Нет, он принял от нас рукопись. Как полагается, он послал ее по инстанциям. Инстанции не торопились, но это нас не удивляло: нас к этому приуготовили. Но вот однажды на моей службе в Комвузе (учась, я работал в Комвузе, как это ни удивительно, – «художником»; рисовать я ни тогда, ни когда-либо не умел) меня вызвали к телефону.
Незнакомый, сухо-вежливый голос попросил меня «завтра к 10 часам утра прибыть к товарищу Новику на улицу Дзержинского, 4». Каждый ленинградец тогда понимал, что «Дзержинского, 4» – это то же самое, что «Гороховая, 2». Выражение лица у меня, безусловно, стало неопределенным.
– И будьте добры, – добавил, однако, голос, – сообщите мне, как я могу связаться с товарищем… С товарищем Рубиновым, Львом Александровичем?.. Ах, так? Благодарю вас!
Морщины на моем челе, несомненно, приразгладились: двоих нас могли приглашать вроде бы как по одному-единственному делу. Но почему – туда?
Назавтра, несколько раньше срока, мы уже сидели на одной из лестничных площадок большого этого дома, на стоявшей там почему-то садового типа чугунной скамье. Против нас была аккуратно обитая клеенкой дверь и на ней табличка: «Новик».
Товарищ Новик, однако, нас не принял. Высокая и красивая блондинка, выйдя из этой двери, сообщила нам:
– Товарищ Новик просил меня провести вас к Нач-Кро.
Мы быстро посмотрели друг на друга. «Кро»? "К" + "Р" могли означать «контрреволюция». А что такое "О"?
Идя вслед за нашей проводницей по бесконечным коридорам, мы пытливо вглядывались в надписи на дверях. Наконец слабый лучик света забрезжил нам:
«Контрразведывательный отдел»… Стало понятней, но не до конца. Мы-то при чем тут? Нас-то это с какой стороны касается – «Кро»?
Нач-Кро приказал ввести нас к себе. Нач-Кро был высок, собран, обут в зеркально начищенные высокие сапоги. Во рту у него было столько золотых коронок, что при первом же слове он как бы изрыгнул на нас пламя.
– Так-так-так! – проговорил весьма дружелюбно Нач-Кро, товарищ Ш., как значилось у него на двери кабинета. – Садитесь, друзья, садитесь… Это вы и есть Лев Рубус? Ну что ж, я читал ваш роман. Мне – понравилось.
Мы скромно поклонились,
– Знаете, и товарищ М. вас читал (он назвал очень известную в тогдашнем Ленинграде фамилию). Ему тоже понравилось. Отличный роман. Он может послужить нам как хорошее воспитательное средство…
Леве Рубинову по его прошлому роду деятельности разговоры с начальниками такого ранга были много привычнее, чем мне.
– Товарищ Ш.! – не без некоторой вкрадчивости вступил он в разговор. – Наша беда в том, что нам все говорят: «Понравилось», но никто не пишет: «Печа тать»…
– А вам кажется – это можно напечатать? – посмотрел на нас товарищ Ш. – Да что вы, друзья мои! Давайте начистоту… Вы, как я понимаю, – странно, я вас представлял себе куда старше! – очевидно, много поработали… в нашей системе… Нет? Как так нет? А откуда же у вас тогда такое знание… разных тонкостей работы? Уж очень все у вас грамотно по нашей части… Но как же вы не понимаете: такая книга нуждается в тщательнейшей специальной редактуре. Как – зачем? В нашем деле далеко не все можно популяризовать по горячим следам. Сами того не замечая, вы можете разгласить урби эт орби (он так и сказал: «урби эт орби» ) сведения, которые оглашать преждевременно. Вы – чересчур осведомленные люди, а нам в печати надлежит быть крайне сдержанными…
Я смотрел на него в упор и ничего не понимал.
– Товарищ Ш! – решился я наконец. – Про что вы говорите? В чем мы «осведомлены»? Где это проявилось? Я, скажем, никогда к вашей системе и на километр не приближался…
– В чем проявилось? – переспросил Нач-Кро. – Да хотя бы вот в чем. Откуда вам стало известно, что «Интеллиджент-Сервис» в Лондоне помещается на Даунинг-стрит, четырнадцать?
