Дежурный пригласил нас в зал. В полной тишине, стоя, колонисты выслушали приговор.
Приговор:
"Как врага трудящихся и вора, Ужикова нужно с позором выгнать из колонии. Но, принимая во внимание, что за него просит Наркомпрос, товарищеский суд постановил:

1. Оставить Ужикова в колонии.
2. Не считать его членом колонии на один месяц, исключить из отряда, не назначать в сводные отряды, запретить всем колонистам разговаривать с ним, помогать ему, есть за одним столом, спать в одной спальне, играть с ним, сидеть рядом и ходить рядом.
3. Считать его под командой прежнего командира Дмитрия Жевелия, и он может говорить с командиром только по делу, а также, если заболеет, — с врачом.
4. Спать Ужикову в коридоре спален, а есть за отдельным столом, где укажет ССК, а работать, если захочет, в одиночку, по наряду командира.
5. Всякого, кто нарушит это постановление, немедленно выгнать из колонии по приказу ССК.
6. Приговор начинает действовать сразу после утверждения заведующим колонией".
Приговор был одобрен аплодисментами собрания. Кузьма Леший обратился к нам:
— От-то здорово! Вот это поможет. А то говорят: помогите бедному мальчику, сделайте ему отмычки, хе!
Простодушный Кузьма говорил все это в лицо Брегель и не соображал, что говорит дерзости. Брегель с осуждением посмотрела на лохматого Лешего и сказала мне официально:
— Вы, конечно, не утвердите это постановление?
— Надо утвердить, — ответил я.
В пустой комнате совета командиров Джуринская отозвала меня в сторону:
— Я хочу с вами поговорить. Что это за постановление? Как вы на это смотрите?
— Постановление хорошее, — сказал я. — Конечно, бойкот — опасное средство, и его нельзя рекомендовать как широкую меру, но в данном случае он будет полезен.
— Вы не сомневаетесь?
— Нет. Видите ли, этого Ужикова в колонии очень не любят, презирают. Бойкот, во-первых, на целый месяц вводит новую, узаконенную форму отношений. Если Ужиков бойкот выдержит, уважение к нему должно повыситься. Для Ужикова достойная задача.
— А если не выдержит?
— Ребята его выгонят.
— И вы поддержите?
— Поддержу.
— Но как же это можно?
— А как же можно иначе? Коллектив имеет право защищать себя?
— Ценою Ужикова?
— Ужиков поищет другое общество. И это для него будет полезно.
Джуринская улыбнулась грустно:
— Как назвать такую педагогику?
Я не ответил ей. Она вдруг сама догадалась:
— Может быть, педагогикой борьбы?
— Может быть.
В кабинете Брегель собралась уезжать. Лапоть пришел с приказом.
— Утверждаем, Антон Семенович?
— Конечно. Прекрасное постановление.
— Вы доведете мальчика до самоубийства, — сказала Брегель.
— Кого? Ужикова? — удивился Лапоть. — До самоубийства? Ого! Если бы он повесился, не плохо было бы… Только он не повесится.
— Кошмар какой-то! — процедила Брегель и уехала.
Эти женщины плохо знали Ужикова и колонию. И колония и Ужиков приступили к бойкоту с увлечением. Действительно, колонисты прекратили всякое общение с Аркадием, но ни гнева, ни обиды, ни презрения у них уже не осталось к этому дрянному человеку. Как будто приговор суда все это взял на свои плечи. Колонисты издали посматривали на Ужикова с большим интересом и между собою без конца судачили обо всем происшедшем и обо всем будущем, ожидающем Ужикова. Многие утверждали, что наказание, наложенное судом, никуда не годится. Такого мнения держался и Костя Ветковский.
— Разве это наказание? Ужиков героем ходит. Подумаешь, вся колония на него смотрит! Стоит она того!
Ужиков действительно ходил героем. На его лице появилось явное выражение тщеславия и гордости. Он проходил между колонистами, как король, к которому никто не имеет права обратиться с вопросом или с беседой. В столовой Ужиков сидел за отдельным маленьким столиком, и этот столик казался ему троном.
