Гигантский, бессмысленный страх возрастает до такой степени, что оказывается сильнее всех отношений и забот о других. Оставшись с опасностью один на один, конечно, оцениваешь ее выше. Впадая в панику, всегда чувствуешь, что погибнешь, если сейчас же не покинешь опасное место. Поэтому, не имея возможности видеть, откуда исходит опасность, все невольно поворачиваются в направлении, по которому пришли. Паника всегда разворачивает спиной к опасности.
В проломе дувала мелькают силуэты духов. Я от страха приседаю на корточки и посылаю в пролом короткую очередь из своего ПК. Время пересечения пролома шириной в два метра для здорового человека составляет менее двух секунд. Для поражения такой цели на такой дистанции, требуется навык стрельбы с упреждением. Ограниченная видимость и малая дистанция требовали от моих испуганных мозгов более быстрой реакции. Вероятность поражения мелькающих в проломе силуэтов была крайне низка и безразлична к увеличивающейся плотности моего огня. Упражнения в стрельбе из положения «с колена» по «всплывающим мишеням» оборвала минометная мина, с шелестом упавшая у меня за спиной.
Хлопок разрыва и облако дыма, подбросив, разворачивает и роняет меня спиной на землю. Оглушенный взрывом мозг медленно глохнет, порождая неустранимую сеть знаков, замещающих знакомые мне звуки боя. Беспорядочная стрельба разбрасывает во все стороны горячие гильзы. Срезанная осколками виноградная лоза истекает сладким сиропом раздавленных ягод. Дымовые фонтаны разрывов, испуганно бегающие глаза пацанов, перекошенный в крике рот взводного – все эти знаки словно немые слова мертвого языка тех, за кем смерть будто тень с утра ходит по пятам. Я пытаюсь перевести эти знаки в обычные слова, чтобы сделать их снова слышимыми. Я кричу, но мой собственный крик не похож на мой страх перед смертью, а протянутая в направлении пролома – на просьбу о помощи. Мимо бегают люди, не замечая меня, словно я стал призраком! Взрыв мины стер все доказательства жизни на моем теле.
Я помню, как лежал на спине и ощущал, как мое сознание, в буквальном смысле, вытекает из меня и, смешиваясь с пылью, превращается в грязь. Осколки мины вспороли дно РД, россыпью разбросав мой боекомплект по винограднику. Я неожиданно представил, что рассыпанные патроны из моего РД – это мы. Патроны в лентах – это было все, что осталось от БК. Все бегали вокруг, суетились, а я понимал, что если я сейчас не остановлю всю эту бестолковую суету, они все будут лежать среди расстрелянных гильз и рассыпанного боекомплекта.
Я перевернулся на живот, подтянул пулемет к себе и, взяв на прицел пролом в дувале, продолжил дуэль с собственным страхом. Я расстрелял все три свои ленты. Когда пулемет, закипая, замолчал, я стал собирать в пыли патроны, разбросанные взрывом. Я так усердно протирал их, вручную забивая в ленту пулемета, что даже не заметил, как прекратился минометный обстрел. Смерть, нависшая над нами, застыла и остолбенела, столкнувшись с бессмысленностью моего сопротивления. Кристаллизуясь, она превратилась в прошлое – прошедшее совершенного вида.
Я продолжал лежа расстреливать из пулемета собранную мною рассыпуху, когда подошедший взводный взял меня за шкирку и рывком поставил на ноги. Я стоял контуженный в тишине, среди растерянных парней, так похожих на рассыпуху, не собранную еще мной. Тогда я понял, что даже если в свободе воли будет отказано, надо так определять мотив своих поступков, чтобы можно было стать таким, каким желаешь быть. В моем случае – живым и твердым, как кристалл! Ради этого стоит бросать в атаку все свои ресурсы – все до единого! Выпасть из обоймы и стать непригодным к повторному использованию легче всего – для этого достаточно однажды оказаться неспособным. Быть холостым и незаряженным – все равно, что быть использованной гильзой. Трудно оставаться заряженным и готовым к повторному выстрелу. Быть труднее, чем казаться. Я на всю жизнь запомнил ту свою беспомощность под минометным обстрелом.
Через десять дней, когда мы возвращались из этого рейда, нас четверых сожгли из гранатомета в подорвавшемся на мине БТРе. Я один остался в живых. Жизнь каждый раз давала мне множество шансов для выживания и лишь один шанс умереть. И я сделал правильный выбор. Наше мнение о жизни и смерти зависит не столько от реальных фактов, сколько от того, как кто-то воспринимает кого-то. Возможно, тебе не следует, после сегодняшнего посещения кладбища, говорить: «мой друг умер», если ты знаешь об этом только со слов других людей. На самом деле ты можешь утверждать только то, что смерть произошла между твоим другом и теми, кто видел его безжизненное тело. Я сам умер для тех, кто доставал мое окровавленное тело из сожженного БТРа.
