С нами отправились две тысячи сирханских верблюдов с грузом боеприпасов и провианта. Из-за обоза мы продвигались медленно и достигли железной дороги при наступлении темноты. Несколько человек ускакало вперед, чтобы обследовать линию при дневном свете и увериться в том, что ничто не нарушит спокойствия во время многочасового перехода через нее растянувшихся колонн верблюдов.
Перед заходом солнца мы увидели железнодорожное полотно, бегущее широким изгибом по открытой местности между низкими зарослями кустарника и травы.
Когда я въезжал на насыпь, из-за длинной тени водостока налево от меня показался турецкий солдат, без сомнения проспавший там целый день. Он дико взглянул на меня и на револьвер в моей руке, а затем печально посмотрел на свою винтовку, валявшуюся вдали. Это был молодой крепкий человек угрюмого вида. Я пристально поглядел на него и мягко сказал:
– Бог милостив!
Он понял смысл арабской фразы и вскинул на меня сверкнувшие глаза. Хмурое выражение его заспанного лица начало медленно расплываться от недоверчивой радости.
Однако он не произнес ни слова. Я стиснул ногами волосатые бока моего верблюда, он мерным шагом пересек рельсы и спустился по склону, но юный турок и не подумал стрелять мне в спину, когда я отъезжал от него. На безопасном расстоянии я оглянулся. Он приложил большой палец к носу и помахал мне рукой.
Мы разожгли костер как сигнальный огонь для остальных и ждали, пока мимо проходили темные ряды верблюдов.
На следующий день мы выступили к вади Эль-Джинз, где заночевали. Заал подстрелил дрофу, и мы устроили пир. Верблюды тоже пировали, бродя по колено в сочной траве, взращенной щедротами весны.
Четвертый, столь же легкий переход привел нас к нашей цели – к Атаре, где стояли лагерем союзники – шейхи Мифлех, Фахад и Адуб. Фахад еще не оправился от раны, но Мифлех вышел приветствовать нас медоточивыми словами. Его лицо выражало алчность, и он тяжело дышал, снедаемый ею.
Наш план, благодаря львиной доле участия в нем Алленби, обещал легко осуществиться. Мы, закончив приготовления, пересекли железнодорожное полотно по пути к Темеду, главному месту водоснабжения племени бени-сахр. Оттуда под прикрытием их кавалерии мы должны были двинуться на Мадебу и основать в ней нашу штаб-квартиру, в то время как Алленби приводил в порядок дорогу Иерихон – Салт, – нам следовало соединиться с британскими силами, не производя ни единого выстрела.
Наконец пришло известие, что англичане взяли Амман. Через полчаса мы выступили в Темед через покинутую линию.
Следующее сообщение гласило, что англичане отступают, и, хотя мы и раньше предупреждали арабов о возможности этого, они пришли в уныние.
Третий гонец донес, что англичане только что бежали из-под Салта. Это полностью противоречило намерениям Алленби, и я поклялся, что это неправда.
В эту минуту галопом подскакал какай-то всадник и рассказал, что англичане лишь взорвали небольшой участок железной дороги к югу от Аммана после двухдневного тщетного штурма. Эти слухи меня серьезно встревожили, и я послал Адуба в Салт с письмом к генералу Четвуду, прося у него сведений о действительном положении.
Очень поздно ночью в долине раздался стук копыт скачущего коня Адуба, и через несколько минут последний рассказал нам, что Джемаль-паша победоносно вступил в Салт, перевешав всех местных арабов, которые приветствовали англичан. Турки еще гонят Алленби вдоль Иорданской долины, теша себя надеждой вернуть Иерусалим. Дела обстояли очень плохо74.
Эта превратность судьбы, неожиданно случившись, глубоко огорчила меня. План Алленби казался скромным, и тем более прискорбным являлось то, что мы так уронили себя в глазах арабов. Ведь они никогда не верили, что мы осуществим все то великое, что я обещал.
Я решил отдать приказ индусам вернуться из Азрака к Фейсалу75. Мы выступили в путь на рассвете и утром же вблизи вади Эль-Джинз встретили индусов, сделавших привал у одиноко растущего дерева. Лишь в сумерках мы пересекли железную дорогу.
Я покинул индусов, так как быстрое движение могло успокоить меня и рассеять охватившую тревогу. Мы неслись вперед в холодном мраке, направляясь к Одроху. Достигнув его вершины, мы заметили слева от себя огни. Яркие вспышки следовали одна за другой где-то в окрестностях Джердуна. Мы натянули поводья и услышали глухой гул взрывов. Появилось огромное зарево и, все разгораясь, разделилось надвое. Может быть, это горел вокзал. Мы поскакали, чтобы узнать у шерифа Мастура причину происходящего.
Однако его стоянка оказалась покинутой, и по ней лишь бродил одинокий шакал. Я решил поспешить к Фейсалу. Мы стремглав пустились рысью.
