А ведь именно они были учителями его учителей.
Значит, второе важное отличие нашего труда от того, что мы называем «трудом» животных, состоит именно в этом: они «работают» инстинктивно, а мы, люди, разумно. Им незачем учиться, а нам необходимо. Учиться же возможно, только общаясь со своим учителем, получая от него указания и понимая их. Вот это как раз для нас особенно важно.
ПОЧЕМУ НЕ ГОВОРЯТ МУРАВЬИ?
Паук живет и, если хотите, «трудится» в нелюдимом одиночестве. Он сам, один, сердито плетет сеть, – сам ловит мух. И ест их он тоже один, без сотрапезников. Если паук-крестовик встретит какого-нибудь домового паука, разговаривать между собою им будет не о чем: просто один из них постарается схватить и съесть второго. Да и с ближними родичами крестовик поступает столь же некрасиво. «Пауки очень неуживчивы, – пишет Брем. – Мало того: мелкий паук хорошая добыча для более крупного. Исключение не делается даже самкой для самца…»
Довольно понятно, что этим свирепым отшельникам язык совершенно не нужен, сколько бы они ни «трудились». С кем будет делиться крестовик теми злыми «мыслями», которые приходят ему в голову, пока он сидит в центре своих тенет? У него нет языка. Нет у него, конечно, и никаких «мыслей».
Не нужен язык и много более развитым животным-одиночкам: зверю льву, птице орлу. Охотятся, строят гнезда, защищают детенышей они инстинктивно, ни о чем друг с другом не совещаясь и не сговариваясь. Учить друг друга, вразумлять один другого им тоже не приходится. Их простые естественные чувства – гнев, боль, нежность – легко выражаются ревом, стонами или мурлыканьем без всяких слов, без какого-либо языка.
Да, но ведь есть же животные, ведущие стадный образ жизни. Миллиардными стаями летает и ползает саранча, плавает сельдь, бегут по тундре пеструшки-лемминги, путешествуют антилопы, совершают свои перелеты птицы. Им как будто не помешало бы овладеть языком. Им переговоры были бы полезны: ведь они живут дружными обществами.
Нет, это только кажется. Понаблюдайте за колонией ворон в весенней роще или за ласточками, поселившимися под одной кровлей, и вы убедитесь, что они живут рядом, но не вместе. Никто не видел, чтобы две вороны сговорились и притащили совместно хотя бы один прут размером побольше себя на гнездо. Никогда не бывало, чтобы две или три серые пары вздумали совместными усилиями соорудить одно общее, более удобное жилище[].
Иногда невнимательный наблюдатель ошибается. Вот в тропиках живет птичка – «общественный ткачик», Колонии ткачиков строят себе нечто вроде гигантского города, на сотни гнезд под одной крышей. Но орнитологи давно установили: ткачи – истые единоличники: каждая пара строит только свое гнездо; эти гнезда сливаются в общее сооружение не по воле птиц, а просто от тесноты.
Вот лепит гнездышко пара наших ласточек. Кажется, они работают по умному сговору, по точному плану. Иначе как же получается у них обязательно чашка слетным отверстием в одном боку? А на поверку оказывается, что это ничуть не зависит от воли и сознания птиц. Самка и самец начинают и кончают работу в одно время; но более беспечный самец никогда не успевает принести столько глины, сколько самка. Она заканчивает свою половину и уже приступает к кладке яиц, а этот лентяй еще не довел дело до конца, но один уже не способен трудиться. Вот и остается кусок недоделанный – как раз на вход в гнездо.
Есть, наконец, совсем особые существа, каких на земле очень немного: пчелы, муравьи, термиты. Эти как будто непрерывно работают: недаром и пчелу и муравья издавна люди считают образцами трудолюбия. Трудятся же они всегда вместе и только вместе; пчела, выселенная из улья, погибает, даже не попытавшись построить для себя «частную» восковую ячейку. Вот уж кому, казалось бы, необходим язык[].
Но это неверно. Зачем он им, если каждая пчела и любой муравей с минуты рождения и вплоть до смерти великолепно делают именно то, что они должны делать, и никогда не пытаются делать ничего другого? Они просто не способны ошибаться.
Молодой пчеле не сто?ит советовать: «Лепи, милая, ячейку вот так-то». Это столь же бессмысленно, как уговаривать озябшего: «Дрожи, дружок, больше спиной». Без вашего совета каждый, кому холодно, будет дрожать, как все. Вот и пчела будет лепить свой воск точно так, как нужно: иначе она не может его лепить.
Муравей, увидев травяную тлю впервые в жизни, ни у кого не станет спрашивать, что? с ней полагается делать, а сейчас же начнет «доить» ее сладкий сок так, точно он прочитал много лучших книг «по доению тлей». Он не способен не доить тлей. Он не может доить их как-нибудь иначе. Никогда не попытается проделать то же с каким-либо другим насекомым. Все муравьи миллионы лет доят только тлей, и притом совершенно одинаково. Так о чем же им друг с другом сговариваться?
