил, а я инстинктивно этого не хотел.
Он отпустил спинку стула, словно она уже не была ему нужна, и пошел мимо меня к двери. Его лицо снова было привычно твердым и безмятежно-спокойным, как в “до-дановские” дни. “Жестокое исцеление, — подумал я, — окончено”.
— Не могу от души поблагодарить вас, — вежливо сказал он, — но я перед вами в долгу. — Он слегка кивнул мне, и вышел из комнаты — переговоры закончены, извинения принесены, достоинство сохранено. Скоро он будет сам себя убеждать в том, что вовсе никогда и не чувствовал того, что на самом деле чувствовал, что этой страсти вовсе не было.
Я медленно пошел следом. Я был доволен — очень даже доволен, во многих отношениях доволен, но не знал, понимает ли он это. Самые великие дары не всегда даются в открытую.
* * *
От Мэри Миллес я узнал побольше.
Она приехала в Ньюбери, чтобы посмотреть, как будет скакать Стив после того, как его ключица срослась, хотя и призналась, когда я повел ее выпить чашечку кофе, что смотреть, как ее сын берет препятствие, для нее было настоящей пыткой.
— Все жокейские жены говорят, что, когда их сыновья начинают скакать, это куда страшнее, — сказал я. — Смею сказать, что и дочери тоже.
Мы сидели за маленьким столиком в одном из баров в окружении людей в объемистых пальто, пахнущих холодным сырым воздухом и чуть ли не исходивших паром в тепле. Мэри автоматически сгребла к одному краю стола грязные чашки и обертки от сандвичей, оставленные прежними посетителями, и задумчиво перемешала свой кофе.
— Вы выглядите лучше.
Она кивнула.
— Я сама чувствую.
Она побывала у парикмахера, как я заметил, и купила себе немного одежды. Все еще бледная, все еще со скорбными распухшими глазами, все еще хрупкая, с незажившей раной в душе, вот-вот готовая сорваться, она все же держала слезы под контролем, но не слишком уверенно. Прошло четыре недели со дня смерти Джорджа.
Она отпила глоточек горячего кофе и сказала:
— Помните, что я говорила вам на прошлой неделе об Уайтах и Дане ден Релган?
— Разве можно забыть?
Она кивнула.
— Венди здесь. Мы пили с ней кофе чуть раньше. Она намного счастливее.
— Расскажите, — попросил я.
— Вам интересно?
— Мне очень интересно, — заверил я ее.
— Она сказала, что в прошлый вторник ее муж узнал о Дане ден Релган что-то такое, что ему не понравилось. Она не знает, что именно. Он не рассказывал ей. Но она говорит, что он весь вечер был как зомби, бледный, с застывшим взглядом, ни слова не слышал, что она ему говорила. Она не знала тогда, в чем дело, и была просто перепугана. Он заперся и просидел в одиночестве всю среду, но вечером сказал ей, что с Даней у него кончено, что он был дурак и просит у нее прощения.
Я слушал, изумляясь, как легко женщины распространяют такие слухи, и радовался, что они это делают.
— И потом? — спросил я.
— Разве можно понять мужчин? — сказала Мэри Миллер — После этого он стал вести себя так, словно вообще ничего не было. Венди говорит, что теперь, когда он покаялся и извинился, он ждет, что она будет вести себя как прежде, словно он никогда не бросал ее и не спал с этой девкой.
— И она будет вести себя, как прежде?
— О, думаю, да. Венди говорит, что у него обычные для пятидесятилетнего мужчины проблемы — пытается доказать себе, что все еще молод. Видите ли, она понимает его.
— Вы тоже, — сказал я.
Она мило улыбнулась.
— Господи, да. Вы же сами видите.
Когда она выпила кофе, я дал ей короткий список агентов, которых она могла бы привлечь, и сказал, что помогу, чем сумею. После этого я сказал, что у меня есть для нее подарок. Я собирался отдать его Стиву, чтобы он передал ей, но раз уж она сама здесь, то пусть сама и получит его.
