Враждебные, они пугали обилием своим, казалось, они возникают не в нём, а вторгаются извне, из ночного сумрака, мелькают в нём летучими мышами. Они так быстро сменяли одна другую, что Пётр не успевал поймать и заключить их в слова, улавливая только хитрые узоры, петли, узлы, опутывающие его, Наталью, Алексея, Никиту, Тихона, связывая всех в запутанный хоровод, который прятался неразличимо быстро, а он - в центре этого круга, один. Словами он думал самое простое:
"Надо, чтоб тёща скорее переехала к нам, а Алексея - прочь. Наталью приласкать следует. "Гляди, как любят". Так ведь это он не от любови, а от убожества своего в петлю полез. Хорошо, что он идёт в монахи, в людях ему делать нечего. Это - хорошо. Тихон - дурак, он должен был раньше сказать мне".
Но это были не те неуловимые, бессловесные думы, которые смущали и пугали его, заставляя опасливо всматриваться в густой и влажный сумрак ночи. Вдали, в фабричном поселке, извивался, чуть светясь, тоненький ручей невесёлой песни. Жужжали комары. Пётр Артамонов ясно чувствовал необходимость как можно скорее изжить, подавить тревогу. Он не заметил, как дошёл до кустов сирени, под окном спальни своей, он долго сидел, упираясь локтями в колена, сжав лицо ладонями, глядя в чёрную землю, земля под ногами шевелилась и пузырилась, точно готовясь провалиться.
"Удивительно всё-таки, как Никита одолел песок. Уйдёт в монастырь садовником будет там. Это ему хорошо".
Не заметив, как подошла жена, он испуганно вскочил, когда пред ним, точно из земли, поднялась белая фигура, но знакомый голос успокоил его несколько:
- Прости Христа ради, что кричала я...
- Ну, что же, - бог простит, я ведь и сам кричал, - великодушно сказал он, обрадованный, что жена пришла и теперь ему не надо искать те мягкие слова, которые залепили бы и замазали трещину ссоры.
Он сел, Наталья нерешительно опустилась рядом с ним, надо было всё-таки сказать ей что-нибудь утешительное, Пётр сказал:
- Я понимаю, что тебе скучно. Веселье у нас в доме не живёт. Чему веселиться? Отец веселье в работе видел. У него так выходило: просто людей мет - все работники, кроме нищих да господ. Все живут для дела. За делом людей не видно.
Говорил он осторожно, опасаясь сказать что-то лишнее, и, слушая себя, находил, что он говорит, как серьёзный, деловой человек, настоящий хозяин. Но он чувствовал, что все эти слова какие-то наружные, они скользят по мыслям, не вскрывая их, не в силах разгрызть, и ему казалось, что сидит он на краю ямы, куда в следующую минуту может столкнуть его кто-то, кто, следя за его речью, нашёптывает:
"Неправду говоришь".
Очень вовремя жена, положив голову на плечо его, шепнула:
- Ведь ты мне - на всю жизнь, как же ты не понимаешь этого?
Он тотчас же обнял её, притиснул к себе, слушая горячий шёпот.
- Это - грех, не понимать. Взял девушку, она тебе детей родит, а тебя будто и нет, - без души ты ко мне. Это грех, Петя. Кто тебе ближе меня, кто тебя пожалеет в тяжёлый час?
Ему показалось, что жена приподняла его и, перевернув в воздухе, приятно обессилила; погружаясь в освежающий холодок, он почти благодарно заговорил:
- Обещал я ему молчать, - не могу!
И торопливо рассказал ей всё, что слышал от дворника о Никите.
- Рубахи твои целовал, - в саду сушились, - вот до чего обалдел! Как же ты - не знала, не замечала за ним этого?
Плечо жены под рукою его сильно вздрогнуло.
"Жалеет?" - подумал Пётр, но она торопливо, возмущённо ответила:
- Никогда, никакой корысти не замечала! Ах, скрытный! Верно, что горбатые - хитрые.
"Брезгует? Или - притворяется?" - спросил себя Артамонов и напомнил жене:
- Он был ласков с тобой...
- Ну, так что? - вызывающе ответила она. - И Тулун - ласков.
- Ну - всё-таки... Тулун - собака.
- Так ты его собакой и приставил ко мне, чтоб он следил за мной, берёг бы меня от свёкра, от Алексея, - я ведь понимаю! Ох, как он мне противен, как обиден был...
