И тут же приказал мне определить подходящее место для окопа и выкопать заново. Поработать мне пришлось изрядно. Но урок, полученный от Сидоренко, запомнился основательно.
– Тяжело в ученье – легко в бою, – постоянно напоминал нам Сидоренко, за что мы прозвали его Суворовым. А за его внешний вид называли еще Колобком. Но все мы уважали своего командира. Он был простой, отзывчивый, внимательный к подчиненным.
Один курсант получил письмо, где сообщалось о том, что у него заболел отец, а дом, где живет семья, требовал серьезного ремонта. Парень ходил сам не свой, ни с кем не делился горем. Это заметил майор, в беседе сумел вызвать курсанта на откровенность. Парень показал письмо. Майор попросил курсанта написать рапорт об отпуске. Хотя отпуск не был положен, Сидоренко сумел убедить командира полка отпустить курсанта домой на 15 дней. Этого времени хватило, чтобы подремонтировать дом.
Любил майор песни и сам неплохо пел. Запевал для взвода, подбирал лично и прослушивал их. У каждого взвода была своя коронная песня и своя у роты. На вечерней прогулке мы всегда пели:
Наша школа, школа командиров,
Младший комсостав полка…
Трое «свистунов» сопровождали припев лихим присвистом. Командир полка не раз объявлял роте благодарность за хорошую песню. Когда усталые подразделения возвращались с полковых учений, командир полка на своей «эмке» подъезжал к нашей роте и, обращаясь к Сидоренко, говорил:
– Взбодри, майор, бойцов. Пусть твои молодцы хорошую строевую оторвут.
А Сидоренко словно ждал этого. Вместе с запевалой сержантом Федоровым он начинал:
– Распрягайте, хлопцы, коней, – или другую лихую песню.
Будет – не будет
Еще до выезда в лагерь, находясь в военном городке, мы много слышали о том, что вот-вот начнется война. Жены многих командиров уезжали в глубь страны к родственникам. Чаще и чаще стали говорить о нарушениях границы и других провокациях со стороны фашистской Германии. Хотя политработники и командиры убеждали нас в обратном, но чувствовалось, что они думали так же, как и мы. Смутная тревога и нехорошие предчувствия не покидали нас. А тут еще сержант Федоров, который не мог не петь, в последнее время чаще затягивал грустные песни. Но это не мешало ему мечтать. Он так красочно расписывал нам, как скоро вернется домой, встретится с отцом, матерью, с любимой девушкой и как заживут они после свадьбы. Мы слушали и завидовали ему. Старший сержант Бродов стал часто поговаривать, что устал от службы и скучает по своему учительскому делу.
– Нынче мои ребята уже десятый заканчивать будут. Выросли, возмужали, наверное, не узнаю, – мечтательно, с глубокой грустью говорил он.
Однажды, уже в лагере, во время самоподготовки сержант Федоров взял баян и вместо любимой «Катюши» затянул песню из кинофильма «Большая жизнь» о том, как молодого коногона несут с разбитой головой. Пел с каким-то душевным надрывом, проникновенно, вышибая слезу. Майор Сидоренко, который в лагере почти неотлучно находился в роте, подошел сзади к Федорову, положил руку на плечо и сказал:
– Хватит, дружок, больше не могу. Заводи веселую. – На глаза командира навертывались слезы. Увидев это, Федоров тут же рванул мехи и начал: «Ты сказала, в понедельник»…
Песню подхватили все. Спели лихо. Но что-то грустное, необъяснимое осталось от этой картины на душе 'у меня и, думаю, у других. Тут пришел дежурный, принес почту и, как водится, заставил плясать счастливчиков, которым принес весточки от родных, любимых и знакомых. Получил письмо и я. Написал его брат Иван. Вот оно: «Здравствуй, Коля! Пламенный привет тебе от всей семьи! Живем мы не хуже, чем при тебе. Я заканчиваю седьмой класс. Экзамены сдам. В этом твердо уверен. Пока не решил, что буду делать дальше. Если у родителей будет здоровье, то, может, пойду в восьмой, а нет, то в ремесленное училище, или пойду работать. У бати здоровье-то неважное, пора бы на пенсию, а он все хорохорится, говорит, что до института меня доведет, инженером с высшим образованием сделает. Конечно, учиться – дело неплохое, но и совесть надо иметь. У старика жизнь была нелегкая, сам знаешь. А мы, если надо, можем учиться и заочно. Все думаю: кем быть? Эх, если бы в шоферы попасть удалось, пошел бы, не задумываясь.
У нас часто поговаривают, что может начаться война. Правда это? Батя рассказал, что у них с конного двора стройки забрали лучших лошадей. Говорят, для армии. Со снабжением тоже похудшало. Масло сливочное стали продавать с перебоями. Дают в одни руки по 200 граммов. А так все как будто есть.
