Красивый маневр и четко выполнен.
Из тех троих, что командовали здесь, один был молодой, не старше двадцати пяти лет, но высокомерный и спесивый, с аккуратно подстриженными черными усами и остроконечной бородкой, гибкий и непринужденный в движениях, что указывало на тренированные мускулы. В лице его проступала жестокость. Он мне сразу же не понравился.
Тот, что ехал посредине, — намного старше, с окладистой седой бородой, — держался с достоинством и благородством. Третий, крепкий и коренастый, несомненно, был воином.
— Приветствую тебя, о достойнейший! Прошу твоего внимания.
Ответил мне молодой — ответил резко и высокомерно:
— Кто ты такой? Что здесь делаешь?
— О предводитель правоверных, я всего лишь бедный студент, направляющийся в Кордову. Наш корабль захватили неверные. Я иду в Малагу говорить с Хишамом ибн Башаром по делу чрезвычайной важности.
— Я думаю, ты врешь.
Пожилой всматривался в меня проницательным, оценивающим взглядом, но не без доброжелательства. Он был богато одет и, очевидно, занимал высокое положение.
— Важное дело? — спросил пожилой. — О чем идет речь?
— Это известие, о благосклонный, предназначенное только для слуха Хишама.
— Сообщи нам его, — потребовал молодой. — А мы будем судить, насколько оно важно.
— Мне его доверили, — ответил я.
Прежде чем молодой человек с резкими чертами успел возразить в очередной раз, пожилой сказал воину, остановившемуся рядом с ним:
— Дубан, посади этих людей на коней. Когда мы прибудем в Малагу, отправишься вместе с ним к Хишаму. Я получу от него доклад об этом деле.
Для финнведенцев верховая езда была делом трудным, но я с рождения привык к отцовским коням, и, пока северяне с трудом старались удержаться в седле, я внимательно слушал.
Этот, с ястребиным лицом был военачальником высокого ранга; звали его Ибн Харам. Я почувствовал, что у меня ещё не раз найдутся причины вспомнить это имя, и он мне был вовсе не по вкусу.
Мы ехали медленно, мне хватало времени смотреть вперед и по сторонам, и я был поражен. Я никогда не видел больших городов — и вообще поселений крупнее деревень своего родного побережья; и они не отличались красотой, а были всего лишь скопищами лачуг, придавленных к земле домишек да узких улиц, часто заваленных отбросами.
Мы проехали под величественной аркой ворот Малаги и углубились в извилистые узкие улицы. Над нами высились стены домов с узорчатыми алебастровыми решетками на высоких окнах. Часто ловил я за ними признаки движения. Может, это были те самые мавританские красавицы, о которых мне столько довелось слышать.
Потом мы проехали через базар, где в лавках продавали всевозможные чужеземные товары. Исфаганские ковры, жемчуга из Басры, крытые лаком кожи из Кордовы, льняные ткани из Саламанки, шелка из Гранады, сукна из Сеговии, клинки и доспехи из Севильи или Толедо. Наверняка не может быть в мире иного города, столь населенного и столь полного благами всего мира! Я сказал что-то в этом духе вслух, и Дубан расхохотался:
— Дурачок! Вот увидишь Кордову! Увидеть Кордову — и можно умирать! Одна из её улиц имеет в длину десять миль и вся освещена — из конца в конец! Там ночью светлее, чем здесь днем! Там тысячи фонтанов и десятки великолепных зданий! Говорят, в Кордове шестьдесят тысяч лавок! Но прежде чем рассуждать о городах, надо посмотреть Багдад! Увидеть Дамаск и Александрию! А кое-кто говорит, что дальше к востоку есть города ещё больше. А этот?.. — он пожал плечами. — Не так уж плох, по-моему.
Дубан показал на узкую улицу, которая вела направо, и поехал впереди. Финнведенцы следовали за нами, раздраженно бормоча что-то насчет сбитых задниц и растертых ляжек, — братья не привыкли к верховой езде.
