Впоследствии Балдуин вернулся в Иерусалим.
Народ перенес от этого дьявола Ибн Маймуна великие бедствия. Однажды он пошел на нас с войсками и стал лагерем. Мы сели на коней и построились против [198] франков, но ни один из них не пошел на нас, и все оставались в своих палатках. Мы стояли на пригорке и смотрели на них; между нами была река аль-Аси. Мой двоюродный брат Лейс ад-Даула Яхья ибн Малик ибн Хумейд, да помилует его Аллах, спустился с этого пригорка и направился к реке. Мы думали, что он хочет напоить свою лошадь, но он переправился через реку около отряда франков, стоявшего близ палаток. Когда Лейс ад-Даула приблизился к франкам, к нему подскакал один из рыцарей. Оба противника бросились друг на друга, но каждый из них уклонился от удара другого. Тогда я поспешил к сражавшимся с моими молодыми сверстниками. Франкский отряд отступил, а Ибн Маймун сел на коня вместе с войсками, и они ринулись вперед, словно поток. Лошадь нашего товарища была ранена.
Первые ряды франков столкнулись с нашими передовыми солдатами. В наших войсках был один курд по имени Микаил, который попал, спасаясь бегством, в первые ряды франков. Один франкский рыцарь, преследуя Микаила, пронзил его копьем; курд, убегая от него, стонал и громко кричал.
Я догнал Микаила, а франк отвернулся от курда и свернул с моей дороги, направляясь к нашим всадникам, стоявшим толпой близ реки на нашем берегу. Я помчался за ним следом, погоняя лошадь, чтобы настигнуть его и ударить копьем, но лошадь не могла за ним поспеть. Франк не оборачивался ко мне, стремясь только к этим столпившимся всадникам. Наконец он достиг их, а я все следовал за ним. Наши товарищи нанесли его лошади несколько ран, но франкские солдаты уже устремились по следам рыцаря в таком множестве, что мы бы их не одолели. Франкский рыцарь повернул назад, и его лошадь была при последнем издыхании. Он поехал навстречу своим солдатам, повернул их всех обратно и сам воротился с ними.
Этот рыцарь был Ибн Маймун, владыка Антиохии. Он был еще юноша, и его сердце наполнилось страхом, [199] но если бы он оставил своих солдат действовать, они бы обратили нас в бегство и гнали бы до самого города.
В течение всего этого времени на берегу реки среди всадников стояла старуха, которую звали Бурейка; это была невольница одного нашего товарища, курда по имени Али ибн Махбуб. Бурейка держала в руке сосуд с водой, из которого пила сама и поила народ. Большинство наших товарищей на пригорке, когда увидели франков, приближавшихся в таком множестве, устремились к городу, а эта дьяволица продолжала стоять, и это великое дело не пугало ее.
Я расскажу кое-что про эту Бурейку, хотя здесь и не место, но ведь рассказы цепляются друг за друга.
Хозяин Бурейки Ала был человек благочестивый и не пил вина. Однажды он сказал моему отцу: «Клянусь Аллахом, о эмир, я считаю недопустимым есть на счет дивана; я буду питаться только заработком Бурейки». Этот глупец полагал, что такое незаконное, постыдное ремесло более позволительно, чем жалованье с дивана, где он получал содержание.
У этой старухи был сын по имени Наср, рослый человек, который управлял одной из деревень моего отца, да помилует его Аллах, вместе с другим человеком, то имени Бакийя ибн Усайфир. Этот Бакийя рассказал мне следующее: «Как-то вечером я направился в город, намереваясь зайти к себе домой по одному делу. Когда я приближался к городу, я заметил среди могил при свете луны какую-то фигуру, не похожую ни на человека, ни на зверя. Я остановился со страху поодаль от нее, но потом сказал себе в душе: „Не будь я Бакийя! Что это за страх перед одним существом?“ Я положил свой меч, щит и копье, бывшие со мной, и стал потихоньку двигаться вперед. Я услыхал, что это существо поет и кричит. Приблизившись, я прыгнул на него с кинжалом в руке и схватил его, но вдруг оказалось, что это Бурейка. Она сидела верхом на палке с непокрытой головой и взъерошенными волосами и ржала и гарцевала между могилами. [200]
«Горе тебе! – воскликнул я. – Что ты делаешь здесь в такое время?» – «Колдую», – ответила она. «Да обезобразят Аллах тебя и твое колдовство, – воскликнул я, – и твое ремесло среди всех ремесел!»
