«Не мог приехать предыдущим поездом?»
«Задержали дела…»
«Но ты нашел время выпить…»
«Это одна минута, всего одна минута… Послушай, Барбара, давай остановимся у Паббсов. Ты, может, выпьешь тоже?»
«Хорошо…»
Так они останавливаются у Паббсов, чтобы выпить рюмочку аперитива. После второй порции коктейля возвращается прежнее взаимопонимание.
Дональд ворчит:
«Боже мой, я отдал бы все, чтобы так зверски не уставать на работе! Слишком изматывает…»
«А я уверена, что мы рано состарились, – огорченно произносит Барбара, глядя на блеклый плафон бара. – Ты хоть помнишь, как это здорово – быть молодым?! И что это такое, помнишь?!»
«Конечно, – кивает головой Дональд, – но мы уже старики, дорогая… И слишком долго женаты…»
…А голос молодой, сегодняшней Барбары продолжал литься из темноты:
– Когда меня били мальчишки, мать учила: «Сделай пальцы так…» И просила сжать их в кулак. «Не могу», – пищала я. «Сожми кулак, тебе говорю!» – командовала она. Я пыталась кричать громче; тогда она сжимала в кулак свои пальцы и била меня по спине.
Непонятно, почему мать надумала сделать из меня малолетнюю кинозвезду. И она сразу же перешла от планов к делу. В три года устроила в школу мисс Лакальм «Танцы, акробатика». В четыре года меня так натаскали, что Лакальм решила выпустить на сцену. Это было счастливое время для матери, тяжелым трудом зарабатывавшей деньги, чтобы дать мне возможность учиться и выступать в клубах перед местными театралами.
Но материнская иллюзия оказалась недолговечной. Я научилась читать. От букваря перешла к чтению наклеек на бутылках и объявлений в троллейбусе. Наизусть выучивала некоторые из них, хотя зачастую не понимала смысла. Например, вот такое: «Треть вашей жизни – значит ли она для вас что-нибудь?! Тогда купите нашу кровать! Она вам будет стоить в ночь не дороже чашки кофе, если вы проживете сто лет. Неужели вы не можете позволить себе еще одну чашку кофе?!»
Барбара тихо смеется в темноте.
– Наконец мать, – вновь заговорила Барбара, – застала меня ночью за чтением книги в кровати.
«Бог мой! – вскричала она, обращаясь к самому высокому авторитету, который никогда не признавала. – Читает! Сидит и читает!»
Слезы заполнили ее глаза, и она выбежала из комнаты. А через минуту предъявила ультиматум: «Чтение или уроки танцев!»
Ее лицо исказило выражение растерянности, огорчения и, наконец, невыносимой муки, когда я сказала: «Чтение».
Как-то в субботу тетушка Маргарет сказала матери:
«А может, и к лучшему, Кэтти, что она начала читать. Ей уже семь, уродлива, два передних зуба потеряны. Она далеко не „звезда“, не Ширлей Темпл».
«Ладно, – сказала мать, – но она ведь может быть Джейн Видерс!»
И чем старше я становилась, тем чаще возникали такие споры и разыгрывались громкие сцены. Лишь перед самым моим поступлением в высшую школу мы начали' немножко понимать друг друга…
«…Мы научимся прекрасно понимать друг друга. – Дональд думал о своем, словно Барбара рассказывала о своей жизни не для него. И хотя он мог подробно повторить рассказ Барбары, он трогал его куда меньше, чем рисуемая в воображении перспектива семейной жизни. – Мы будем часто принимать гостей. Воскресный визит Джонсонов и Уотсонов будет затягиваться до вечера. Они порядком устанут, изрядно подгуляют. Даже Барбара выпьет три полных, круглых, как шар, фужера».
Страдая одышкой и чрезмерным весом, Дональд тем не менее подумывает о дне, когда они с соседом смогут сразиться на теннисном корте. Он будет играть с десяти до полудня и будет доволен своей игрой. Он забудет, что его противник, такой же ожиревший и вышедший из формы игрок, как и он сам.
