Он - личность бесстрастная...
Надежда. Уж это извините... Как вы хорошо зовете его - Жорж.
(Уходят. Черкун озабоченно колотит пальцами по столу и резко насвистывает что-то. Идут Анна, Катя, Степан. Со стороны дома слышен торжествующий голос Притыкина. Ко времени, когда Анна начинает говорить о детях, у стола являются исправник, Притыкин. Гриша, шевеля губами, внимательно читает этикетки на бутылках.)
Притыкин. А я-таки наговорил словечек старому черту Редозубову, будет он меня помнить. Он боится задеть меня здесь, а я тут - свой человек! (Хохочет.)
Анна. Прошло два месяца, но, право, точно годы я прожила! Так все это страшно...
Степан. Да-с... жизнь серьезная...
Анна. Ты знаешь, Катя, - есть люди, которые с наслаждением бьют женщин... кулаками по глазам... по лицу, до крови... ногами бьют... ты понимаешь?
Катя (негромко, не сразу). Я знаю. Отец бил маму... Гришу бьет...
Анна (тоскливо). О боже... милая моя, дитя мое!
Черкун. Ты сядь... не волнуйся...
Степан. Забавно мне смотреть на вас... вы точно вчера прозрели...
Анна. Какие страшные дети есть там! Они заражены... болезнью... глаза у них тревожные, унылые, точно погребальные свечи... А матери бьют и проклинают своих детей за то, что дети родились больными... Ах, если б все люди знали, на чем построена их жизнь!
Притыкин. Мы знаем! Это вам в диковинку, а мы очень даже хорошо знаем! Народ - зверье... и становится все хуже... Еще бабы - смирнее, а мужики сплошь арестанты!
Монахов. Ну и бабы тоже. Кто тайно водкой торгует?
Исправник. О да! А вам известно, как они мужей травят? Испечет, знаете, пирожок с капустой и мышьяком и - угостит, да-с.
Катя (горячо). А как же иначе, если они дерутся? Так и нужно.
Притыкина (пугливо). Ах, милая! Ведь что говорит!
Исправник (шутя). А вот за такие речи я вас, сударыня...
Катя. Не дышите на меня... ф-фу!
Анна (растерянно). Но, господа, если вы знаете все это...
Черкун. Не будь наивной, Анна...
Степан (усмехаясь). Кого вы здесь думаете удивить?
Катя. Как не люблю я вашу улыбку... Чему вы смеетесь всегда?
Степан. Жизнь полна преступлений, которым имени нет... и преступники не наказаны, они всё командуют жизнью... а вы - всё только ахаете...
(Исправник берет под руку Притыкина и уходит с ним.)
Катя. Ну, что же делать?
Анна. Что нужно делать?
(Гриша оглянулся, взял со стола бутылку и уходит с ней.)
Степан. Открывайте глаза слепорожденным - больше вы ничего не можете сделать... ничего!
Черкун. Надо строить новые дороги... железные дороги... Железо - сила, которая разрушит эту глупую, деревянную жизнь...
Степан. И сами люди должны быть как железные, если они хотят перестроить жизнь... Мы не сделаем этого, мы не можем даже разрушить отжившее, помочь разложиться мертвому - оно нам близко и дорого... Не мы, как видно, создадим новое, - нет, не мы! Это надо понять: это сразу поставит каждого из нас на свое место...
Монахов (Кате). А ваш братец бутылку шартрезу взял и - видите? - пьет!
Катя (убегая). Ах... негодяй!..
Монахов. Зелье крепкое!
Гриша (его не видно). А тебе что? Не твое... Пошла, ну... не дам!
Степан (идет на шум). Он еще стукнет ее...
Анна. Сергей Николаевич продолжает воспитывать его? Это может дурно кончиться...
Черкун. Ну, Сергей едва ли учил красть бутылки...
Анна. А пить вино? (Оглядывается. Быстро и нервно говорит.) Чтобы сразу все было понятно, Егор, я приехала к тебе...
Черкун. Отложим это до другого времени...
Анна. Нет, подожди! Я примирилась с мыслью, что мы с тобой чужие... что я чужая для тебя...
Черкун (негромко, усмехаясь). Чужая? Тебя со мной роднили поцелуи и только?
Анна (тоскливо). Нет... я не знаю! Скажу одно: мне без тебя так трудно! Я так глупа... бессильна! Я ничего не знаю и не умею!
Черкун. Послушай... скажи мне сразу, чего ты хочешь?