Но увлекательная поза героя скоро израсходовалась. Прошло несколько дней, и Аркадий почувствовал тернии позорного венца, надетого на его голову товарищеским судом. Колонисты бстро привыкли к исключительности его положения, а изолированность все-таки осталась. Аркадий начал переживать тяжелые дни совершенного одиночества, дни эти тянулись пустой, однообразной очередью, целыми десятками часов, не украшенных даже ничтожной теплотой человеческого общения, А в это время вокруг Ужикова, как всегда, горячо жил коллектив, звенел смех, плескались шутки, искрились характеры, мелькали огни дружбы и симпатии. Как ни беден был Ужиков, а эти радости для него уже были привычны.
Через семь дней его командир Жевелий сказал мне:
— Ужиков просит разрешения поговорить с вами.
— Нет, — сказал я, — говорить с ним я буду тогда, когда он с честью выдержит испытание. Так ему и передай.
И скоро я увидел с радостью, что брови Аркадия, до того времени неподвижные, научились делать на его челе еле заметную, но выразительную складку. Он начал подолгу заглядываться на ребят, задумываться и мечтать о чем-то. Все отметили разительную перемену в его отношении к работе. Жевелий назначал его большею частью на уборку двора. Аркадий с неуязвимой точностью выходил на работу, подметал наш большой двор, очищал сорные ящики, поправлял изгороди у цветников. Часто и по вечерам он появлялся во дворе со своим совком, поднимая случайные бумажки и окурки, проверяя чистоту клумб. Целый вечер однажды он просидел в классе над большим листом бумаги, а наутро он выставил этот лись на видном месте:
КОЛОНИСТ, УВАЖАЙ ТРУД ТОВАРИЩА,
НЕ БРОСАЙ БУМАЖКИ НА ЗЕМЛЮ.
— Смотри ты, — сказал Горьковский, — товарищем себя считает…
На половине испытания Ужикова в колонию приехала товарищ Зоя. Был как раз обед. Зоя прямо подошла к столику Ужикова и в затихшей столовой спросила его с тревогой:
Вы Ужиков? Скажите, как вы себя чувствуете?
Ужиков встал за столом, серьезно посмотрел в глаза Зои и сказал приветливо:
— Я не могу с вами говорить: нужно разрешение командира.
Товарищ Зоя бросилась искать Митьку. Митька пришел, оживленный, бодрый, черноглазый.
— А что такое?
— Разрешите мне поговорить с Ужиковым.
— Нет, — ответил Жевелий.
— Как это — «нет»?
— Ну… не разрешаю, и все!
Товарищ Зоя поднялась в кабинет и наговорила мне разного вздора:
— Как это так? А вдруг он имеет жалобу? А вдруг он стоит над пропастью? Это пытка, да?
— Ничего не могу сделать, товарищ Зоя.
На другой день на общем собрании колонистов Наташа Петренко взяла слово:
— Хлопцы, давайте уж простим Аркадия. Он хорошо работает и наказание выдерживает с честью, как полагается колонисту. Я предлагаю амнистировать.
Общее собрание сочувственно зашумело:
— Это можно…
— Ужиков здорово подтянулся…
— Ого!
— Пора, пора…
— Поможем мальчику!
Потребовали отзыва командира. Жевелий сказал.
— Прямо говорю: другой человек стал. И вчера приехала… эта самая… Да знаете ж!
— Знаем!
— Она к нему: мальчик, мальчик, а он — молодец, не поддался. Я сам раньше думал, что с Аркадия толку не будет, а теперь скажу: у него есть… есть что-то такое… наше…
Лапоть осклабился:
— Выходит так: амнистируем.
— Голосуй, — сказал колонисты. А Ужиков в это время притаился у печки и опустил голову. Лапоть оглянул поднятые руки и сказал весело:
— Ну что ж… единогласно, выходит. Аркадий, где ты там? Поздравляю, свободен!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166