Как по команде, мы раскрыли рты и уставились друг на друга.
– Лева, ты помнишь, как это получилось?
– Конечно помню. Мы в твоем «Бедэкере» девятьсот седьмого года нашли адрес «Форин-оффис». Даунинг-стрит, десять…
– Ну да. И ты сказал: "Значит, и «Интеллидженс неподалеку, верно? Сунем его на Даунинг-стрит, тринадцать».
– А ты запротестовал: «Я не люблю нечетных чисел. Давай Даунинг, но четырнадцать…» Так и вышло…
– Скажите на милость! – как-то двупланно удивился Нач-Кро. – Так вот: там как раз оно и помещается. Чем вы это объясните?
– Сила творческого воображения… – осторожно предположил ужасно не любивший нечетных чисел Лева.
– Гм-гм! – отозвался себе под нос товарищ Ш. -Гм-гм!
В результате беседы было установлено: молодые авторы по совершенной своей невинности, силой творческого воображения несколько раз попали пальцем в небо, там, где этого совершенно не требовалось. Авторам этим нужна благожелательная помощь и советы. Поскольку их труд представляется в общем полезным, и то и другое им будет предоставлено. Нач-Кро поручит это дело компетентным товарищам, те сделают свои замечания, авторы их учтут, и…
– И, пожалуйста, друзья мои, печатайте, издавайте, публикуйте. Очень рады будем прочесть.
С Гороховой мы летели окрыленные; Нач-Кро пленил нас: остроумный, иронический, благожелательный товарищ… Urbi et orbi!
Мы и впоследствии остались о нашем визите на улицу Дзержинского при самых лучших воспоминаниях. Правда, нас туда больше не приглашали, а сами мы напоминать о себе считали как-то не слишком скромным. Мы отлично понимали: и у Кро, у его начальника в том году, как и во все иные годы, было немало дел посерьезнее нашего.
Перестали мы тревожить и Вольфсона-ленинградского: мы не были уверены, как на него повлияет наш правдивый рассказ, если мы перед ним с этим рассказом выступим.
Но мы не учли одного – психологии издателя-частника. Вольфсон-"Мысль" не получил разрешения на наш «Запах» свыше и не счел нужным выяснять – почему? Но ему показалось неправильным упустить нас совершенно. И, не говоря нам ни слова, он послал нашу рукопись Вольфсону-харьковскому, «Космосу».
Как действовал владелец «Космоса», нам ничего не известно: он нас об этом не известил. Но настал день, когда нам обоим на квартиры принесли, как бы свалившиеся с неба, увесистые тючки с авторскими экземплярами «Запаха». По двадцать пять штук со всеми его прелестями.
С догом, на спине которого встает дыбом сенбернаровская шерсть. С нэпманом Промышлянским, подобно ракете вылетающим из нагретой радиоактивным Энтэу ванны. С Левиным «Лондон. Туман. Огни» и моими научно-фантастическими бреднями…
Книжка была невеличка, но ее брали нарасхват. Уже за одну обложку. На обложке была изображена шахматная доска, усыпанная цифрами и линиями шифровки. Был рядом раскрытый чемоданчик, из которого дождем падали какие-то не то отвертки, не то отмычки. Была и растопыренная рука в черной перчатке. Два пальца этой руки были отрублены, и с них стекала по обложке красная кровь бандита… А сверху было напечатано это самое: Лев Рубус, «Запах лимона»… Такой-то год.
Почему – «такой-то»? Потому что роковым образом у меня не осталось теперь ни одного экземпляра нашего творения. И у Левы Рубинова тоже. И у наших знакомых и друзей. Ни единого. Habent sua fata libelia!
В Публичной библиотеке перед войной был один экземпляр. А теперь, по-видимому, и его стащили.
Лет десять назад один старый товарищ подарил мне дефектный «Запах» – без двух страниц;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111