– Чего же ты так надрываешься?
– Гришке про это не скажешь... Он ревнивый до ужаса!
Они вышли на крыльцо. Нюська с ходу завопила на Гришу:
– Ты чего это в форме приперся?
– Не успеть мне после кино переодеться. Дежурю по отделению с двадцати четырех часов. Извини, Нюсенька.
Маша оглядела военные брюки и старую кожаную летную куртку Сергея и сказала ему:
– С первой же твоей получки тоже купим тебе штатский костюм.
– Стой, ребята, – сказала Нюська задумчиво. – Погодите, граждане. Гришенька! Посиди, солнце мое, на лавочке. Мы сейчас... Ну-ка, поднимитесь ко мне на секундочку.
Нюська первая пошла к себе наверх, уводя Машу и Сергея.
Комната ее была куда более обжитой и ухоженной, чем комната Маши и Сергея. Тут были и патефон с пластинками, и шкаф зеркальный, и столик туалетный. У кровати на стене висел подарок Маши – плюшевый немецкий ковер с печальными оленями.
Одна стенка сплошь завешана фотографиями киноартистов и родственников. А в центре, в лаковой рамочке, большая (наверное, увеличенная с маленькой) фотография Нюськи и ее мужа. Нюська на фото – совсем девочка, с напряженными вытаращенными глазами, да и муж ее – молодой паренек, чем-то неуловимо похожий на Сергея, тоже сидит напружиненный.
Нюська распахнула шкаф, сказала Сергею:
– Раздевайся!
– Что?!
– Скидавай, говорю, куртку со штанами, – пояснила Нюська и достала из шкафа большой сверток, закутанный в чистую простыню. – Скидавай, скидавай, не боись. Меня ничем таким не напугаешь...
Сергей переглянулся с Машей, стал неуверенно раздеваться. Нюська вынула из простыни мужской серый костюм в широкую полоску, сказала Маше:
– Мужа моего. Он в этом костюме только один раз со мной в сорок первом в ЗАГС сходил, и все. Чего, спрашивается, берегла? На-ко вот, примерь. Вроде бы вы по фигуре одинаковые были...
Сергей уже стоял в трусах и рубашке. Смущаясь, он взял из Нюськиных рук брюки, надел их на себя, застегнул, а Нюська уже сама подала ему пиджак. Сергей просунул руки в рукава, и костюм оказался ему в самую пору.
– Ну-ка, поворотись... – Нюська неожиданно охрипла.
Сергей застегнул пиджак, повернулся. Нюська посмотрела на него сумасшедшими глазами и вдруг заголосила, словно на похоронах:
– Пашенька!.. Павлик мой!.. Ой, мамочки мои, да что же это?!
Почти в беспамятстве она повалилась на колени, обхватила ноги Сергея, зарыдала в голос:
– Ой, прости меня, Пашенька! Ой, прости меня, родненький... Где же ты лежишь сейчас, Павлик ты мой единственный?! Уж я ли тебя не ждала, я ли тебя не помнила... Ох, прости меня, бабу скверную. Па-шенька-а-а!
Маша бросилась к Нюське, обняла ее за плечи, крикнула Сергею:
– Воды!
Сергей метнулся к графину, налил в стакан воды, подал Маше. У Нюськи тряслись руки, стучали зубы. Маша прижала ее голову к своей груди, поила водой, гладила, успокаивала...
Сергей стал лихорадочно стаскивать с себя пиджак. Нюська увидела это, захлебываясь рыданиями, замотала головой, замахала руками:
– Нет! Нет... Нет...
– Что, Нюсенька? – пыталась понять ее Маша.
– Пусть... пусть в костюме... От меня с Павликом. В память его. От Павлика и меня...
Сергей вышел на крыльцо в сером костюме в широкую полоску.
Гриша сделал вид, что ничего не слышал и перемен никаких не заметил. Только пододвинулся на край скамейки, уступая рядом место Сергею.
Сергей сел. Гриша кашлянул и протянул ему папиросы. Сергей закурил, нервно затянулся пару раз. Слышно было, как наверху всхлипывала Нюська.
Гриша помолчал, глухо проговорил, уставившись в землю:
– Скажи ей, пусть за меня замуж выйдет...