— Кто этот старик, которого вы сопровождаете? — спросил я Дубана.
— Абу Абдаллах, друг халифа.
Мы остановились у тяжелых дубовых ворот, окованных железными полосами и подвешенных на железных петлях. По обе стороны от них были проделаны узкие прорези — бойницы, которыми могли воспользоваться защитники дома.
По слову Дубана ворота отворились, и мы въехали во двор. Сразу же осталась позади знойная улица. Наш маленьких отряд проехал несколько шагов вдоль колоннады, окружавшей патио. Здесь росли пальмы, а через садовую ограду перевешивались виноградные лозы. Воздух был чудесно прохладным и приятным. Все спешились, и раб увел наших коней.
Дубан повернулся к финнведенцам:
— Останьтесь здесь, — сказал он.
Однако те начали ворчать, и я сказал, что возьму с собой Эрика.
Дубан взглянул на вонючего пирата, пожал плечами и пошел первым вдоль тенистого прохода. Нас встретил раб-нубиец и проводил в прохладную комнату, богато убранную коврами.
У дальней стенки сидел полнотелый, круглолицый бородатый араб, ни молодой, ни старый. Он взглянул мне в лицо проницательными, очень черными глазами, и меня охватило предчувствие, что человек этот сыграет важную роль в моей жизни, и не только в сиюминутном деле.
Хозяин перевел взгляд с меня на финнведенца, а потом поднялся на ноги одним быстрым, плавным движением. Видно, под жиром у него имелись мускулы.
— Добро пожаловать! Дубан, слишком редко ты посещаешь мой жалкий дом! — Он поклонился. — Да не уменьшится никогда твоя тень!
Эрик стоял, раскаляясь от злости, ему все это было совсем не по нраву, потому что безо всяких усилий с моей стороны ситуация вышла из-под контроля финнведенцев, и я, несомненно, намеревался сохранить такое положение.
Понятно, что они смотрят на меня с подозрением, — и правильно делают, ибо я собираюсь взять верх над этой шайкой воров — и не только ради себя, но и ради той отважной деревенской женщины, которая у меня на глазах прыгнула за борт и поплыла к берегам Испании…
— Этот человек говорит, что имеет известие для Хишама ибн Башара, — сказал Дубан и добавил, как мне показалось, предостерегая: — Я сопровождал Абу Абдаллаха, когда мы наткнулись на него у дороги. С нами был Ибн Харам.
— А-а…
Никогда я не слышал, чтобы одним коротким словом было высказано так много.
Я сделал шаг вперед. Кольцо Редуана оставалось у меня на пальце, но повернутое внутрь камнем с печатью, и вот теперь, как бы совершая приветственный жест, я раскрыл перед Хишамом ладонь. Движение было совершенно естественным, сомневаюсь, чтобы даже Дубан уловил в нем особое значение. Однако, как только взгляд Хишама упал на кольцо, он увидел все что нужно.
— Говори, — сказал он, — все, что касается меня, касается и моего друга.
— Речь идет о выкупе, о десяти тысячах динаров… Речь идет также о дочери Ибн Шараза.
Дубан опустил руку на скимитар и передвинулся так, чтобы стоять против меня и финнведенца.
— Мне нужно соблюдать осторожность, — продолжал я по-арабски, — ибо сам я тоже пленник. Этот человек и те, которые остались снаружи, посланы, чтобы сторожить меня и убить, если я их предам.
— Ложь! — насмешливо сказал Дубан.
— Подожди!.. — поднял руку Хишам.
Потом он задал несколько вопросов, и ответы мои вполне убедили его, что я знаю тех, о ком идет речь.
— Упоминал ли ты о них в присутствии Ибн Харама? — как бы между делом спросил он.
— Он ничего не сказал, — заметил Дубан. — К счастью.
