Их хоровод до сих пор обозначает место, где стояла ограда. Внутри ограды тропинки замощены крупным камнем. По сторонам тропинок росли кусты акации. Их каждый год подрезали. Потом перестали подрезать, они разрослись, одремучились. Теперь ничего не осталось от акациевых аллей, торчит несколько чахлых веток. Теперь главенствуют бурьян и крапива.
Внутри ограды издавна хоронили людей. Я уж не видел этого, я помню только памятники и кресты на могилах. Памятники на нашем кладбище были, как ни удивительно, из белого камня или даже мрамора. Я всегда вспоминаю их, когда вижу где-нибудь фанерные пирамидки, окрашенные дешевой серебряной краской. Между могилами цвели мальвы.
Наше детство пришлось на интересный и знаменательный период истории села. Именно нашему поколению, когда мы были мальчишками, довелось опрокидывать все эти кресты и памятники. Они долго еще валялись в ограде. Мы на них мерились силой: кто поставит памятник на попа. Некоторые были так тяжелы, что мы все вместе не сумели бы отделить их от земли.
Ограда с ее памятниками, с ее зарослями мальвы, с ее кустами акации, угловыми башенками, вековыми липами и, наконец, ее колокольней была идеальным местом для игры в прятки. На колокольню нам открылся свободный доступ после того, как сбросили колокола. Там, на церковном чердаке, мы обнаружили очень много старых, почерневших, иногда уж и рассыпавшихся на отдельные доски икон, а также «деревянных кукол». Теперь я думаю, что, если бы привести в порядок все то, что лежало тогда на чердаке, это могло бы составить славу не только личной коллекции, но и большому музею. Очевидно, когда нарушалась старая церковь, иконы и деревянные скульптуры из нее пожалели выбросить, а снесли на церковный чердак.
Вспоминаю также, что одна угловая башня, имевшая чердак, была набита такими же черными иконами и деревянными разукрашенными куклами. Кто знает, если дошел до наших дней антиминс времен Дмитрия Донского, почему же не могли дойти от тех же времен икона или скульптура.
Взрослые совершенно махнули рукой на все, что касалось церкви, и мы, деревенские озорники, пускали иконы плавать по пруду, положив на них «разрисованные куклы». Задача была, чтобы камнями и обломками кирпичей нанести поражение «вражескому флоту». Какие шедевры древней живописи были уничтожены нами в то время, останется неизвестным навсегда.
Теперь, тридцать лет спустя, когда я стал собирать старинные иконы, я с ужасом вспоминаю наши «морские баталии», но прошлого не вернуть. Оставалось надеяться только на то, что нарушая старую церковь и сваливая ветхие иконы на чердак и в башню, старики оставили все же несколько икон (или хотя бы одну) и нашли им место в новой церкви.
Несколько лет назад, приехав, как всегда ранней весной, из Москвы в родное село, я узнал, что церковь закрыли. Приезжали уже двое из районного отдела культуры, чтобы определить, что есть в церкви ценного, такого, что нужно взять и увезти, а что оставить для уничтожения на месте.
Все это произошло без меня в зимние месяцы. Моя миссия ограничилась спасением самого церковного здания, которое собирались взорвать к Первому мая. Предлог был весьма и весьма благовидный: нужен кирпич на коровник. Мои доводы в защиту церкви казались наивными и беспомощными: будет некрасиво, испортится вид села, посреди села образуется куча щебня и мусора. В этом сражении за церковь пришлось все же довольствоваться компромиссом. Церковь решили сохранить, а ограду вокруг нее разобрали.
Церковь передали сельсовету в полное распоряжение. Но сельсовет не знал, что же теперь с ней делать. В конце концов со скрипом ее купил колхоз, чтобы использовать под склад. Условие было одно: покупаются голые стены, внутри не должно быть ни икон, ни утвари, ни книг. Председатель сельсовета уговаривал нашего колхозного председателя:
- Ну что вам стоит! У вас колхозники, рабочая сила. Дайте наряд колхозникам, они очистят церковь за один день. Все деревянное пусть идет на дрова.