Приблизившись, мы услышали стрельбу впереди себя на Семне, постепенно поднимающемся валу, прикрывающем Маан. Отряды наших войск осторожно взбирались по его склону и останавливались у вершины. Очевидно, они уже взяли Семну. Мы продвинулись вперед, на новую позицию. На ее ровном склоне нам встретился верблюд с притороченными к нему носилками. Ведущий животное человек сказал:
– Мавлюд-паша, – и указал на свою ношу.
Я подбежал с криком:
– Неужели Мавлюд ранен?
Мавлюд-паша эль-Мухлюс являлся одним из лучших офицеров армии, а также преданнейшим нам человеком.
Он ответил слабым голосом из носилок:
– Да, Лоуренс-бей, действительно, я ранен, но, благодарение Богу, несерьезно. Мы взяли Семну.
Я сказал, что направляюсь туда. Мавлюд, почти лишившийся способности видеть и говорить (снаряд перебил ему берцовую кость выше колена), в лихорадке нагнулся над краем носилок, указывая на ряд пунктов для организации обороны горы.
Когда мы прибыли туда, турки начали засыпать местность снарядами. Вместо Мавлюда командовал Нури Сайд, спокойно стоявший на вершине горы.
Я спросил, где находится Джафар. Нури ответил, что в полночь он должен был атаковать Джердун. Я рассказал ему о ночных вспышках, которые, должно быть, обозначали успех Джафара. Пока мы радовались, прибыли гонцы с донесением о захвате пленных и пулеметов, а также об уничтожении вокзала и трех тысяч рельсов. Такая блестящая удача на многие недели укрепила Северный фронт.
Затем Нури рассказал мне, что накануне на рассвете он кинулся на станцию Гадир-эль-Хадж и разрушил ее, а также пять мостов и тысячу рельсов. Таким образом, и Южный фронт был укреплен.
Поздно днем наступило мертвое затишье. Обе стороны прекратили свою бесцельную бомбардировку. Говорили, что Фейсал двинулся на Ухейду.
Мы пересекли маленькую разлившуюся речку возле временного госпиталя, где лежал Мавлюд. Махмуд, рыжебородый смелый врач, считал, что обойдется без ампутации. Фейсал находился на вершине горы, на самом краю ее, чернея в лучах солнца. Я опустил перед ним своего верблюда на колени.
Фейсал протянул ко мне руки и воскликнул:
– Во имя Бога, хороши ли вести?
Я ответил:
– Хвала Богу, дающему нам победу.
Он затащил меня в свою палатку, чтобы мы могли обменяться информацией. Фейсал слышал от полковника Алана Доуни о британской неудаче под Амманом больше, чем я. Он рассказал мне о вызванном скверной погодой замешательстве и о том, как Алленби телефонировал генералу Ши, сопровождавшему Четвуда, и принял одно из своих молниеносных решений, чтобы положить конец потерям.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
Перед заходом солнца мы увидели железнодорожное полотно, бегущее широким изгибом по открытой местности между низкими зарослями кустарника и травы.
Когда я въезжал на насыпь, из-за длинной тени водостока налево от меня показался турецкий солдат, без сомнения проспавший там целый день. Он дико взглянул на меня и на револьвер в моей руке, а затем печально посмотрел на свою винтовку, валявшуюся вдали. Это был молодой крепкий человек угрюмого вида. Я пристально поглядел на него и мягко сказал:
– Бог милостив!
Он понял смысл арабской фразы и вскинул на меня сверкнувшие глаза. Хмурое выражение его заспанного лица начало медленно расплываться от недоверчивой радости.
Однако он не произнес ни слова. Я стиснул ногами волосатые бока моего верблюда, он мерным шагом пересек рельсы и спустился по склону, но юный турок и не подумал стрелять мне в спину, когда я отъезжал от него. На безопасном расстоянии я оглянулся. Он приложил большой палец к носу и помахал мне рукой.
Мы разожгли костер как сигнальный огонь для остальных и ждали, пока мимо проходили темные ряды верблюдов.
На следующий день мы выступили к вади Эль-Джинз, где заночевали. Заал подстрелил дрофу, и мы устроили пир. Верблюды тоже пировали, бродя по колено в сочной траве, взращенной щедротами весны.
Четвертый, столь же легкий переход привел нас к нашей цели – к Атаре, где стояли лагерем союзники – шейхи Мифлех, Фахад и Адуб. Фахад еще не оправился от раны, но Мифлех вышел приветствовать нас медоточивыми словами. Его лицо выражало алчность, и он тяжело дышал, снедаемый ею.
Наш план, благодаря львиной доле участия в нем Алленби, обещал легко осуществиться. Мы, закончив приготовления, пересекли железнодорожное полотно по пути к Темеду, главному месту водоснабжения племени бени-сахр. Оттуда под прикрытием их кавалерии мы должны были двинуться на Мадебу и основать в ней нашу штаб-квартиру, в то время как Алленби приводил в порядок дорогу Иерихон – Салт, – нам следовало соединиться с британскими силами, не производя ни единого выстрела.
Наконец пришло известие, что англичане взяли Амман. Через полчаса мы выступили в Темед через покинутую линию.