Здесь плелась какая-то интрига: они явно не хотели, чтобы стало известно о пленении графа Редуана. В равной степени очевидно было, что оба они — его друзья и противники этого самого Ибн Харама с ястребиным лицом, что меня вполне устраивало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119
Из тех троих, что командовали здесь, один был молодой, не старше двадцати пяти лет, но высокомерный и спесивый, с аккуратно подстриженными черными усами и остроконечной бородкой, гибкий и непринужденный в движениях, что указывало на тренированные мускулы. В лице его проступала жестокость. Он мне сразу же не понравился.
Тот, что ехал посредине, — намного старше, с окладистой седой бородой, — держался с достоинством и благородством. Третий, крепкий и коренастый, несомненно, был воином.
— Приветствую тебя, о достойнейший! Прошу твоего внимания.
Ответил мне молодой — ответил резко и высокомерно:
— Кто ты такой? Что здесь делаешь?
— О предводитель правоверных, я всего лишь бедный студент, направляющийся в Кордову. Наш корабль захватили неверные. Я иду в Малагу говорить с Хишамом ибн Башаром по делу чрезвычайной важности.
— Я думаю, ты врешь.
Пожилой всматривался в меня проницательным, оценивающим взглядом, но не без доброжелательства. Он был богато одет и, очевидно, занимал высокое положение.
— Важное дело? — спросил пожилой. — О чем идет речь?
— Это известие, о благосклонный, предназначенное только для слуха Хишама.
— Сообщи нам его, — потребовал молодой. — А мы будем судить, насколько оно важно.
— Мне его доверили, — ответил я.
Прежде чем молодой человек с резкими чертами успел возразить в очередной раз, пожилой сказал воину, остановившемуся рядом с ним:
— Дубан, посади этих людей на коней. Когда мы прибудем в Малагу, отправишься вместе с ним к Хишаму. Я получу от него доклад об этом деле.
Для финнведенцев верховая езда была делом трудным, но я с рождения привык к отцовским коням, и, пока северяне с трудом старались удержаться в седле, я внимательно слушал.
Этот, с ястребиным лицом был военачальником высокого ранга; звали его Ибн Харам. Я почувствовал, что у меня ещё не раз найдутся причины вспомнить это имя, и он мне был вовсе не по вкусу.
Мы ехали медленно, мне хватало времени смотреть вперед и по сторонам, и я был поражен. Я никогда не видел больших городов — и вообще поселений крупнее деревень своего родного побережья; и они не отличались красотой, а были всего лишь скопищами лачуг, придавленных к земле домишек да узких улиц, часто заваленных отбросами.
Мы проехали под величественной аркой ворот Малаги и углубились в извилистые узкие улицы. Над нами высились стены домов с узорчатыми алебастровыми решетками на высоких окнах. Часто ловил я за ними признаки движения. Может, это были те самые мавританские красавицы, о которых мне столько довелось слышать.
Потом мы проехали через базар, где в лавках продавали всевозможные чужеземные товары. Исфаганские ковры, жемчуга из Басры, крытые лаком кожи из Кордовы, льняные ткани из Саламанки, шелка из Гранады, сукна из Сеговии, клинки и доспехи из Севильи или Толедо. Наверняка не может быть в мире иного города, столь населенного и столь полного благами всего мира! Я сказал что-то в этом духе вслух, и Дубан расхохотался:
— Дурачок! Вот увидишь Кордову! Увидеть Кордову — и можно умирать! Одна из её улиц имеет в длину десять миль и вся освещена — из конца в конец! Там ночью светлее, чем здесь днем! Там тысячи фонтанов и десятки великолепных зданий! Говорят, в Кордове шестьдесят тысяч лавок! Но прежде чем рассуждать о городах, надо посмотреть Багдад! Увидеть Дамаск и Александрию! А кое-кто говорит, что дальше к востоку есть города ещё больше. А этот?.. — он пожал плечами. — Не так уж плох, по-моему.
Дубан показал на узкую улицу, которая вела направо, и поехал впереди. Финнведенцы следовали за нами, раздраженно бормоча что-то насчет сбитых задниц и растертых ляжек, — братья не привыкли к верховой езде.
— Кто этот старик, которого вы сопровождаете? — спросил я Дубана.