С кем же может быть война? С японцами? Неужели Халхин-Гол не пошел впрок? Снова с финнами? Не похоже. Часто поговаривают, что будто бы Германия копит силы на нас. Ты служишь там, около самой границы. Тебе, наверное, лучше знать, что к чему. Нынче картошки мы насадили много. Кроме своего огорода, разделали целину под высоковольтной и засадили там три сотки. Батя сказал, что на всякий случай это нам не повредит, а когда война, всегда голодно. Приедешь в отпуск, наговоримся досыта. А пока до свидания. Жду ответа, как соловей лета. Твой брат Иван».
Письмо, на которое я надеялся, что оно разгонит плохое настроение, наоборот, утвердило во мне мысль, что война все же будет, если уж об этом говорят даже на Урале.
В последнее время нас чаще и чаще призывали проявлять бдительность, читали лекции о том, что мы должны быть в постоянной боевой готовности. Но ответа сомневающимся в том, будет или не будет война, нам никто не давал. Даже старший сержант Бродов, который хорошо разбирался в международной обстановке и отвечал на любые вопросы, уклонялся от ответа на этот. А однажды, когда его спросили в очередной раз, он сказал, что на эту тему прочитает лекцию старший политрук Смирнов. Такая «лекция» вскоре состоялась. Старший политрук Смирнов раскрыл газету за 14 июня и прочитал нам Заявление ТАСС. В нем опровергались слухи о неизбежности войны между СССР и Германией.
– Большего я вам сообщить не могу, а сейчас спешу в штаб, – уклонился от вопросов Смирнов. По поведению старшего политрука было видно, что он не сомневается в том, что опровергается в Заявлении, но высказать, что думает, не желает.
18 июня были прерваны занятия и объявлена тревога. Старшина Яновский скомандовал: «Рота, в ружье!» Командиры взводов доложили майору Сидоренко о наличии бойцов в строю. А затем перед ротой была поставлена задача. Полковая школа должна марш-броском совершить переход в расположение военного городка. Палатки в лагере не снимать. При себе иметь только крайне необходимое.
Переход совершили за два часа с небольшим. В городке вся техника была приведена в боевую готовность. Нам приказали сжечь все конспекты и наставления. Выдали боеприпасы. После обеда все подразделения полка построились около автомашин, на которых предстояло ехать. Нам объявили, что на днях начнутся армейские учения с боевыми стрельбами и мы должны выехать в поле для подготовки. К вечеру полк выехал и часа через два-три остановился в сосновом лесу, опушкой выходившему к хлебным полям. Сразу же нам приказали рыть траншеи для укрытия от авиации.
Начались жаркие дни учебы. Постоянные пешие марш-броски, окапывание. Все, что раньше проходили теоретически, сейчас отрабатывалось на практике. Занимались по 10–12 часов в сутки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
– Тяжело в ученье – легко в бою, – постоянно напоминал нам Сидоренко, за что мы прозвали его Суворовым. А за его внешний вид называли еще Колобком. Но все мы уважали своего командира. Он был простой, отзывчивый, внимательный к подчиненным.
Один курсант получил письмо, где сообщалось о том, что у него заболел отец, а дом, где живет семья, требовал серьезного ремонта. Парень ходил сам не свой, ни с кем не делился горем. Это заметил майор, в беседе сумел вызвать курсанта на откровенность. Парень показал письмо. Майор попросил курсанта написать рапорт об отпуске. Хотя отпуск не был положен, Сидоренко сумел убедить командира полка отпустить курсанта домой на 15 дней. Этого времени хватило, чтобы подремонтировать дом.
Любил майор песни и сам неплохо пел. Запевал для взвода, подбирал лично и прослушивал их. У каждого взвода была своя коронная песня и своя у роты. На вечерней прогулке мы всегда пели:
Наша школа, школа командиров,
Младший комсостав полка…
Трое «свистунов» сопровождали припев лихим присвистом. Командир полка не раз объявлял роте благодарность за хорошую песню. Когда усталые подразделения возвращались с полковых учений, командир полка на своей «эмке» подъезжал к нашей роте и, обращаясь к Сидоренко, говорил:
– Взбодри, майор, бойцов. Пусть твои молодцы хорошую строевую оторвут.
А Сидоренко словно ждал этого. Вместе с запевалой сержантом Федоровым он начинал:
– Распрягайте, хлопцы, коней, – или другую лихую песню.
Будет – не будет
Еще до выезда в лагерь, находясь в военном городке, мы много слышали о том, что вот-вот начнется война. Жены многих командиров уезжали в глубь страны к родственникам. Чаще и чаще стали говорить о нарушениях границы и других провокациях со стороны фашистской Германии. Хотя политработники и командиры убеждали нас в обратном, но чувствовалось, что они думали так же, как и мы. Смутная тревога и нехорошие предчувствия не покидали нас. А тут еще сержант Федоров, который не мог не петь, в последнее время чаще затягивал грустные песни. Но это не мешало ему мечтать. Он так красочно расписывал нам, как скоро вернется домой, встретится с отцом, матерью, с любимой девушкой и как заживут они после свадьбы. Мы слушали и завидовали ему. Старший сержант Бродов стал часто поговаривать, что устал от службы и скучает по своему учительскому делу.