Твердость души у этой собаки напомнила мне о поступках женщин во время нашего столкновения с исмаилитами, хотя эти поступки были иного рода. Предводитель исмаилитов Алаван ибн Харрар столкнулся в тот день в крепости с моим двоюродным братом по имени Синан ад-Даула Шабиб ибн Хамид ибн Хумейд, да помилует его Аллах. Он был мой сверстник и ровесник – мы с ним родились, в один день – в воскресение двадцать седьмого числа второй джумады четыреста восемьдесят восьмого года. Синан ад-Даула не участвовал в этот день в бою, а я был как бы осью всего сражения. Алаван хотел привлечь его к себе и сказал, ему: «Вернись в свой дом, возьми оттуда все, что можешь, и выходи, – тебя не убьют, а крепостью мы уже овладели». Синая возвратился в дом и сказал, обращаясь к своей тетке и женам его дяди: «У кого есть что-нибудь, передайте мне», – и каждый из них дал ему что-нибудь. В это время в дом вдруг вошел человек в кольчуге и шлеме с мечом и щитом в руке. Когда Синан увидел его, он уверился, что умрет. Вошедший снял шлем, и оказалось, что это мать его двоюродного брата Лейс ад-Даула Яхьи, да помилует его Аллах.
«Что ты хочешь сделать?» – спросила она Синапа. «Я возьму с собой все, что могу, – ответил он, – спущусь из крепости по веревке и буду себе жить на свете». – «Скверно ты делаешь, – ответила ему тетка. – Ты оставишь своих двоюродных сестер и жен этим чесальщикам шерсти, а сам уйдешь? Какова-то будет твоя жизнь, когда ты опозоришь себя перед семьей и убежишь от нее. Выходи! Сражайся за своих, пока тебя не убьют среди них. Накажи тебя Аллах еще и еще раз».
Она удержала его от бегства, да помилует ее Аллах, и после этого он был одним из славнейших всадников. [201]
Моя мать, да помилует ее Аллах, раздала в этот день воинам мои мечи и казакины. Она пошла к моей старшей сестре и сказала ей: «Надевай твои сапоги и покрывало». Та надела, и матушка свела ее на балкон в моей комнате, который возвышался над долиной с восточной стороны. Она посадила сестру на балконе, а сама села у его дверей. Аллах, да будет ему слава, даровал нам победу над врагами, и я зашел в дом, желая взять что-то из оружия, но не нашел ничего, кроме ножен мечей и мешков от казакинов.
«Матушка, где мое оружие?» – спросил я. «О сынок, – ответила она, – я отдала его тем, кто сражался за нас, так как не думала, что ты уцелеешь». – «А что делает здесь моя сестра?» – спросил я. «Я посадила ее на балкон, и сама села около нее; если бы я увидала, что батыниты добрались до нас, я бы толкнула ее и сбросила в долину. Лучше мне видеть ее мертвой, чем в плену у этих мужиков и шерсточесов!»
Я и сестра поблагодарили ее за это, и сестра воздала ей добром. Такая гордость еще сильнее, чем гордость мужчин.
В этот же день одна старуха, невольница моего деда эмира Абу-ль-Хасана Али, да помилует его Аллах, которую звали Фануна, закрылась покрывалом, взяла меч и бросилась в бой. Она не переставала сражаться до тех пор, пока мы не одержали верх и не превзошли числом своих противников.