— Абу Абдаллах, друг халифа.
Мы остановились у тяжелых дубовых ворот, окованных железными полосами и подвешенных на железных петлях. По обе стороны от них были проделаны узкие прорези — бойницы, которыми могли воспользоваться защитники дома.
По слову Дубана ворота отворились, и мы въехали во двор. Сразу же осталась позади знойная улица. Наш маленьких отряд проехал несколько шагов вдоль колоннады, окружавшей патио. Здесь росли пальмы, а через садовую ограду перевешивались виноградные лозы. Воздух был чудесно прохладным и приятным. Все спешились, и раб увел наших коней.
Дубан повернулся к финнведенцам:
— Останьтесь здесь, — сказал он.
Однако те начали ворчать, и я сказал, что возьму с собой Эрика.
Дубан взглянул на вонючего пирата, пожал плечами и пошел первым вдоль тенистого прохода. Нас встретил раб-нубиец и проводил в прохладную комнату, богато убранную коврами.
У дальней стенки сидел полнотелый, круглолицый бородатый араб, ни молодой, ни старый. Он взглянул мне в лицо проницательными, очень черными глазами, и меня охватило предчувствие, что человек этот сыграет важную роль в моей жизни, и не только в сиюминутном деле.
Хозяин перевел взгляд с меня на финнведенца, а потом поднялся на ноги одним быстрым, плавным движением. Видно, под жиром у него имелись мускулы.
— Добро пожаловать! Дубан, слишком редко ты посещаешь мой жалкий дом! — Он поклонился. — Да не уменьшится никогда твоя тень!
Эрик стоял, раскаляясь от злости, ему все это было совсем не по нраву, потому что безо всяких усилий с моей стороны ситуация вышла из-под контроля финнведенцев, и я, несомненно, намеревался сохранить такое положение.
Понятно, что они смотрят на меня с подозрением, — и правильно делают, ибо я собираюсь взять верх над этой шайкой воров — и не только ради себя, но и ради той отважной деревенской женщины, которая у меня на глазах прыгнула за борт и поплыла к берегам Испании…
— Этот человек говорит, что имеет известие для Хишама ибн Башара, — сказал Дубан и добавил, как мне показалось, предостерегая: — Я сопровождал Абу Абдаллаха, когда мы наткнулись на него у дороги. С нами был Ибн Харам.
— А-а…
Никогда я не слышал, чтобы одним коротким словом было высказано так много.
Я сделал шаг вперед. Кольцо Редуана оставалось у меня на пальце, но повернутое внутрь камнем с печатью, и вот теперь, как бы совершая приветственный жест, я раскрыл перед Хишамом ладонь. Движение было совершенно естественным, сомневаюсь, чтобы даже Дубан уловил в нем особое значение. Однако, как только взгляд Хишама упал на кольцо, он увидел все что нужно.
— Говори, — сказал он, — все, что касается меня, касается и моего друга.
— Речь идет о выкупе, о десяти тысячах динаров… Речь идет также о дочери Ибн Шараза.
Дубан опустил руку на скимитар и передвинулся так, чтобы стоять против меня и финнведенца.
— Мне нужно соблюдать осторожность, — продолжал я по-арабски, — ибо сам я тоже пленник. Этот человек и те, которые остались снаружи, посланы, чтобы сторожить меня и убить, если я их предам.
— Ложь! — насмешливо сказал Дубан.
— Подожди!.. — поднял руку Хишам.
Потом он задал несколько вопросов, и ответы мои вполне убедили его, что я знаю тех, о ком идет речь.
— Упоминал ли ты о них в присутствии Ибн Харама? — как бы между делом спросил он.
— Он ничего не сказал, — заметил Дубан. — К счастью.
Здесь плелась какая-то интрига: они явно не хотели, чтобы стало известно о пленении графа Редуана. В равной степени очевидно было, что оба они — его друзья и противники этого самого Ибн Харама с ястребиным лицом, что меня вполне устраивало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119