Отца повесили за конокрадство, когда мне исполнилось тринадцать. Прожив жизнь, полную тяжелых трудов и самопожертвования, и не придавая суетным вещам большого значения, отец допустил нелепую ошибку и поплатился за это.
Не в моих правилах судить людей, потому что каждый из нас грешен в той или иной мере. Многие преуспевали, отцу же не везло, и в том не было его вины, насколько я понимал, хотя никто там, на равнинах, не захотел принять это во внимание. Они лицемерили друг перед другом, называя его никудышным и скверным, а он просто был беден. И его повесили, а меня, чтобы преподать урок, заставили стоять и смотреть на это.
— Стой и смотри, паренек, — говорили они. — Вот, что бывает с ворами.
И ни в одном из них не нашлось ни грамма христианского милосердия и сострадания. Похищенная лошадь принадлежала Мартину Бримстэду, поговаривали, что даже имя свое он носил не по праву. Мартин присутствовал на казни, желая убедиться в том, что работа сделана. А руководил толпой Стад Пелли. И именно он схватил меня и держал за волосы, подняв мою голову, чтобы я видел, как вешали папу.
Когда все кончилось, они разошлись по своим делам, оставив меня одного. Я залез на дерево, чтобы снять отца. Хорошего человека не стало. А потом на дороге появился старик Данверган, он и подхватил тело, не дав ему упасть на землю.
— Во всем виноват алкоголь, сынок, — сокрушался он, — твой отец был непьющим и не привык к крепким напиткам. Он уже год или два мечтал о той лошади, поэтому, когда с горя выпил пару рюмок, просто вскочил в седло и поскакал. Он совершил ошибку, да не на того нарвался. От Мартина Бримстэда не жди пощады. А еще этот мерзавец Стад Пелли, дай ему волю — любого повесит. Обожает вкус крови.
Данверган помог похоронить отца и снарядил меня в путь в компании розничного торговца. Потом я примерно полгода кое-как перебивался в окрестностях Чарльстона, выполняя различную работу и изучая окружающий мир. Затем в качестве юнги отправился в Бостон, оттуда в Новый Орлеан уже как матрос, а после на лодках по реке добрался до Натчеза и Сент-Луиса, портов на Миссисипи.
Прошло четыре года, и меня потянуло в горы. Я проделал нелегкий путь и вернулся обратно в Смоки note 2. Хижина, которую мы с отцом называли домом, все еще стояла на поляне возле высокой сосны, а пространство вокруг нее заросло высокой травой, видно, с тех пор здесь никто больше не бывал.
К тому времени, когда я привел в порядок хижину и колодец, закончилась провизия, которой я запасся перед началом пути вдоль хребта Чэнси, названного так мною в честь отца. Поэтому я спустился на равнину по старым тропам, которые проложили еще чероки, купил семенное зерно, продукты и бурого мула, на которого нагрузил всю поклажу.
Большинство индейцев племени чероки были вынуждены покинуть свои земли и переселиться на запад, на Индейскую Территорию. Так что их тропами больше никто не пользовался, разве что какой-нибудь охотник или пришедший издалека индеец. Немногие жители равнин знали о них, и я мог ходить туда и обратно, никому не мозоля глаза.
Я перекопал землю, небольшой участок вспахал и засеял кукурузой.
Иногда по вечерам скучал без людей, и тогда мне хотелось подняться на пик Чэнси, чтобы окинуть взглядом долину, в которой светились окна домов. Но никто там внизу не желал меня видеть, если они и помнили обо мне, то я оставался для них лишь сыном конокрада.
Конечно, был еще старина Джерри Данверган, и эта мысль не давала мне покоя. В отличие от остальных, он помог мне, испуганному, сломленному горем ребенку.
Одиночество погнало меня вниз, но в недобрый час решил я навестить старика Джерри.
Верхом на муле я спустился с гор. Высоко в небе светил серебряный месяц, огромные сосны черной бахромой окаймляли горизонт. Легкий ветер бродил среди деревьев, как привидение. Чтобы встретиться с другом, я пришел в деревню, жители которой повесили моего отца.
