Следом за ним скатился я, а затем остальные бойцы минометного взвода.
Сразу почувствовалось, как холодный сквозняк, от ветра на улице, проникающий сквозь щели сарая, свободно гуляет по полу. Стряхнув с себя сено, мы топтались у дверей.
– Приготовиться к построению! – скомандовал Юрченко и пинком распахнул дверь сарая.
– Братцы! Зима! – крикнул боец Истомин и первым выскочил из сарая. Он подбежал к наметанному за ночь сугробу, зачерпнул полные ладони пушистого снега и стал умываться им. С его разрумяненного лица стекала грязная вода. Затем Истомин вынул платок и вытер лицо.
Ровин, степенный сибиряк лет тридцати пяти, осуждающе посмотрел на Истомина.
– Нашел чему радоваться, дурень. Зима! Померзнешь в окопах по-другому запоешь. Не раз теплое летечко вспомнишь, – ворчал Ровин. Он не спеша натер руки снегом, когда с них перестала стекать грязь, старательно вытер их полами шинели и только тогда принялся за лицо.
Построив взвод, Юрченко доложил командиру роты, который стоял тут же и наблюдал, как умываются бойцы. На Богданове был новый белый полушубок, который ладно сидел на плечах и делал нашего командира моложе и молодцеватее. Он подал команду „Вольно!“ н ознакомил нас с распорядком на день. Предлагалось побриться и приготовиться к бане. После помывки ждать команду, возможно, что батальон здесь долго не задержится. Минометчикам не расходиться далеко от сарая.
– Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, – пробурчал под нос Истомин. Богданов, стоявший в трех шагах от него, расслышал это, строго посмотрел на Истомина, но, ничего не сказав, ушел в другое подразделение.
Сообщение о том, что предстоит мыться в бане, вызвало оживленные разговоры. Старший из нас по возрасту Ровин смачно рассказывал, как ему у себя на родине в Сибири приходилось париться чуть не до потери сознания. Я почти дословно запомнил его рассказ.
– Бывало, в субботу натопишь баньку, что у нас в огороде, и пойдешь с женкой париться. А она у меня страсть как любила, чтобы я ее березовым веником отходил. Плеснешь на каменку шайку-другую, так запарит, что самого себя не видишь. Того и гляди, паром крышу поднимет или всю взорвет. Распаришь веник и жаришь им ее по спине и по заднице. Из сил выбиваешься, зона еще да еще кричит. Выматеришься, бросишь веник, а она за тебя возьмется. Встанешь на четвереньки, а баба тебя веником так отхлещет, что все тело огнем горит. Такое ощущение, будто в сие мгновение богу душу отдашь. Тут опрометью выбегаешь в огород. Благо всегда помнил, где дверь. А то бы стену вынес. Покатаешься в снегу и снова под веник.
Так мы с ней по три захода делали. А под конец, как говорят, на десерт пару кринок квасу в шайку вливали. Веник там попреет, и мы по очереди друг друга охаживаем. Потом окатимся холодной водой и прямо голышом босиком огородами домой чешем. Ну и, как водится в добром доме, каждый раз к бане пол-литра покупал и на стол ставил. Баба у меня от водки не отказывалась. Половину стаканчика выпьет и как свекла красная сидит, только похохатывает. Да, царское это дело – париться. После хорошего веничка словно заново на свет народился. На душе легко, по телу приятное тепло бегает. А спится как после того!
– Ты, Ровин, наверное, на венички намекаешь, что в сарае висят, прервал его Юрченко. – Разрешаю взять две пары. На взвод хватит. Больше ни одного. А то хозяин придет, плохо о нас подумает. Скажет, не красноармейцы, а мародеры какие-то здесь были. Сделав многозначительную паузу, Юрченко обратился ко всем:
– Поняли?
Подтвердив, что поняли, минометчики стали расспрашивать Юрченко, будут ли выдавать зимнюю одежду, как с бельем: выдадут новое или оставят старое после прожарки?