Следующее сообщение гласило, что англичане отступают, и, хотя мы и раньше предупреждали арабов о возможности этого, они пришли в уныние.
Третий гонец донес, что англичане только что бежали из-под Салта. Это полностью противоречило намерениям Алленби, и я поклялся, что это неправда.
В эту минуту галопом подскакал какай-то всадник и рассказал, что англичане лишь взорвали небольшой участок железной дороги к югу от Аммана после двухдневного тщетного штурма. Эти слухи меня серьезно встревожили, и я послал Адуба в Салт с письмом к генералу Четвуду, прося у него сведений о действительном положении.
Очень поздно ночью в долине раздался стук копыт скачущего коня Адуба, и через несколько минут последний рассказал нам, что Джемаль-паша победоносно вступил в Салт, перевешав всех местных арабов, которые приветствовали англичан. Турки еще гонят Алленби вдоль Иорданской долины, теша себя надеждой вернуть Иерусалим. Дела обстояли очень плохо74.
Эта превратность судьбы, неожиданно случившись, глубоко огорчила меня. План Алленби казался скромным, и тем более прискорбным являлось то, что мы так уронили себя в глазах арабов. Ведь они никогда не верили, что мы осуществим все то великое, что я обещал.
Я решил отдать приказ индусам вернуться из Азрака к Фейсалу75. Мы выступили в путь на рассвете и утром же вблизи вади Эль-Джинз встретили индусов, сделавших привал у одиноко растущего дерева. Лишь в сумерках мы пересекли железную дорогу.
Я покинул индусов, так как быстрое движение могло успокоить меня и рассеять охватившую тревогу. Мы неслись вперед в холодном мраке, направляясь к Одроху. Достигнув его вершины, мы заметили слева от себя огни. Яркие вспышки следовали одна за другой где-то в окрестностях Джердуна. Мы натянули поводья и услышали глухой гул взрывов. Появилось огромное зарево и, все разгораясь, разделилось надвое. Может быть, это горел вокзал. Мы поскакали, чтобы узнать у шерифа Мастура причину происходящего.
Однако его стоянка оказалась покинутой, и по ней лишь бродил одинокий шакал. Я решил поспешить к Фейсалу. Мы стремглав пустились рысью.
Приблизившись, мы услышали стрельбу впереди себя на Семне, постепенно поднимающемся валу, прикрывающем Маан. Отряды наших войск осторожно взбирались по его склону и останавливались у вершины. Очевидно, они уже взяли Семну. Мы продвинулись вперед, на новую позицию. На ее ровном склоне нам встретился верблюд с притороченными к нему носилками. Ведущий животное человек сказал:
– Мавлюд-паша, – и указал на свою ношу.
Я подбежал с криком:
– Неужели Мавлюд ранен?
Мавлюд-паша эль-Мухлюс являлся одним из лучших офицеров армии, а также преданнейшим нам человеком.
Он ответил слабым голосом из носилок:
– Да, Лоуренс-бей, действительно, я ранен, но, благодарение Богу, несерьезно. Мы взяли Семну.
Я сказал, что направляюсь туда. Мавлюд, почти лишившийся способности видеть и говорить (снаряд перебил ему берцовую кость выше колена), в лихорадке нагнулся над краем носилок, указывая на ряд пунктов для организации обороны горы.
Когда мы прибыли туда, турки начали засыпать местность снарядами. Вместо Мавлюда командовал Нури Сайд, спокойно стоявший на вершине горы.
Я спросил, где находится Джафар. Нури ответил, что в полночь он должен был атаковать Джердун. Я рассказал ему о ночных вспышках, которые, должно быть, обозначали успех Джафара. Пока мы радовались, прибыли гонцы с донесением о захвате пленных и пулеметов, а также об уничтожении вокзала и трех тысяч рельсов. Такая блестящая удача на многие недели укрепила Северный фронт.
Затем Нури рассказал мне, что накануне на рассвете он кинулся на станцию Гадир-эль-Хадж и разрушил ее, а также пять мостов и тысячу рельсов. Таким образом, и Южный фронт был укреплен.
Поздно днем наступило мертвое затишье. Обе стороны прекратили свою бесцельную бомбардировку. Говорили, что Фейсал двинулся на Ухейду.
Мы пересекли маленькую разлившуюся речку возле временного госпиталя, где лежал Мавлюд. Махмуд, рыжебородый смелый врач, считал, что обойдется без ампутации. Фейсал находился на вершине горы, на самом краю ее, чернея в лучах солнца. Я опустил перед ним своего верблюда на колени.
Фейсал протянул ко мне руки и воскликнул:
– Во имя Бога, хороши ли вести?
Я ответил:
– Хвала Богу, дающему нам победу.
Он затащил меня в свою палатку, чтобы мы могли обменяться информацией. Фейсал слышал от полковника Алана Доуни о британской неудаче под Амманом больше, чем я. Он рассказал мне о вызванном скверной погодой замешательстве и о том, как Алленби телефонировал генералу Ши, сопровождавшему Четвуда, и принял одно из своих молниеносных решений, чтобы положить конец потерям.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85