* * *
Теперь Сергей ездил на своем автобусе без всяких Вовкиных подсказок, да и без самого Вовки.
Так же дремала старая толстая кондукторша у задней двери, так же входили и выходили пассажиры...
Так же повторялись заезд к больнице, короткий сигнал, и появление Маши на пороге приемного отделения.
Напротив больницы уже привычно толпился народ в ожидании автобуса (хотя остановка там не была обозначена), и только кто-нибудь изредка спрашивал:
– Эй, куда это мы свернули?
Ему тут же отвечали сами пассажиры:
– Так теперь у горбольницы остановку сделали.
Маша махала Сергею белой шапочкой, и автобус уезжал, возвращаясь на указанный маршрут.
Иногда на улице он сталкивался с Нюськой и ее грузовиком. В кабине «газика» рядом с Нюськой нередко сидел Вовка и что-то возбужденно рассказывал ей, размахивая руками.
Заметив автобус Сергея на остановке, Нюська тут же подъезжала вплотную, перекрывала своим грузовиком все движение и кричала:
– Ну, как оно?
– Порядок, – отвечал Сергей. – Аккумулятор, мерзавец, зарядку не принимает, так я целый день двигатель не глушу...
– Надо с нашим Кузьмичом поговорить, – озабоченно отозвалась Нюська. – У него на складе этих аккумуляторов – как у дурака махорки!..
Задние машины отчаянно сигналили Нюське – в то время сигналы были еще разрешены, – но Нюська не обращала на это никакого внимания.
– Ты его кормила? – спрашивал Сергей про Вовку.
– Ну а как же?! – обижалась Нюська. – Мы с ним в нашей столовой обедали!
– Ой, папа! Я два вторых съел! – сообщал Вовка.
– Молодец! – хвалил его Сергей и отъезжал от остановки.
А Нюська с Вовкой следовали своим путем...
* * *
Нюськины именины затянулись далеко за полночь.
На патефоне крутилась пластинка, и начальник автопарка Василий Кузьмич танцевал с Нюськой танго в маленьком закутке между кроватью и зеркальным шкафом.
Мрачный Гриша сидел на узком диванчике, старался не смотреть на то, как Василий Кузьмич облапил Нюську, а Нюська постреливала глазами в Гришину сторону, преувеличенно хохотала и кокетничала с Василием Кузьмичом напропалую.
На Грише был гражданский костюм. Белая рубашка апаш с выпущенным на пиджак воротником. Из-под лацкана пиджака свисали солдатские награды – орден Славы третьей степени, медаль «За отвагу» и две-три медали за взятие разных европейских городов. Наверное, лейтенантом Гриша стал только в милиции.
Сергей и Маша, обнявшись, сидели у стола. Маша положила голову на плечо Сергею, блаженно закрыла глаза, а он целовал ее в мочку уха и отодвигал мешающую ему прядь Машиных волос.
Потом увидел страдающего Гришу и что-то прошептал Маше. Та сразу открыла глаза, оценила создавшуюся обстановку и закричала:
– Все, все, все! Кончаем танцы и за стол! Все за стол!..
Победно ухмыляясь, Василий Кузьмич порылся среди пластинок, стал накручивать патефон. Благодушно спросил Сергея:
– Аккумулятор подошел?
– Аккумулятор – зверь! – ответил Сергей.
– Большое спасибо вам, Василий Кузьмич, – добавила Маша. – Вы очень Сережу выручили. Садитесь, пожалуйста. И за именинницу!..
– Сейчас, только музычку сообразим... – сказал Василий Кузьмич.
Он пустил пластинку, и из патефона полилось знаменитое, довоенное – «Ах, эти черные глаза...».
Маша в ужасе вскочила, зажала уши руками, умоляюще посмотрела на Сергея. Тот бросился к патефону, сдернул с него пластинку, положил на самый верх шкафа.
– Ты чего? – удивился Василий Кузьмич. – Не любишь?
Сергей не ответил, вернулся за стол. Маша тихо сказала:
– Простите нас, пожалуйста...
Нюська тревожно метнула на них взгляд и предложила:
– Пусть Василий Кузьмич скажет тост. Он у нас самый уважаемый гость. Мой самый-самый главный начальник! И я его жутко люблю!