– Все узнаете на месте, – Юрченко дал понять, что сам толком не знает, как будет организована помывка в бане.
За последнее время мы все изрядно завшивели. Эти проклятые насекомые буквально заедали нас, не давая покоя ни днем ни ночью. Как только ни пытались избавиться от вшей! Раздевались до пояса, выворачивали над костром или перед печкой белье наизнанку, трясли над огнем. Видели, как насекомые не выдерживали жары и падали в огонь, но, увы, и этот способ не помогал избавиться от вшей. В последнее время мы нередко замечали друг у друга, как вши ползали даже на воротниках шинелей.
– Эх, сколько бы я дал, чтобы избавиться от этих тварей, – вздохнул Ровин, придавив ногтями только что вынутую из-за пазухи вошь.
– А сколько у тебя есть в наличии? – спросил Истомин, вызвав дружный хохот окружающих. Но Ровин, словно не замечая, рассуждал:
– Все это от грязи, нечистоты.
– И неправда. Не от грязи это. А от тоски, горя и забот, – встрял в разговор ездовой Никитич. Этот хилый старичок неопределенных лет был постоянно прикомандирован к нашему взводу, хотя и числился в хозвзводе. А вначале он возил кухню, но повар почему-то потребовал, чтобы дали для этого другого ездового. Наверное, потому, что Никитич был невезуч, как дед Щукарь, и страшно болтлив, всегда встревал во все разговоры. А повар был человеком молчаливым. Видно, не сошлись характерами.
– Вошь – это так же, как крыса. Она о себе дает знать, когда лихолетье. Говоришь, от грязи? Не так. До войны меня судьба кидала, приходилось в грязи жить, а вшей не видел. И не потому, что их не было. Вошь есть в каждом человеке. В хорошее время она внутри его живет, а в худое наружу лезет и грызет человека. Помрет он, и она с ним, а то к другому переберется.
– Чушь городишь, – оборвал его Юрченко.
– Не чушь. Поживешь с мое, навидаешься всего, так говорить не будешь, – обиделся Никитич, а затем, распалясь, продолжал: – У нас в деревне попадья померла. А батюшка так любил ее, как голубь голубку. Загрустил после этого, попивать стал и завшивел. Бывало, службу ведет, а сам то и дело за пазуху лезет и свирепо чешется. Потом преставился. Когда в гробу лежал, я сам видел, как из него, прямо из кожи, вши вылазили.
Юрченко брезгливо сплюнул и ушел, чтобы не слышать старика. Вскоре он вернулся и подал команду строиться.
Баня располагалась на берегу еще не замерзшей речушки. Между кустами была натянута большая палатка. Рядом, на рельсах, над ямами стояли две металлические бочки из-под бензина, наполненные водой. Верхняя часть бочек вырезана автогеном. Под бочками горели костры. Метрах в двадцати стояли две походные кухни. В их котлах тоже грелась вода. В полусотне шагов от палатки стояли две прожарки, которые мы называли душегубками.
Руководили помывкой старшина роты и начальник полковой санчасти младший лейтенант Яманаев, которого мы называли не по званию и должности, а просто – доктор. Этот маленький, щупленький командир в длинной, не по росту, шинели с путающимися в ногах полами больше походил на монаха, чем на воина. Он вечно суетился, все путал. И если бы не старшина, степенный и рассудительный мужик, с зычным голосом, то под руководством Яманаева едва ли бы состоялась помывка.
Юрченко доложил старшине, что минометный взвод прибыл на помывку. Старшина сурово взглянул на строй и поставил задачу:
– Раздеваться здесь, – указал пальцем на расчищенное от снега место. Карманы очистить, поясные и брючные ремни снять, документы и все другое взять с собой. Все снятое пойдет в прожарку. Воду расходовать экономно, по пять котелков на человека. Одеваться будете там, во все новое, – старшина указал на другую площадку, где лежали горы нового белья, обмундирования, ватников, шинелей и ботинок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
Сразу почувствовалось, как холодный сквозняк, от ветра на улице, проникающий сквозь щели сарая, свободно гуляет по полу. Стряхнув с себя сено, мы топтались у дверей.