Анна. Не обижай меня! Я ведь не за милостыней пришла... Я люблю тебя, да... очень сильно люблю, Егор... но я знаю: если ты решил... это бесполезно, если ты решил...
Черкун (глухо). Зачем друг другу дергать нервы, Анна?
Анна. Моя любовь - маленькая, но она мучает меня... нет, не уходи!.. Мне стыдно, что моя любовь такая... Сначала мне было обидно, больно... я думала о смерти, когда уехала:
Черкун (угрюмо). Что я могу сказать тебе? Не понимаю я тебя...
Анна (со страхом и мольбой). Я так беспомощна... я такая ничтожная... и все так страшно... когда одна:Так нестерпимо жалко видеть больного, избитого ребенка, который даже плакать боится...
Черкун (твердо). Анна, мне нужно знать, чего ты хочешь?
Анна. О... я хочу побыть около тебя еще немного:еще немного! Я не помешаю тебе... живи, как хочешь! Но мне необходимо это:
Черкун (угрюмо). Тебе тяжело будет, - смотри!
(Катя идет.)
Анна (с бледной улыбкой). Тогда я уйду - я уйду! Видишь ли, я ничего не понимаю, я ни о чем не думала серьезно до этой поры... Ты должен научить меня...
Катя. О чем ты говоришь?
Анна. О жизни, девочка моя! (Мужу.) Ты должен что-то дать мне взамен того, что взял...
Черкун. Не знаю... как я сделаю это - не знаю, Анна! Мне так неловко:
Катя (ворчливо). Ага, неловко! То-то! (Топая ногой.) Ух... ненавижу мужчин! Когда-нибудь я этого Лукина... так отщелкаю!
Анна (с улыбкой). Мне ведь тоже неловко - и обидно, что я такая... Но куда же я пойду? Не знаю: В моей семье - всё по-старому, все чувствуют себя правыми и всё злятся, всё обижаются. Старая мебель и книги, старые вкусы холодно и мертво! Порой они вдруг испугаются, засуетятся и говорят со злобой и со страхом, что жизнь испорчена - и снова, как в чаду, живут в своих воспоминаниях о старине... (К столу подходят Цыганов и Надежда. Цыганов наливает себе вина.) Я отвыкла от них, они мне непонятны:
Цыганов. С вами, моя дорогая, приятно и страшно, как над пропастью:
Надежда. Как вы много пьете!
Катя. Вы помирились?
Черкун. Не говори ей, Анна. Пускай она умрет от любопытства:
Катя. Да ведь я вижу... Эх, кабы вы были моим мужем... я бы вас - вот как держала! (Крепко сжимает кулак.)
Черкун. Ну, не пугайте меня...
Анна. Милая ты моя...
(За деревьями является Монахов.)
Цыганов. Как злит меня, что вы неуязвимы для яда, который я хотел бы вам привить... Как это жаль!..
Анна (быстро). Пойдем отсюда, Катя... (Ведет ев за руку.)
Катя. Только не в комнаты! В беседку...
Черкун (усмехаясь, идет к дому). Ты слишком откровенно ведешь свои дела, Сергей...
Цыганов. Мир может восхищаться ими, если хочет...
Надежда (задумчиво). Жорж... милое имя! Маврикий, ты чего там?
Монахов (является, кивая головой на стол). А вот... сюда!
Надежда. Как нехорошо это - вертеться на глазах...
Монахов (кротко). Ты чего ворчишь? Опять живот болит? Или мозоль?
Надежда (Цыганову). Вы понимаете: это он нарочно грубости и гадости говорит, чтобы отвратить от меня мужчин...
Цыганов. Да? Прием... любопытный...
Надежда (искренно и просто). Ах, если бы вы знали, какой это противный человек! То он говорит, что у меня изо рта пахнет...
Монахов (тревожно). Ну что ты, Надя? Кому же я говорил?..
Надежда (идет к нему). Напомнить? Я напомню...
Монахов (отступает). Ну вот, Надя... что такое? Я пошутил...
(Они скрываются в деревьях. Цыганов устало садится в кресло, лицо у него тоскливое. К столу подходят Дробязгин и Гриша.)
Дробязгин. Сергей Николаевич! Позвольте вас спросить, что такое тайные пороки?
Цыганов. Я вам не скажу этого, мой друг... предпочитаю видеть вас явно порочным... Это значительнее и красивее...
Дробязгин. А добродетели тайные бывают?
Цыганов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18