Нельзя отрицать у благородных женщин храбрости, гордости и правильности в суждениях. Однажды я выехал с отцом, да помилует его Аллах, на охоту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
Народ перенес от этого дьявола Ибн Маймуна великие бедствия. Однажды он пошел на нас с войсками и стал лагерем. Мы сели на коней и построились против [198] франков, но ни один из них не пошел на нас, и все оставались в своих палатках. Мы стояли на пригорке и смотрели на них; между нами была река аль-Аси. Мой двоюродный брат Лейс ад-Даула Яхья ибн Малик ибн Хумейд, да помилует его Аллах, спустился с этого пригорка и направился к реке. Мы думали, что он хочет напоить свою лошадь, но он переправился через реку около отряда франков, стоявшего близ палаток. Когда Лейс ад-Даула приблизился к франкам, к нему подскакал один из рыцарей. Оба противника бросились друг на друга, но каждый из них уклонился от удара другого. Тогда я поспешил к сражавшимся с моими молодыми сверстниками. Франкский отряд отступил, а Ибн Маймун сел на коня вместе с войсками, и они ринулись вперед, словно поток. Лошадь нашего товарища была ранена.
Первые ряды франков столкнулись с нашими передовыми солдатами. В наших войсках был один курд по имени Микаил, который попал, спасаясь бегством, в первые ряды франков. Один франкский рыцарь, преследуя Микаила, пронзил его копьем; курд, убегая от него, стонал и громко кричал.
Я догнал Микаила, а франк отвернулся от курда и свернул с моей дороги, направляясь к нашим всадникам, стоявшим толпой близ реки на нашем берегу. Я помчался за ним следом, погоняя лошадь, чтобы настигнуть его и ударить копьем, но лошадь не могла за ним поспеть. Франк не оборачивался ко мне, стремясь только к этим столпившимся всадникам. Наконец он достиг их, а я все следовал за ним. Наши товарищи нанесли его лошади несколько ран, но франкские солдаты уже устремились по следам рыцаря в таком множестве, что мы бы их не одолели. Франкский рыцарь повернул назад, и его лошадь была при последнем издыхании. Он поехал навстречу своим солдатам, повернул их всех обратно и сам воротился с ними.
Этот рыцарь был Ибн Маймун, владыка Антиохии. Он был еще юноша, и его сердце наполнилось страхом, [199] но если бы он оставил своих солдат действовать, они бы обратили нас в бегство и гнали бы до самого города.
В течение всего этого времени на берегу реки среди всадников стояла старуха, которую звали Бурейка; это была невольница одного нашего товарища, курда по имени Али ибн Махбуб. Бурейка держала в руке сосуд с водой, из которого пила сама и поила народ. Большинство наших товарищей на пригорке, когда увидели франков, приближавшихся в таком множестве, устремились к городу, а эта дьяволица продолжала стоять, и это великое дело не пугало ее.
Я расскажу кое-что про эту Бурейку, хотя здесь и не место, но ведь рассказы цепляются друг за друга.
Хозяин Бурейки Ала был человек благочестивый и не пил вина. Однажды он сказал моему отцу: «Клянусь Аллахом, о эмир, я считаю недопустимым есть на счет дивана; я буду питаться только заработком Бурейки». Этот глупец полагал, что такое незаконное, постыдное ремесло более позволительно, чем жалованье с дивана, где он получал содержание.
У этой старухи был сын по имени Наср, рослый человек, который управлял одной из деревень моего отца, да помилует его Аллах, вместе с другим человеком, то имени Бакийя ибн Усайфир. Этот Бакийя рассказал мне следующее: «Как-то вечером я направился в город, намереваясь зайти к себе домой по одному делу. Когда я приближался к городу, я заметил среди могил при свете луны какую-то фигуру, не похожую ни на человека, ни на зверя. Я остановился со страху поодаль от нее, но потом сказал себе в душе: „Не будь я Бакийя! Что это за страх перед одним существом?“ Я положил свой меч, щит и копье, бывшие со мной, и стал потихоньку двигаться вперед. Я услыхал, что это существо поет и кричит. Приблизившись, я прыгнул на него с кинжалом в руке и схватил его, но вдруг оказалось, что это Бурейка. Она сидела верхом на палке с непокрытой головой и взъерошенными волосами и ржала и гарцевала между могилами. [200]
«Горе тебе! – воскликнул я. – Что ты делаешь здесь в такое время?» – «Колдую», – ответила она. «Да обезобразят Аллах тебя и твое колдовство, – воскликнул я, – и твое ремесло среди всех ремесел!»