– Приготовиться к построению! – скомандовал Юрченко и пинком распахнул дверь сарая.
– Братцы! Зима! – крикнул боец Истомин и первым выскочил из сарая. Он подбежал к наметанному за ночь сугробу, зачерпнул полные ладони пушистого снега и стал умываться им. С его разрумяненного лица стекала грязная вода. Затем Истомин вынул платок и вытер лицо.
Ровин, степенный сибиряк лет тридцати пяти, осуждающе посмотрел на Истомина.
– Нашел чему радоваться, дурень. Зима! Померзнешь в окопах по-другому запоешь. Не раз теплое летечко вспомнишь, – ворчал Ровин. Он не спеша натер руки снегом, когда с них перестала стекать грязь, старательно вытер их полами шинели и только тогда принялся за лицо.
Построив взвод, Юрченко доложил командиру роты, который стоял тут же и наблюдал, как умываются бойцы. На Богданове был новый белый полушубок, который ладно сидел на плечах и делал нашего командира моложе и молодцеватее. Он подал команду „Вольно!“ н ознакомил нас с распорядком на день. Предлагалось побриться и приготовиться к бане. После помывки ждать команду, возможно, что батальон здесь долго не задержится. Минометчикам не расходиться далеко от сарая.
– Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, – пробурчал под нос Истомин. Богданов, стоявший в трех шагах от него, расслышал это, строго посмотрел на Истомина, но, ничего не сказав, ушел в другое подразделение.
Сообщение о том, что предстоит мыться в бане, вызвало оживленные разговоры. Старший из нас по возрасту Ровин смачно рассказывал, как ему у себя на родине в Сибири приходилось париться чуть не до потери сознания. Я почти дословно запомнил его рассказ.
– Бывало, в субботу натопишь баньку, что у нас в огороде, и пойдешь с женкой париться. А она у меня страсть как любила, чтобы я ее березовым веником отходил. Плеснешь на каменку шайку-другую, так запарит, что самого себя не видишь. Того и гляди, паром крышу поднимет или всю взорвет. Распаришь веник и жаришь им ее по спине и по заднице. Из сил выбиваешься, зона еще да еще кричит. Выматеришься, бросишь веник, а она за тебя возьмется. Встанешь на четвереньки, а баба тебя веником так отхлещет, что все тело огнем горит. Такое ощущение, будто в сие мгновение богу душу отдашь. Тут опрометью выбегаешь в огород. Благо всегда помнил, где дверь. А то бы стену вынес. Покатаешься в снегу и снова под веник.
Так мы с ней по три захода делали. А под конец, как говорят, на десерт пару кринок квасу в шайку вливали. Веник там попреет, и мы по очереди друг друга охаживаем. Потом окатимся холодной водой и прямо голышом босиком огородами домой чешем. Ну и, как водится в добром доме, каждый раз к бане пол-литра покупал и на стол ставил. Баба у меня от водки не отказывалась. Половину стаканчика выпьет и как свекла красная сидит, только похохатывает. Да, царское это дело – париться. После хорошего веничка словно заново на свет народился. На душе легко, по телу приятное тепло бегает. А спится как после того!
– Ты, Ровин, наверное, на венички намекаешь, что в сарае висят, прервал его Юрченко. – Разрешаю взять две пары. На взвод хватит. Больше ни одного. А то хозяин придет, плохо о нас подумает. Скажет, не красноармейцы, а мародеры какие-то здесь были. Сделав многозначительную паузу, Юрченко обратился ко всем:
– Поняли?
Подтвердив, что поняли, минометчики стали расспрашивать Юрченко, будут ли выдавать зимнюю одежду, как с бельем: выдадут новое или оставят старое после прожарки?