- Возиться с этим старьем! Нет, хотим, чтобы голые стены, чтобы чистое, пустое помещение.
Однажды, взглянув в окно, я увидел, что у церковных дверей стоит грузовая автомашина, а двери церкви широко открыты. Скорее я пошел взглянуть в последний раз на то, что украшало Олепинскую церковь.
Оказывается, на грузовике приехал Яков Балашов - сборщик утиля. Он погрузил в кузов исковерканную медную утварь и тяжелые кожаные книги. Несколько женщин молчаливо, безропотно стояли на папертях, наблюдая, как Яков выносит и кидает в кучу то купель, то подсвечник, то медную ризу с большой иконы, то какие-то цепочки. Женщины просились в церковь, поглядеть, но теперешний хозяин положения никого дальше дверей не пускал. Значит, неудобно было бы выделяться и мне, хотя меня Яков Балашов не посмел бы не пустить вовнутрь. Но пройти в церковь одному на глазах у людей, которых не пускают, значило бы, во-первых, еще более унизить этих людей, подчеркнуть еще раз, что именно им нельзя, а другим можно, а во-вторых, невольно присоединиться к тем, кто вывозит, и сделаться с ними заодно. Сейчас получалось: я стою с теми, кого не пускают, и, как бы там ни было, пусть это всего лишь сборщик утиля с сельсоветским мандатом, явственно получалось: вот стоим мы, кого не пускают и не подпускают, а там, за чертой, те, кто выгребает и увозит эти книги. Глупость, конечно, но мне хотелось в эту минуту остаться по ею сторону мнимой, но резкой черты.
Однако книги есть книги, и их нужно спасать. Я не знал, что написано в этих книгах, насколько они стары, но я видел, что это КНИГИ, и не мог допустить их столь бесцеремонного, среди бела дня, истребления.
В двух километрах от села я догнал грузовик Якова Балашова и посигналил ему, прося остановиться. Он вышел из кабины и вопросительно посмотрел на меня.
- Да вот, книги. Вы, собственно, куда их теперь, что с ними будет?
- В макулатуру. Видишь, какая гора. Я теперь сразу годовой план этими книгами выполню.
- Где ваша база? Куда вам придется везти эту макулатуру?
- В Ундол, там наша база.
- Слушай, а может быть, ты отдашь эти книги мне?
- Как же я отдам? Не имею права, они теперь цену имеют, никак нельзя.
- Какова цена?
- Цена на макулатуру во всем государстве одинакова: две копейки за килограмм.
- Да… Здесь их порядочно. Намного потянет. Продашь или нет? Те же деньги. Тебе даже лучше, не везти, не канителиться.
- А план?
- Заприходуем в сельсовете мои деньги, все будет официально. А я тебе сверх плана со своей стороны…
- Право, не знаю. Да ведь их здесь знаешь сколько? Их тут!.. Надо бы на весы, по порядку.
- Прикинем. Счет ровный: как сто килограммов, так два рубля.
- И ты будешь платить деньги за этот хлам?
- Да уж придется.
Книги мы перегрузили быстро. Яков разохотился.
- Может, это… чего из медных изделий. Поройся в кузове.
Я начал рыться. Но что я мог взять себе из медных изделий? Попался оклад Евангелия с дивными медальонами из эмали, но каждый медальон был раздавлен. Попался венец, под которым венчали, но он был измят, изломан. Попался медный кувшин с крышкой, я его взял, он оказался изделием семнадцатого века. Попался медный изящный ковшичек, взял и его. Больше нечем было поживиться у Якова в кузове. Не тащить же домой подсвечник полутораметровой высоты.
Хотелось мне взять купель. Как-никак и сам я побывал в ней, и все люди в округе, от старого до малого, побывали тоже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46