Твердость души у этой собаки напомнила мне о поступках женщин во время нашего столкновения с исмаилитами, хотя эти поступки были иного рода. Предводитель исмаилитов Алаван ибн Харрар столкнулся в тот день в крепости с моим двоюродным братом по имени Синан ад-Даула Шабиб ибн Хамид ибн Хумейд, да помилует его Аллах. Он был мой сверстник и ровесник – мы с ним родились, в один день – в воскресение двадцать седьмого числа второй джумады четыреста восемьдесят восьмого года. Синан ад-Даула не участвовал в этот день в бою, а я был как бы осью всего сражения. Алаван хотел привлечь его к себе и сказал, ему: «Вернись в свой дом, возьми оттуда все, что можешь, и выходи, – тебя не убьют, а крепостью мы уже овладели». Синая возвратился в дом и сказал, обращаясь к своей тетке и женам его дяди: «У кого есть что-нибудь, передайте мне», – и каждый из них дал ему что-нибудь. В это время в дом вдруг вошел человек в кольчуге и шлеме с мечом и щитом в руке. Когда Синан увидел его, он уверился, что умрет. Вошедший снял шлем, и оказалось, что это мать его двоюродного брата Лейс ад-Даула Яхьи, да помилует его Аллах.
«Что ты хочешь сделать?» – спросила она Синапа. «Я возьму с собой все, что могу, – ответил он, – спущусь из крепости по веревке и буду себе жить на свете». – «Скверно ты делаешь, – ответила ему тетка. – Ты оставишь своих двоюродных сестер и жен этим чесальщикам шерсти, а сам уйдешь? Какова-то будет твоя жизнь, когда ты опозоришь себя перед семьей и убежишь от нее. Выходи! Сражайся за своих, пока тебя не убьют среди них. Накажи тебя Аллах еще и еще раз».
Она удержала его от бегства, да помилует ее Аллах, и после этого он был одним из славнейших всадников. [201]
Моя мать, да помилует ее Аллах, раздала в этот день воинам мои мечи и казакины. Она пошла к моей старшей сестре и сказала ей: «Надевай твои сапоги и покрывало». Та надела, и матушка свела ее на балкон в моей комнате, который возвышался над долиной с восточной стороны. Она посадила сестру на балконе, а сама села у его дверей. Аллах, да будет ему слава, даровал нам победу над врагами, и я зашел в дом, желая взять что-то из оружия, но не нашел ничего, кроме ножен мечей и мешков от казакинов.
«Матушка, где мое оружие?» – спросил я. «О сынок, – ответила она, – я отдала его тем, кто сражался за нас, так как не думала, что ты уцелеешь». – «А что делает здесь моя сестра?» – спросил я. «Я посадила ее на балкон, и сама села около нее; если бы я увидала, что батыниты добрались до нас, я бы толкнула ее и сбросила в долину. Лучше мне видеть ее мертвой, чем в плену у этих мужиков и шерсточесов!»
Я и сестра поблагодарили ее за это, и сестра воздала ей добром. Такая гордость еще сильнее, чем гордость мужчин.
В этот же день одна старуха, невольница моего деда эмира Абу-ль-Хасана Али, да помилует его Аллах, которую звали Фануна, закрылась покрывалом, взяла меч и бросилась в бой. Она не переставала сражаться до тех пор, пока мы не одержали верх и не превзошли числом своих противников.
Нельзя отрицать у благородных женщин храбрости, гордости и правильности в суждениях. Однажды я выехал с отцом, да помилует его Аллах, на охоту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64