Люди, внезапно получившие повреждения от ран, болезней или даже отсечения головы, в действительности не мертвы, а просто находятся в состоянии, несовместимом с продолжением жизни. Это элегантное и важное различие между смертью и «состоянием, несовместимым с продолжением жизни» я прочитал в старинном учебнике по медицине. Смерть не является несовместимой с продолжением жизни. Возможность вернуть различные виды смерти к жизни ограничена только уровнем нашей техники, наших собственных возможностей. Это возможно сделать, но мы не можем – не хватает способностей. Поэтому смерть – это всегда собственное решение, продиктованное нашей неподготовленностью. Это решение не всегда своевременное и верное. Есть три фактора, позволяющие избежать ошибки при принятии такого решения: тщательная подготовка, готовность идти до конца, и смелость, чтобы закрыть нерентабельный проект под названием «собственная жизнь».
Чтобы быть мертвым для других – не обязательно умирать! Смерть отнимает веру и заставляет всю жизнь работать на собственные похороны. Этот страх превращает наши дома в кладовки. Мы окружаем себя тем, что боимся потерять. Я с тобой, наверное, соглашусь в том, что кладовка – это место, откуда ушла вера и куда пришел страх. Разве набитая вещами кладовая гарантирует безопасность, благополучие и удачу? Поэтому, если ты считаешь, что мое сегодняшнее состояние можно назвать крахом, ты глубоко ошибаешься.
Ни один человек не может сделать вдвое больше, чем он делает обычно, но любой сможет сделать столько же, даже если в два раза ухудшит обычные условия своего существования. Несколько дней за пределом нагрузки и очищенная от балласта ненужных удовольствий жизнь рождает экстаз, недоступный сытости и спокойствию. Пить таблетки бесполезно, от них только дуреешь. Лучше дуреть от естественных причин – от собственной головы. То, что ты хочешь иметь для себя, обычно совсем не то, что ты должен иметь в действительности.
С годами багаж событий в моей жизни и связанных с ними вещей, которые моментально становились чужеродными, только накапливался. В бардаке накопившихся вещей я начал терять из виду единство собственной жизни. И лишь воспоминания прошивали ее насквозь, скрепляя, связывая и объясняя прошлое на абсолютно достоверном языке брошенных и забытых мной вещей. Квартира стала как альбомом с фотографиями, напоминающими о том, что могло бы быть, но случившись, так и не получило продолжения.
То, чем не я мог воспользоваться, я не стал хранить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
В проломе дувала мелькают силуэты духов. Я от страха приседаю на корточки и посылаю в пролом короткую очередь из своего ПК. Время пересечения пролома шириной в два метра для здорового человека составляет менее двух секунд. Для поражения такой цели на такой дистанции, требуется навык стрельбы с упреждением. Ограниченная видимость и малая дистанция требовали от моих испуганных мозгов более быстрой реакции. Вероятность поражения мелькающих в проломе силуэтов была крайне низка и безразлична к увеличивающейся плотности моего огня. Упражнения в стрельбе из положения «с колена» по «всплывающим мишеням» оборвала минометная мина, с шелестом упавшая у меня за спиной.
Хлопок разрыва и облако дыма, подбросив, разворачивает и роняет меня спиной на землю. Оглушенный взрывом мозг медленно глохнет, порождая неустранимую сеть знаков, замещающих знакомые мне звуки боя. Беспорядочная стрельба разбрасывает во все стороны горячие гильзы. Срезанная осколками виноградная лоза истекает сладким сиропом раздавленных ягод. Дымовые фонтаны разрывов, испуганно бегающие глаза пацанов, перекошенный в крике рот взводного – все эти знаки словно немые слова мертвого языка тех, за кем смерть будто тень с утра ходит по пятам. Я пытаюсь перевести эти знаки в обычные слова, чтобы сделать их снова слышимыми. Я кричу, но мой собственный крик не похож на мой страх перед смертью, а протянутая в направлении пролома – на просьбу о помощи. Мимо бегают люди, не замечая меня, словно я стал призраком! Взрыв мины стер все доказательства жизни на моем теле.
Я помню, как лежал на спине и ощущал, как мое сознание, в буквальном смысле, вытекает из меня и, смешиваясь с пылью, превращается в грязь. Осколки мины вспороли дно РД, россыпью разбросав мой боекомплект по винограднику. Я неожиданно представил, что рассыпанные патроны из моего РД – это мы. Патроны в лентах – это было все, что осталось от БК. Все бегали вокруг, суетились, а я понимал, что если я сейчас не остановлю всю эту бестолковую суету, они все будут лежать среди расстрелянных гильз и рассыпанного боекомплекта.