– Все узнаете на месте, – Юрченко дал понять, что сам толком не знает, как будет организована помывка в бане.
За последнее время мы все изрядно завшивели. Эти проклятые насекомые буквально заедали нас, не давая покоя ни днем ни ночью. Как только ни пытались избавиться от вшей! Раздевались до пояса, выворачивали над костром или перед печкой белье наизнанку, трясли над огнем. Видели, как насекомые не выдерживали жары и падали в огонь, но, увы, и этот способ не помогал избавиться от вшей. В последнее время мы нередко замечали друг у друга, как вши ползали даже на воротниках шинелей.
– Эх, сколько бы я дал, чтобы избавиться от этих тварей, – вздохнул Ровин, придавив ногтями только что вынутую из-за пазухи вошь.
– А сколько у тебя есть в наличии? – спросил Истомин, вызвав дружный хохот окружающих. Но Ровин, словно не замечая, рассуждал:
– Все это от грязи, нечистоты.
– И неправда. Не от грязи это. А от тоски, горя и забот, – встрял в разговор ездовой Никитич. Этот хилый старичок неопределенных лет был постоянно прикомандирован к нашему взводу, хотя и числился в хозвзводе. А вначале он возил кухню, но повар почему-то потребовал, чтобы дали для этого другого ездового. Наверное, потому, что Никитич был невезуч, как дед Щукарь, и страшно болтлив, всегда встревал во все разговоры. А повар был человеком молчаливым. Видно, не сошлись характерами.
– Вошь – это так же, как крыса. Она о себе дает знать, когда лихолетье. Говоришь, от грязи? Не так. До войны меня судьба кидала, приходилось в грязи жить, а вшей не видел. И не потому, что их не было. Вошь есть в каждом человеке. В хорошее время она внутри его живет, а в худое наружу лезет и грызет человека. Помрет он, и она с ним, а то к другому переберется.
– Чушь городишь, – оборвал его Юрченко.
– Не чушь. Поживешь с мое, навидаешься всего, так говорить не будешь, – обиделся Никитич, а затем, распалясь, продолжал: – У нас в деревне попадья померла. А батюшка так любил ее, как голубь голубку. Загрустил после этого, попивать стал и завшивел. Бывало, службу ведет, а сам то и дело за пазуху лезет и свирепо чешется. Потом преставился. Когда в гробу лежал, я сам видел, как из него, прямо из кожи, вши вылазили.
Юрченко брезгливо сплюнул и ушел, чтобы не слышать старика. Вскоре он вернулся и подал команду строиться.
Баня располагалась на берегу еще не замерзшей речушки. Между кустами была натянута большая палатка. Рядом, на рельсах, над ямами стояли две металлические бочки из-под бензина, наполненные водой. Верхняя часть бочек вырезана автогеном. Под бочками горели костры. Метрах в двадцати стояли две походные кухни. В их котлах тоже грелась вода. В полусотне шагов от палатки стояли две прожарки, которые мы называли душегубками.
Руководили помывкой старшина роты и начальник полковой санчасти младший лейтенант Яманаев, которого мы называли не по званию и должности, а просто – доктор. Этот маленький, щупленький командир в длинной, не по росту, шинели с путающимися в ногах полами больше походил на монаха, чем на воина. Он вечно суетился, все путал. И если бы не старшина, степенный и рассудительный мужик, с зычным голосом, то под руководством Яманаева едва ли бы состоялась помывка.
Юрченко доложил старшине, что минометный взвод прибыл на помывку. Старшина сурово взглянул на строй и поставил задачу:
– Раздеваться здесь, – указал пальцем на расчищенное от снега место. Карманы очистить, поясные и брючные ремни снять, документы и все другое взять с собой. Все снятое пойдет в прожарку. Воду расходовать экономно, по пять котелков на человека. Одеваться будете там, во все новое, – старшина указал на другую площадку, где лежали горы нового белья, обмундирования, ватников, шинелей и ботинок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36