«А как насчет пивка, Дональд?» – спросит соперник в конце последнего сета.
«Нет, спасибо. Я должен принять холодный душ. Хочу сбросить немножко веса…»
«Кружка пивка не помешает…»
После шестой кружки Дональд пойдет домой. У него аппетит, как в дни былых тяжелых тренировок, когда он играл за «Манчестер Рейнджерс». По дороге он решит, что неплохо бы поиграть с сыном и соседскими детьми. Отец, он знает, должен проводить время со своим сыном.
Вдруг он замечает, что Ричард не особенно хорошо координирован в движениях. Плоховато бежит, еще хуже прыгает. Легко теряется в простейшей игровой обстановке. Быстро устает и садится отдыхать.
Дональд, расстроенный, идет в дом, чтобы посоветоваться с женой. Он спрашивает, когда мальчик в последний раз был у врача.
«Месяц назад… А почему ты спрашиваешь?»
«Он бежит, как старик. Очень быстро устает и совсем не интересуется спортом. Ведь мы-то с тобой интересовались!»
«Таков возраст! Ребенок сейчас растет!»
«Конечно, растет, – огорченно соглашается Дональд, – но он какой-то подавленный».
«Не больше, чем все дети… Со временем пройдет».
«Возможно. Но когда я был в его возрасте…»
«Когда ты был в его возрасте, ты бегал в школу за три мили, а по вечерам еще торговал газетами. Я знаю, как тяжело было раньше. Но наши дети совсем не должны делать то, что делали мы. И ты серьезно хочешь, чтобы Дика осмотрел врач?»
Тихий голос Барбары действовал на Дона усыпляюще. Он выпустил ее руку и осторожно повернулся набок.
– …Однажды я решила поступить в колледж. Такое не могло прийти даже в голову моей сумасбродной матери. Отец был в армии, а сама она работала носильщиком на книжном складе за восемь фунтов в неделю. Так что в доме не водилось и лишнего пенса. Я до сих пор как огня боюсь вновь столкнуться с нуждой. Все что угодно, только не нужда…
Когда я сказала матери о своем решении, она обомлела. Но спустя день, после мучительного раздумья, сказала мне твердо:
«Барбара, ты будешь учиться в колледже!»
Она нашла работу за двадцать фунтов в неделю, фантастическую для того времени сумму. Она подрядилась мыть машины на стоянке возле вокзала. Это была грязная, тяжелая даже для мужчины работа. Но мать не отступала.
Не зная физического труда, я никогда не задумывалась над тем, что мать расплачивается годами жизни за мою тщеславную мечту о колледже.
Училась я старательно. И вообще выглядела, как любая студентка, о которых так любят писать в добропорядочных журналах, – «дочь хорошо воспитанной матери, которая до замужества была не то школьной учительницей, не то работала в библиотеке».
Однажды, когда мне надо было возвращаться в колледж после каникул, мать посетовала, что не может меня проводить – заступала ее смена.
Когда поезд тронулся, я увидела огромный двор, забитый машинами. И среди блеска сверкающих лимузинов – фигуру моей матери. Я вскочила на сиденье и начала судорожно махать рукой. Но мать не заметила меня. Я же, пока могла, смотрела на нее – неуклюжую, в высоких резиновых сапогах, в перчатках с длинными резиновыми крагами… И мне так вдруг захотелось сказать матери, что я люблю ее больше всех людей на свете. Но увидеться уже не пришлось. Она умерла, когда я была в колледже.
Спустя несколько месяцев после ее похорон ко мне неожиданно подошел незнакомый мужчина и спросил:
«Нет, этого не может быть?! И все же я уверен, что ваше имя Кэтти Гринхей!»
«Нет, это было имя моей матери!» – ответила я.
Он поднял палец.
«О, так вы ее дочь! Я знал Кэтти еще ребенком. Играл в футбол с ее братьями. Знаю всех Гринхеев. Это настоящие люди».
Он кивнул головой и улыбнулся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71