В совершенно ином положении находимся мы, люди.
С тех пор как косматые, обросшие шерстью обезьяноподобные предки наши впервые спустились с вершин деревьев на землю, встали на задние лапы, освободили передние конечности для работы и, собравшись целой ордой, убили совместными усилиями первого крупного зверя, поймав его в яму-ловушку, – с тех древнейших пор человек живет и трудится совместно с другими людьми.
Вырыть западню для клыкастого мамонта, натаскать на берег брёвна и устроить помост для своей свайной деревни, срубить часть леса и распахать землю, выжечь и выдолбить ствол громадного дерева на ладью-однодеревку – все это можно совершить не в одиночку, а только совместно.
Этого мало: какой-нибудь «муравьиный лев», причудливое насекомое наших сосновых лесов, тоже роет в песке ловушки для муравьев, и роет их весьма искусно. Но он делает это инстинктивно, как делал всегда. А ведь предки человека раньше не рыли никаких ловушек, а потом начали их рыть. Никакой прирожденный инстинкт не мог подсказать им, как это надо делать. Нужно было, чтобы один из людей задумал такое нововведение, а другие узнали его мысли, поняли их и научились помогать ему.
Для этого необходимо общаться. Чтобы сегодня охотиться на зверей, завтра собирать запас кореньев, а через две недели отвалить огромную скалу, закрывающую вход в новую пещеру, надо всякий раз по-новому согласовывать и сочетать действия многих людей.
Совместность, или, как говорят точнее ученые, социальность, человеческого труда и является тем важнейшим третьим условием и свойством, которое отличает его от «работы» всех остальных животных. Люди работают не только рядом, но и объединенно. Более опытные поучают начинающих: одни просят поддержки, другие, узнав об этом, приходят им вовремя на помощь. Цели и условия труда меняются; каждый раз приходится действовать по-иному. Возникают стремления, которых совершенно не знают даже записные работяги из мира животных: облегчить труд, ускорить его выполнение, улучшить качество того, что выделывается или сооружается. А все это возможно лишь в том случае, когда каждый работник знает, что хотят сделать и что делают его товарищи.
Общение во время труда, необходимое для человека, и отличает более всего остального его труд от «труда» животных. А для общения необходим язык. Совершенно ясно поэтому, что язык и должен был появиться у человека в связи с его трудом, который, начавшись с самого простого, медленно, но неуклонно усложнялся и как бы вырастал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98
Значит, второе важное отличие нашего труда от того, что мы называем «трудом» животных, состоит именно в этом: они «работают» инстинктивно, а мы, люди, разумно. Им незачем учиться, а нам необходимо. Учиться же возможно, только общаясь со своим учителем, получая от него указания и понимая их. Вот это как раз для нас особенно важно.
ПОЧЕМУ НЕ ГОВОРЯТ МУРАВЬИ?
Паук живет и, если хотите, «трудится» в нелюдимом одиночестве. Он сам, один, сердито плетет сеть, – сам ловит мух. И ест их он тоже один, без сотрапезников. Если паук-крестовик встретит какого-нибудь домового паука, разговаривать между собою им будет не о чем: просто один из них постарается схватить и съесть второго. Да и с ближними родичами крестовик поступает столь же некрасиво. «Пауки очень неуживчивы, – пишет Брем. – Мало того: мелкий паук хорошая добыча для более крупного. Исключение не делается даже самкой для самца…»
Довольно понятно, что этим свирепым отшельникам язык совершенно не нужен, сколько бы они ни «трудились». С кем будет делиться крестовик теми злыми «мыслями», которые приходят ему в голову, пока он сидит в центре своих тенет? У него нет языка. Нет у него, конечно, и никаких «мыслей».
Не нужен язык и много более развитым животным-одиночкам: зверю льву, птице орлу. Охотятся, строят гнезда, защищают детенышей они инстинктивно, ни о чем друг с другом не совещаясь и не сговариваясь. Учить друг друга, вразумлять один другого им тоже не приходится. Их простые естественные чувства – гнев, боль, нежность – легко выражаются ревом, стонами или мурлыканьем без всяких слов, без какого-либо языка.
Да, но ведь есть же животные, ведущие стадный образ жизни. Миллиардными стаями летает и ползает саранча, плавает сельдь, бегут по тундре пеструшки-лемминги, путешествуют антилопы, совершают свои перелеты птицы. Им как будто не помешало бы овладеть языком. Им переговоры были бы полезны: ведь они живут дружными обществами.
Нет, это только кажется. Понаблюдайте за колонией ворон в весенней роще или за ласточками, поселившимися под одной кровлей, и вы убедитесь, что они живут рядом, но не вместе. Никто не видел, чтобы две вороны сговорились и притащили совместно хотя бы один прут размером побольше себя на гнездо. Никогда не бывало, чтобы две или три серые пары вздумали совместными усилиями соорудить одно общее, более удобное жилище[].