Я перевернулся на живот, подтянул пулемет к себе и, взяв на прицел пролом в дувале, продолжил дуэль с собственным страхом. Я расстрелял все три свои ленты. Когда пулемет, закипая, замолчал, я стал собирать в пыли патроны, разбросанные взрывом. Я так усердно протирал их, вручную забивая в ленту пулемета, что даже не заметил, как прекратился минометный обстрел. Смерть, нависшая над нами, застыла и остолбенела, столкнувшись с бессмысленностью моего сопротивления. Кристаллизуясь, она превратилась в прошлое – прошедшее совершенного вида.
Я продолжал лежа расстреливать из пулемета собранную мною рассыпуху, когда подошедший взводный взял меня за шкирку и рывком поставил на ноги. Я стоял контуженный в тишине, среди растерянных парней, так похожих на рассыпуху, не собранную еще мной. Тогда я понял, что даже если в свободе воли будет отказано, надо так определять мотив своих поступков, чтобы можно было стать таким, каким желаешь быть. В моем случае – живым и твердым, как кристалл! Ради этого стоит бросать в атаку все свои ресурсы – все до единого! Выпасть из обоймы и стать непригодным к повторному использованию легче всего – для этого достаточно однажды оказаться неспособным. Быть холостым и незаряженным – все равно, что быть использованной гильзой. Трудно оставаться заряженным и готовым к повторному выстрелу. Быть труднее, чем казаться. Я на всю жизнь запомнил ту свою беспомощность под минометным обстрелом.
Через десять дней, когда мы возвращались из этого рейда, нас четверых сожгли из гранатомета в подорвавшемся на мине БТРе. Я один остался в живых. Жизнь каждый раз давала мне множество шансов для выживания и лишь один шанс умереть. И я сделал правильный выбор. Наше мнение о жизни и смерти зависит не столько от реальных фактов, сколько от того, как кто-то воспринимает кого-то. Возможно, тебе не следует, после сегодняшнего посещения кладбища, говорить: «мой друг умер», если ты знаешь об этом только со слов других людей. На самом деле ты можешь утверждать только то, что смерть произошла между твоим другом и теми, кто видел его безжизненное тело. Я сам умер для тех, кто доставал мое окровавленное тело из сожженного БТРа.
Люди, внезапно получившие повреждения от ран, болезней или даже отсечения головы, в действительности не мертвы, а просто находятся в состоянии, несовместимом с продолжением жизни. Это элегантное и важное различие между смертью и «состоянием, несовместимым с продолжением жизни» я прочитал в старинном учебнике по медицине. Смерть не является несовместимой с продолжением жизни. Возможность вернуть различные виды смерти к жизни ограничена только уровнем нашей техники, наших собственных возможностей. Это возможно сделать, но мы не можем – не хватает способностей. Поэтому смерть – это всегда собственное решение, продиктованное нашей неподготовленностью. Это решение не всегда своевременное и верное. Есть три фактора, позволяющие избежать ошибки при принятии такого решения: тщательная подготовка, готовность идти до конца, и смелость, чтобы закрыть нерентабельный проект под названием «собственная жизнь».
Чтобы быть мертвым для других – не обязательно умирать! Смерть отнимает веру и заставляет всю жизнь работать на собственные похороны. Этот страх превращает наши дома в кладовки. Мы окружаем себя тем, что боимся потерять. Я с тобой, наверное, соглашусь в том, что кладовка – это место, откуда ушла вера и куда пришел страх. Разве набитая вещами кладовая гарантирует безопасность, благополучие и удачу? Поэтому, если ты считаешь, что мое сегодняшнее состояние можно назвать крахом, ты глубоко ошибаешься.
Ни один человек не может сделать вдвое больше, чем он делает обычно, но любой сможет сделать столько же, даже если в два раза ухудшит обычные условия своего существования. Несколько дней за пределом нагрузки и очищенная от балласта ненужных удовольствий жизнь рождает экстаз, недоступный сытости и спокойствию. Пить таблетки бесполезно, от них только дуреешь. Лучше дуреть от естественных причин – от собственной головы. То, что ты хочешь иметь для себя, обычно совсем не то, что ты должен иметь в действительности.
С годами багаж событий в моей жизни и связанных с ними вещей, которые моментально становились чужеродными, только накапливался. В бардаке накопившихся вещей я начал терять из виду единство собственной жизни. И лишь воспоминания прошивали ее насквозь, скрепляя, связывая и объясняя прошлое на абсолютно достоверном языке брошенных и забытых мной вещей. Квартира стала как альбомом с фотографиями, напоминающими о том, что могло бы быть, но случившись, так и не получило продолжения.
То, чем не я мог воспользоваться, я не стал хранить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27