– Ты как по этой статье мыслишь? – спросил Головкин.
– Навет… Однако злой сей вымысел надобно строжайше рассмотреть, дабы гетмана от напраслины воровской оправить. Пытать придется, Гавриил Иванович…
– Ну что ж, – согласился Головкин, – сам так рассуждаю… По делам ворам и мука… Приступай с богом…
… По распоряжению гетмана пан Быстрицкий привез Мотрю в один из черниговских дворцов Мазепы. Ласково встретивший крестницу гетман пробыл с ней всего три дня – неотложные дела звали его к войску.
Однако за эти три дня Мазепа сумел так ободрить девушку, так уверенно подкрепить свои обещания, что она осталась в самом радостном настроении.
Нет сомнения, что Мотрю, не знавшую истинного положения вещей, в какой-то степени волновали разноречивые и темные слухи о судьбе родных, но гетман и в этом успокоил ее.
– Отец твой прогневил государя разными лживыми доносами. А злоба царя, сама ведаешь, предела не имеет… Я предупредил полковника Апостола, чтобы он укрыл Василия Леонтьевича в надежном месте, а куму устроил бы пока в Батурине… Ежели же, паче чаяния, отец твой будет схвачен, стану просить за него государя, – ныне ко мне сей тиран еще милостив…
– Господи, когда только всех нас избавишь от него! – простодушно воскликнула Мотря.
– Тише, любонько моя, тише… Теперь скоро…
– Один ты за всех думаешь, один трудишься… Смотри, сам в подозрение не попади… Мне без тебя не жить…
– Ой, поживем, серденько, как еще знатно поживем, – отшучивался Мазепа. – Летом все муки наши кончатся… Шведские войска вот-вот тронутся…
– Дай бог… скорее бы…
Окружив Мотрю надзором верных слуг, приказав не допускать к панночке никаких посторонних лиц, гетман уехал.
IX
Затянувшийся разбор кочубеевского доноса внушал серьезные опасения Мазепе. Гетман проведал, что одновременно на него послал донос верный союзному договору с Россией коронный гетман Адам Сенявский. А знакомый стольник Кантакузин сообщил, будто король Станислав открыто всем хвалится, что украинский гетман с ним заодно.
При таком положении, кто знает, как может повернуться дело? Правда, царь болен, живет в Петербурге, а Головкин пишет успокоительные и милостивые письма, но не такие ли письма писал он недавно Кочубею? И ему ли, гетману, искушенному в тонкостях политики, верить словам царедворца?
Мазепа шлет Головкину письмо за письмом, настойчиво требуя присылки доносчиков, для полного обличения, в Киев.
«В простом народе, – сообщает он, – от его кочубеевых единомышленников рассеиваются многие плевелы и разглашаются повести, будто Кочубей в великой милости вашей…»
Головкин вместо ответа опять присылает требование схватить и выслать к нему полковника Апостола, якобы причастного к доносу. Это гетмана совершенно расстроило.
Сделав отписку, что за полковником он установил надзор, а схватить его сейчас никак нельзя, ибо все войско его любит и почитает, Мазепа решил снова применить иезуитский способ отвода от себя возможных подозрений.
Отцы иезуиты учили:
«Когда враги твои чернят тебя, умножь вымыслы их и знай, что один довод из уст врагов твоих против тебя может показаться истиной, а множество доводов будут свидетельствовать о злонамеренности противников твоих, и никто не даст веры им…»
Гетман перечисляет Головкину сразу десяток обвинений и подозрений, набрасываемых на него со всех сторон, а также посылает полученное им письмо некоего пана Тарло, который убеждает его пристать на сторону шведского короля и Станислава.
«Благодарю бога моего, – скорбит гетман, – что грех ради моих наказует меня скорбями, напастями и клеветами, бедами и неудобоносимыми печалями, которые при крайней моей немощи и ослабелой старости превосходят мои силы и не дают спокойно окончить жизнь… Бог дал бы никогда не знать уряду гетманского, на котором от начала его не живу, а мучаюсь, стражду и непрестанные напасти от своих лжебратий и чужестранцев терплю. Прошу вашу вельможность сотворить милость ко мне: подай в тяжких печалях желаемую отраду, да не скончаются безвременно…»
Головкин поспешил успокоить «чувствительного» старика:
«Много таких рассеянных безделиц бывает ни на одного вас, но и на иных верных слуг царского величества. Нечего такому верить, ибо неприятели всегда для своей пользы ложь на верных сплетают, дабы тем своих единомысленников увеселить…»
Благодаря гетмана за присылку письма пана Тарло, Головкин доверил ему ответить пану по своему усмотрению.
Мазепа просьбу выполнил охотно. Он сочинил целое послание, в котором заявлял пану Тарло, что скорее на земле звезды будут, а небо сохой распашется, нежели Украина возвратится к Польше. Он припоминал все насилия, творившиеся панами над украинским народом, и объявлял, что под царским скипетром живется всем вольготно, поэтому никакие обещания не отведут народ от царя, а его, гетмана, «ни стрелы, ни огонь не разлучат от любви пресветлейшего, всемилостивейшего государя». Он наконец, сурово и зло обличал короля Станислава, «который только носит звание короля, а на самом деле является слугой шведов».
Копия письма, отправленного канцлеру, стала новым доказательством непоколебимой верности гетмана.
Следует заметить, что, конечно, никакого ответа пану Тарло гетман не посылал, да и сам «пан Тарло» едва ли не был изобретен хитроумием Мазеры.
X
Пока тянулся разбор кочубеевского доноса, а гетман отводил от себя подозрения, донская смута разрасталась в мощное народное восстание.
Грамоты вольного атамана Кондратия Булавина, призывавшего «бить бояр, прибыльщиков и подьячих», всколыхнули всю южную Русь и Слободскую Украину. В Пристанский городок двинулись толпы работных людей и холопов, спасавшихся от тяжелых податей, подневольной работы и батогов.
Крестьяне прекращают пахоту на помещиков, громят боярские усадьбы. Зарева пожарищ видны и под Тамбовом и под Воронежем. Повсюду в деревнях и станицах шумят вольные народные круги, выбираются, по казацкому обычаю, атаманы.
Булавинский есаул Петро Колодуб верно служил народу. Не раз приходилось ему со своим отрядом бывать в российских деревнях и селах, оказывать помощь крестьянам, поднимавшимся на своих господ. Петро видел, что российские помещики, польские и казацкие паны, несмотря на разную веру и обычаи, всюду одинаково притесняют народ.
Как-то раз к Булавину с просьбой о помощи явились мужики из тамбовской вотчины боярина Салтыкова. Булавин, взяв с собой сотню доброконных казаков под начальством Петра, помчался навестить боярина.
Огромное село, открывшееся их глазам, имело самый неприглядный вид. Крестьянские избенки, покрытые гнилой соломой, отощавшая скотина в катухах, слепленных из глины и хвороста, босоногая ребятня, едва прикрытая лохмотьями, – все свидетельствовало о крайней нищете населения.
А в центре села за белокаменной оградой возвышался великолепный боярский терем, чем-то напомнивший Петру Колодубу палац пана Кричевского.
Хозяина застали врасплох. Тучный бородатый боярин в шелковом узорчатом халате сидел за ужином с плутоватым дьяком, прибывшим от козловского воеводы князя Волконского для расследования жалоб, поступивших на Салтыкова.
Булавин, войдя в горницу вместе с Петром и казаками, снял шапку, чинно поклонился хозяину:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53