Она показала поникшему Грише язык и расхохоталась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12
– Гришке про это не скажешь... Он ревнивый до ужаса!
Они вышли на крыльцо. Нюська с ходу завопила на Гришу:
– Ты чего это в форме приперся?
– Не успеть мне после кино переодеться. Дежурю по отделению с двадцати четырех часов. Извини, Нюсенька.
Маша оглядела военные брюки и старую кожаную летную куртку Сергея и сказала ему:
– С первой же твоей получки тоже купим тебе штатский костюм.
– Стой, ребята, – сказала Нюська задумчиво. – Погодите, граждане. Гришенька! Посиди, солнце мое, на лавочке. Мы сейчас... Ну-ка, поднимитесь ко мне на секундочку.
Нюська первая пошла к себе наверх, уводя Машу и Сергея.
Комната ее была куда более обжитой и ухоженной, чем комната Маши и Сергея. Тут были и патефон с пластинками, и шкаф зеркальный, и столик туалетный. У кровати на стене висел подарок Маши – плюшевый немецкий ковер с печальными оленями.
Одна стенка сплошь завешана фотографиями киноартистов и родственников. А в центре, в лаковой рамочке, большая (наверное, увеличенная с маленькой) фотография Нюськи и ее мужа. Нюська на фото – совсем девочка, с напряженными вытаращенными глазами, да и муж ее – молодой паренек, чем-то неуловимо похожий на Сергея, тоже сидит напружиненный.
Нюська распахнула шкаф, сказала Сергею:
– Раздевайся!
– Что?!
– Скидавай, говорю, куртку со штанами, – пояснила Нюська и достала из шкафа большой сверток, закутанный в чистую простыню. – Скидавай, скидавай, не боись. Меня ничем таким не напугаешь...
Сергей переглянулся с Машей, стал неуверенно раздеваться. Нюська вынула из простыни мужской серый костюм в широкую полоску, сказала Маше:
– Мужа моего. Он в этом костюме только один раз со мной в сорок первом в ЗАГС сходил, и все. Чего, спрашивается, берегла? На-ко вот, примерь. Вроде бы вы по фигуре одинаковые были...
Сергей уже стоял в трусах и рубашке. Смущаясь, он взял из Нюськиных рук брюки, надел их на себя, застегнул, а Нюська уже сама подала ему пиджак. Сергей просунул руки в рукава, и костюм оказался ему в самую пору.
– Ну-ка, поворотись... – Нюська неожиданно охрипла.
Сергей застегнул пиджак, повернулся. Нюська посмотрела на него сумасшедшими глазами и вдруг заголосила, словно на похоронах:
– Пашенька!.. Павлик мой!.. Ой, мамочки мои, да что же это?!
Почти в беспамятстве она повалилась на колени, обхватила ноги Сергея, зарыдала в голос:
– Ой, прости меня, Пашенька! Ой, прости меня, родненький... Где же ты лежишь сейчас, Павлик ты мой единственный?! Уж я ли тебя не ждала, я ли тебя не помнила... Ох, прости меня, бабу скверную. Па-шенька-а-а!
Маша бросилась к Нюське, обняла ее за плечи, крикнула Сергею:
– Воды!
Сергей метнулся к графину, налил в стакан воды, подал Маше. У Нюськи тряслись руки, стучали зубы. Маша прижала ее голову к своей груди, поила водой, гладила, успокаивала...
Сергей стал лихорадочно стаскивать с себя пиджак. Нюська увидела это, захлебываясь рыданиями, замотала головой, замахала руками:
– Нет! Нет... Нет...
– Что, Нюсенька? – пыталась понять ее Маша.
– Пусть... пусть в костюме... От меня с Павликом. В память его. От Павлика и меня...
Сергей вышел на крыльцо в сером костюме в широкую полоску.
Гриша сделал вид, что ничего не слышал и перемен никаких не заметил. Только пододвинулся на край скамейки, уступая рядом место Сергею.
Сергей сел. Гриша кашлянул и протянул ему папиросы. Сергей закурил, нервно затянулся пару раз. Слышно было, как наверху всхлипывала Нюська.
Гриша помолчал, глухо проговорил, уставившись в землю:
– Скажи ей, пусть за меня замуж выйдет...