Иногда невнимательный наблюдатель ошибается. Вот в тропиках живет птичка – «общественный ткачик», Колонии ткачиков строят себе нечто вроде гигантского города, на сотни гнезд под одной крышей. Но орнитологи давно установили: ткачи – истые единоличники: каждая пара строит только свое гнездо; эти гнезда сливаются в общее сооружение не по воле птиц, а просто от тесноты.
Вот лепит гнездышко пара наших ласточек. Кажется, они работают по умному сговору, по точному плану. Иначе как же получается у них обязательно чашка слетным отверстием в одном боку? А на поверку оказывается, что это ничуть не зависит от воли и сознания птиц. Самка и самец начинают и кончают работу в одно время; но более беспечный самец никогда не успевает принести столько глины, сколько самка. Она заканчивает свою половину и уже приступает к кладке яиц, а этот лентяй еще не довел дело до конца, но один уже не способен трудиться. Вот и остается кусок недоделанный – как раз на вход в гнездо.
Есть, наконец, совсем особые существа, каких на земле очень немного: пчелы, муравьи, термиты. Эти как будто непрерывно работают: недаром и пчелу и муравья издавна люди считают образцами трудолюбия. Трудятся же они всегда вместе и только вместе; пчела, выселенная из улья, погибает, даже не попытавшись построить для себя «частную» восковую ячейку. Вот уж кому, казалось бы, необходим язык[].
Но это неверно. Зачем он им, если каждая пчела и любой муравей с минуты рождения и вплоть до смерти великолепно делают именно то, что они должны делать, и никогда не пытаются делать ничего другого? Они просто не способны ошибаться.
Молодой пчеле не сто?ит советовать: «Лепи, милая, ячейку вот так-то». Это столь же бессмысленно, как уговаривать озябшего: «Дрожи, дружок, больше спиной». Без вашего совета каждый, кому холодно, будет дрожать, как все. Вот и пчела будет лепить свой воск точно так, как нужно: иначе она не может его лепить.
Муравей, увидев травяную тлю впервые в жизни, ни у кого не станет спрашивать, что? с ней полагается делать, а сейчас же начнет «доить» ее сладкий сок так, точно он прочитал много лучших книг «по доению тлей». Он не способен не доить тлей. Он не может доить их как-нибудь иначе. Никогда не попытается проделать то же с каким-либо другим насекомым. Все муравьи миллионы лет доят только тлей, и притом совершенно одинаково. Так о чем же им друг с другом сговариваться?
В совершенно ином положении находимся мы, люди.
С тех пор как косматые, обросшие шерстью обезьяноподобные предки наши впервые спустились с вершин деревьев на землю, встали на задние лапы, освободили передние конечности для работы и, собравшись целой ордой, убили совместными усилиями первого крупного зверя, поймав его в яму-ловушку, – с тех древнейших пор человек живет и трудится совместно с другими людьми.
Вырыть западню для клыкастого мамонта, натаскать на берег брёвна и устроить помост для своей свайной деревни, срубить часть леса и распахать землю, выжечь и выдолбить ствол громадного дерева на ладью-однодеревку – все это можно совершить не в одиночку, а только совместно.
Этого мало: какой-нибудь «муравьиный лев», причудливое насекомое наших сосновых лесов, тоже роет в песке ловушки для муравьев, и роет их весьма искусно. Но он делает это инстинктивно, как делал всегда. А ведь предки человека раньше не рыли никаких ловушек, а потом начали их рыть. Никакой прирожденный инстинкт не мог подсказать им, как это надо делать. Нужно было, чтобы один из людей задумал такое нововведение, а другие узнали его мысли, поняли их и научились помогать ему.
Для этого необходимо общаться. Чтобы сегодня охотиться на зверей, завтра собирать запас кореньев, а через две недели отвалить огромную скалу, закрывающую вход в новую пещеру, надо всякий раз по-новому согласовывать и сочетать действия многих людей.
Совместность, или, как говорят точнее ученые, социальность, человеческого труда и является тем важнейшим третьим условием и свойством, которое отличает его от «работы» всех остальных животных. Люди работают не только рядом, но и объединенно. Более опытные поучают начинающих: одни просят поддержки, другие, узнав об этом, приходят им вовремя на помощь. Цели и условия труда меняются; каждый раз приходится действовать по-иному. Возникают стремления, которых совершенно не знают даже записные работяги из мира животных: облегчить труд, ускорить его выполнение, улучшить качество того, что выделывается или сооружается. А все это возможно лишь в том случае, когда каждый работник знает, что хотят сделать и что делают его товарищи.
Общение во время труда, необходимое для человека, и отличает более всего остального его труд от «труда» животных. А для общения необходим язык. Совершенно ясно поэтому, что язык и должен был появиться у человека в связи с его трудом, который, начавшись с самого простого, медленно, но неуклонно усложнялся и как бы вырастал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98