Я вынул и отдал ей картонный конверт размером десять на восемь дюймов с надписью по краям: “Фотографии. Не сгибать”.
— Не открывайте его, пока не будете одна, — сказал я.
— Я должна, — сказала она и открыла его.
Там были мои фотографии Джорджа. Джордж с камерой смотрит на меня со своей язвительной усмешечкой. Джордж в цвете. Джордж в своей типичной позе — одна нога впереди, вес на другой, голова откинута, подбирает словечко для дурной шутки. Джордж такой, каким он был.
И тогда на виду у всех Мэри Миллес обняла меня так, как будто не хотела меня никуда отпускать, и я почувствовал, как слезы ее катятся по моей шее.
Глава 15
Конюшня фермы “Зефир” и вправду была укреплена, как форт. Окруженная семифутовой высоты деревянным забором с охраняемыми воротами, она могла бы дать фору Алькатрасу (Алькатрас — скалистый остров в заливе Сан-Франциско. С 1859-го по 1933-й — военная тюрьма, до 1963-го — федеральная. Сейчас является туристической достопримечательностью.) . Я сидел, развалясь, в своей машине напротив через улицу и ждал, когда откроют ворота.
Я ждал, пока холод не начал пробираться под анорак, и мои руки и ноги не замерзли. Несколько отважных пешеходов торопливо прошли мимо ворот по узенькой дорожке вдоль забора, не глядя на ворота. Я ждал на полугородской улочке на окраине Хорли, где уличные фонари были не в силах рассеять окружающую тьму.
Никто не входил и не выходил из ворот. Они были наглухо закрыты, и после двух часов бесплодного ожидания я отказался от бодрствования на холоде и взял номер в местном мотеле.
Расспросы дали неутешительный результат. Да, сказала регистраторша в мотеле, здесь действительно иногда останавливаются люди, надеющиеся убедить своих сыновей и дочерей вернуться из “Зефира” домой. Но вряд ли хоть одному это удалось, поскольку им никогда не позволяли встретиться с детьми наедине, если вообще давали их увидеть. Просто скандал какой-то, сказала регистраторша. И закон ничего с этим поделать не может. Всем детям больше восемнадцати, понимаете? Они достаточно взрослые, чтобы самим принимать решение, тьфу ты!
— Да я просто кое-кого хотел там найти, — сказал я.
Она покачала головой и сказала, что у меня никаких шансов.
Я провел вечер, мотаясь по гостиницам и пабам, разговаривая о Братстве с местными, ошивавшимися по барам. В целом, мнение у людей было такое же, как у регистраторши, — кого бы я там ни хотел увидеть в “Зефире”, у меня ничего не выйдет.
— Они хоть когда-нибудь наружу выходят? — спросил я. — К примеру, купить что-нибудь?
И мне говорили с насмешливыми или сочувственными улыбками, что да, “братья” действительно выходят, всегда группками и всегда собирают деньги.
— Они продают всякую фигню, — сказал один местный. — Пытаются всучить вам куски полированного камня и всякое такое. На самом деле, просто деньги выклянчивают. Ради дела, говорят они. Ради любви к Господу. Хрен все это — скажу я вам. Я сказал им, чтобы шли в церковь, но им это не понравилось.
— Они всегда такие строгие, — сказала барменша. — Не курят, не пьют, никакого секса. Не понимаю, что эти кретины в такой жизни нашли.
— Они не причиняют вреда, — сказал кто-то. — Всегда улыбаются, и все.
Выйдут ли они попрошайничать утром, спросил я. А если выйдут, то куда?
— Летом они все время ошиваются в аэропорту, выпрашивают деньги у людей, которые уезжают на выходные, и иногда залавливают кого-нибудь для себя… новобранцев, что ли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66