* * *
Теперь Сергей ездил на своем автобусе без всяких Вовкиных подсказок, да и без самого Вовки.
Так же дремала старая толстая кондукторша у задней двери, так же входили и выходили пассажиры...
Так же повторялись заезд к больнице, короткий сигнал, и появление Маши на пороге приемного отделения.
Напротив больницы уже привычно толпился народ в ожидании автобуса (хотя остановка там не была обозначена), и только кто-нибудь изредка спрашивал:
– Эй, куда это мы свернули?
Ему тут же отвечали сами пассажиры:
– Так теперь у горбольницы остановку сделали.
Маша махала Сергею белой шапочкой, и автобус уезжал, возвращаясь на указанный маршрут.
Иногда на улице он сталкивался с Нюськой и ее грузовиком. В кабине «газика» рядом с Нюськой нередко сидел Вовка и что-то возбужденно рассказывал ей, размахивая руками.
Заметив автобус Сергея на остановке, Нюська тут же подъезжала вплотную, перекрывала своим грузовиком все движение и кричала:
– Ну, как оно?
– Порядок, – отвечал Сергей. – Аккумулятор, мерзавец, зарядку не принимает, так я целый день двигатель не глушу...
– Надо с нашим Кузьмичом поговорить, – озабоченно отозвалась Нюська. – У него на складе этих аккумуляторов – как у дурака махорки!..
Задние машины отчаянно сигналили Нюське – в то время сигналы были еще разрешены, – но Нюська не обращала на это никакого внимания.
– Ты его кормила? – спрашивал Сергей про Вовку.
– Ну а как же?! – обижалась Нюська. – Мы с ним в нашей столовой обедали!
– Ой, папа! Я два вторых съел! – сообщал Вовка.
– Молодец! – хвалил его Сергей и отъезжал от остановки.
А Нюська с Вовкой следовали своим путем...
* * *
Нюськины именины затянулись далеко за полночь.
На патефоне крутилась пластинка, и начальник автопарка Василий Кузьмич танцевал с Нюськой танго в маленьком закутке между кроватью и зеркальным шкафом.
Мрачный Гриша сидел на узком диванчике, старался не смотреть на то, как Василий Кузьмич облапил Нюську, а Нюська постреливала глазами в Гришину сторону, преувеличенно хохотала и кокетничала с Василием Кузьмичом напропалую.
На Грише был гражданский костюм. Белая рубашка апаш с выпущенным на пиджак воротником. Из-под лацкана пиджака свисали солдатские награды – орден Славы третьей степени, медаль «За отвагу» и две-три медали за взятие разных европейских городов. Наверное, лейтенантом Гриша стал только в милиции.
Сергей и Маша, обнявшись, сидели у стола. Маша положила голову на плечо Сергею, блаженно закрыла глаза, а он целовал ее в мочку уха и отодвигал мешающую ему прядь Машиных волос.
Потом увидел страдающего Гришу и что-то прошептал Маше. Та сразу открыла глаза, оценила создавшуюся обстановку и закричала:
– Все, все, все! Кончаем танцы и за стол! Все за стол!..
Победно ухмыляясь, Василий Кузьмич порылся среди пластинок, стал накручивать патефон. Благодушно спросил Сергея:
– Аккумулятор подошел?
– Аккумулятор – зверь! – ответил Сергей.
– Большое спасибо вам, Василий Кузьмич, – добавила Маша. – Вы очень Сережу выручили. Садитесь, пожалуйста. И за именинницу!..
– Сейчас, только музычку сообразим... – сказал Василий Кузьмич.
Он пустил пластинку, и из патефона полилось знаменитое, довоенное – «Ах, эти черные глаза...».
Маша в ужасе вскочила, зажала уши руками, умоляюще посмотрела на Сергея. Тот бросился к патефону, сдернул с него пластинку, положил на самый верх шкафа.
– Ты чего? – удивился Василий Кузьмич. – Не любишь?
Сергей не ответил, вернулся за стол. Маша тихо сказала:
– Простите нас, пожалуйста...
Нюська тревожно метнула на них взгляд и предложила:
– Пусть Василий Кузьмич скажет тост. Он у нас самый уважаемый гость. Мой самый-самый главный начальник! И я его жутко люблю!
Она показала поникшему Грише язык и расхохоталась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12