– Нынче мои ребята уже десятый заканчивать будут. Выросли, возмужали, наверное, не узнаю, – мечтательно, с глубокой грустью говорил он.
Однажды, уже в лагере, во время самоподготовки сержант Федоров взял баян и вместо любимой «Катюши» затянул песню из кинофильма «Большая жизнь» о том, как молодого коногона несут с разбитой головой. Пел с каким-то душевным надрывом, проникновенно, вышибая слезу. Майор Сидоренко, который в лагере почти неотлучно находился в роте, подошел сзади к Федорову, положил руку на плечо и сказал:
– Хватит, дружок, больше не могу. Заводи веселую. – На глаза командира навертывались слезы. Увидев это, Федоров тут же рванул мехи и начал: «Ты сказала, в понедельник»…
Песню подхватили все. Спели лихо. Но что-то грустное, необъяснимое осталось от этой картины на душе 'у меня и, думаю, у других. Тут пришел дежурный, принес почту и, как водится, заставил плясать счастливчиков, которым принес весточки от родных, любимых и знакомых. Получил письмо и я. Написал его брат Иван. Вот оно: «Здравствуй, Коля! Пламенный привет тебе от всей семьи! Живем мы не хуже, чем при тебе. Я заканчиваю седьмой класс. Экзамены сдам. В этом твердо уверен. Пока не решил, что буду делать дальше. Если у родителей будет здоровье, то, может, пойду в восьмой, а нет, то в ремесленное училище, или пойду работать. У бати здоровье-то неважное, пора бы на пенсию, а он все хорохорится, говорит, что до института меня доведет, инженером с высшим образованием сделает. Конечно, учиться – дело неплохое, но и совесть надо иметь. У старика жизнь была нелегкая, сам знаешь. А мы, если надо, можем учиться и заочно. Все думаю: кем быть? Эх, если бы в шоферы попасть удалось, пошел бы, не задумываясь.
У нас часто поговаривают, что может начаться война. Правда это? Батя рассказал, что у них с конного двора стройки забрали лучших лошадей. Говорят, для армии. Со снабжением тоже похудшало. Масло сливочное стали продавать с перебоями. Дают в одни руки по 200 граммов. А так все как будто есть.
С кем же может быть война? С японцами? Неужели Халхин-Гол не пошел впрок? Снова с финнами? Не похоже. Часто поговаривают, что будто бы Германия копит силы на нас. Ты служишь там, около самой границы. Тебе, наверное, лучше знать, что к чему. Нынче картошки мы насадили много. Кроме своего огорода, разделали целину под высоковольтной и засадили там три сотки. Батя сказал, что на всякий случай это нам не повредит, а когда война, всегда голодно. Приедешь в отпуск, наговоримся досыта. А пока до свидания. Жду ответа, как соловей лета. Твой брат Иван».
Письмо, на которое я надеялся, что оно разгонит плохое настроение, наоборот, утвердило во мне мысль, что война все же будет, если уж об этом говорят даже на Урале.
В последнее время нас чаще и чаще призывали проявлять бдительность, читали лекции о том, что мы должны быть в постоянной боевой готовности. Но ответа сомневающимся в том, будет или не будет война, нам никто не давал. Даже старший сержант Бродов, который хорошо разбирался в международной обстановке и отвечал на любые вопросы, уклонялся от ответа на этот. А однажды, когда его спросили в очередной раз, он сказал, что на эту тему прочитает лекцию старший политрук Смирнов. Такая «лекция» вскоре состоялась. Старший политрук Смирнов раскрыл газету за 14 июня и прочитал нам Заявление ТАСС. В нем опровергались слухи о неизбежности войны между СССР и Германией.
– Большего я вам сообщить не могу, а сейчас спешу в штаб, – уклонился от вопросов Смирнов. По поведению старшего политрука было видно, что он не сомневается в том, что опровергается в Заявлении, но высказать, что думает, не желает.
18 июня были прерваны занятия и объявлена тревога. Старшина Яновский скомандовал: «Рота, в ружье!» Командиры взводов доложили майору Сидоренко о наличии бойцов в строю. А затем перед ротой была поставлена задача. Полковая школа должна марш-броском совершить переход в расположение военного городка. Палатки в лагере не снимать. При себе иметь только крайне необходимое.
Переход совершили за два часа с небольшим. В городке вся техника была приведена в боевую готовность. Нам приказали сжечь все конспекты и наставления. Выдали боеприпасы. После обеда все подразделения полка построились около автомашин, на которых предстояло ехать. Нам объявили, что на днях начнутся армейские учения с боевыми стрельбами и мы должны выехать в поле для подготовки. К вечеру полк выехал и часа через два-три остановился в сосновом лесу, опушкой выходившему к хлебным полям. Сразу же нам приказали рыть траншеи для укрытия от авиации.
Начались жаркие дни учебы. Постоянные пешие марш-броски, окапывание. Все, что раньше проходили теоретически, сейчас отрабатывалось на практике. Занимались по 10–12 часов в сутки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36