Дом Данвергана стоял возле ручья, исток которого лежал в моих владениях. Белая корова уставилась на меня из-за ограды. Возле дома находился амбар, распространяя вокруг характерный для всякого амбара запах. Подъехав к воротам, обуреваемый подозрениями, я повернул обратно и привязал мула среди сосен на берегу ручья.
Пройдя во двор, я подошел к кухне и тихонько постучал в дверь. Сначала было тихо, потом раздались шаги, и чей-то голос спросил:
— Кто там?
— Свои. Мне нужен Джерри Данверган.
Дверь чуть-чуть приоткрылась, и я увидал высокую, худую женщину, старшую дочь Джерри. Она посмотрела на меня:
— Ты спрашивал моего отца? Я тебя не знаю.
— Я Отис Том… Отис Том Чэнси, мэм.
У нее перехватило дыхание, а лицо словно окаменело.
— Убирайся прочь! — воскликнула она. — Мы достаточно из-за тебя натерпелись!
— Извините, мэм, мистер Данверган был добр ко мне. Я думал поблагодарить его и рассказать о себе.
— Убирайся! Он сыт тобою по горло, как и все мы. Был добр к тебе, да? А сколько это принесло горя? Когда они узнали, что…
Ее голос звучал все громче, разносясь в холодном ночном воздухе. Я занервничал.
— Если бы вы позволили мне войти… — начал я.
Она отпрянула:
— Нет, они-то над ним не сжалились. Они отлучили его от церкви, и никто не хочет иметь с ним дело. Это все Бримстэд.
— Я понятия не имел. Ваш отец, мэм, был по-христиански добр ко мне, мальчишке, когда я остался совсем один, и…
— А теперь уходи. Я сказала, какие у нас из-за тебя неприятности. Если они узнают, что ты приходил сюда, обозлятся еще сильнее.
— Могу я поговорить с Джерри?
— Нет. Он уже спит.
Дверь позади нее приоткрылась, и показалась худенькая девочка, Китти Данверган, младшая дочь старика Джерри, ей едва миновало четырнадцать.
— Китти, иди к себе! — приказала старшая. — И закрой за собой дверь!
— Кто там, Присс?
— Паршивец Отис Том, сын конокрада. — Она повернулась ко мне сама не своя от злости: — А теперь убирайся, не то я позову Стада Пелли.
Убеждать ее не имело смысла. Я отошел от двери, сказав:
— Извините, мэм, я всего лишь хотел встретиться с вашим папой. И вы знаете, мэм, что я никогда не крал лошадей. Не отрицаю, мой отец сел на чужую лошадь. Он немного выпил тогда, а к крепким напиткам не привык. Протрезвев, вернул бы ее и извинился. Он никому не причинил вреда. Беда в том, что Бримстэду и Стаду захотелось его повесить.
— Чепуха! Твой отец украл лошадь, а мистер Бримстэд важный человек. Ему принадлежит пол-округи!
Когда дверь закрылась, я еще постоял немного, прислушиваясь.
Потом пересек двор, перелез через изгородь и направился к своему мулу и сел в седло.
Позади меня хлопнула дверь. Что бы это значило? Мне хотелось знать, кто это мог быть.
Время шло, и все оставалось спокойно. Я проехал лесом полмили и свернул на тропу, потом спешился и, ведя мула в поводу, вернулся обратно.
Из леса к хижине шла девушка. Не по тропинке, а от ручья, вдоль которого сюда лежал гораздо более короткий путь, хотя приходилось карабкаться по скалам, поросшим кустарником. Я узнал Китти, младшую дочку Данвергана.
— Кит, — позвал я. — Ты что здесь делаешь?
— Присс все рассказала Стаду и остальным. Пришла тебя предупредить. Они готовятся напасть на тебя. Их много.
— За что? Я не сделал им ничего плохого.
— Им все равно. Стад достал веревку и заявил, что не желает терпеть здесь воровское отродье, но сказал, что поднимет шум, и у тебя таким образом будет фора.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38