Было ясно, что Наталья обижена, возмущена, это чувствовалось по трепету её кожи, по судорожным движениям пальцев, которыми она дёргала и щипала рубаху, но мужчине казалось, что возмущение чрезмерно, и, не веря в него, он нанёс жене последний удар:
- Его Тихон из петли вынул. В бане лежит.
Жена обмякла, осела под его рукой, вскрикнув с явным страхом:
- Нет... Что ты? Господи...
"Значит - врала", - решил Пётр, но она, дёрнув головою так, как будто её ударили по лбу, зашептала, зло всхлипывая:
- Что же это будет? Только смертью батюшки прикрылись немножко от суда людского, а теперь опять про нас начнут говорить, - ой, господи, за что? Один брат - в петлю лезет, другой неизвестно на ком, на любовнице женится, - что же это? Ах, Никита Ильич! Что же это за бесстыдство? Ну - спасибо! Угодил, безжалостный...
Облегчённо вздохнув, муж крепко погладил плечо жены.
- Не бойся, никто ничего не узнает. Тихон - не скажет, он ему приятель, а от нас всем доволен. Никита в монахи собирается...
- Когда?
- Не знаю.
- Ох, скорее бы! Как я с ним теперь?
Помолчав, Пётр предложил:
- Сходи к нему, погляди...
Но, подскочив, точно уколотая, жена почти закричала:
- Ой - не посылай, не пойду! Не хочу, боюсь...
- Чего? - быстро спросил Пётр.
- Удавленника. Не пойду, что хочешь делай... Боюсь.
- Ну - идём спать! - сказал Артамонов, вставая на твёрдые ноги. - На сей день довольно помучились.
Медленно шагая рядом с женою, он ощущал, что день этот подарил ему вместе с плохим нечто хорошее и что он, Пётр Артамонов, человек, каким до сего дня не знал себя, - очень умный и хитрый, он только что ловко обманул кого-то, кто навязчиво беспокоил его душу тёмными мыслями.
- Конечно, ты мне самая близкая, - говорил он жене. - Кто ближе тебя? Так и думай: самая близкая ты мне. Тогда - всё будет хорошо...
На двенадцатый день после этой ночи, на утренней заре, сыпучей, песчаной тропою, потемневшей от обильной росы, Никита Артамонов шагал с палкой в руке, с кожаным мешком на горбу, шагал быстро, как бы торопясь поскорее уйти от воспоминаний о том, как родные провожали его: все они, не проспавшись, собрались в обеденной комнате, рядом с кухней, сидели чинно, говорили сдержанно, и было так ясно, что ни у кого из них нет для него ни единого сердечного слова. Пётр был ласков и почти весел, как человек, сделавший выгодное дело, раза два он сказал:
- Вот у нас в семье свой молитвенник о грехах наших будет...
Наталья равнодушно и очень внимательно разливала чай, её маленькие, мышиные уши заметно горели и казались измятыми, она хмурилась и часто выходила из комнаты; мать её задумчиво молчала и, помусливая палец, приглаживала седые волосы на висках, только Алексей, необычно для него, волновался, спрашивал, подёргивая плечами:
- Как это ты решился, Никита? Вдруг, а? Непонятно мне...
Рядом с ним сидела небольшая, остроносенькая девица Орлова и, приподняв тёмные брови, бесцеремонно рассматривала всех глазами, которые не понравились Никите, - они не по лицу велики, не по-девичьи остры и слишком часто мигали.
Тяжело было сидеть среди этих людей и боязливо думалось:
"Вдруг Пётр скажет всем? Скорее бы отпустили..."
Пётр начал прощаться первый, он подошёл, обнял и сказал дрогнувшим голосом, очень громко:
- Ну, брат родной, прощай...
Баймакова остановила его:
- Что ты? Посидеть надо сначала, помолчать, потом, помолясь, прощаться.
Всё это было сделано быстро, снова подошёл Пётр, говоря:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
"Надо, чтоб тёща скорее переехала к нам, а Алексея - прочь. Наталью приласкать следует. "Гляди, как любят". Так ведь это он не от любови, а от убожества своего в петлю полез. Хорошо, что он идёт в монахи, в людях ему делать нечего. Это - хорошо. Тихон - дурак, он должен был раньше сказать мне".
Но это были не те неуловимые, бессловесные думы, которые смущали и пугали его, заставляя опасливо всматриваться в густой и влажный сумрак ночи. Вдали, в фабричном поселке, извивался, чуть светясь, тоненький ручей невесёлой песни. Жужжали комары. Пётр Артамонов ясно чувствовал необходимость как можно скорее изжить, подавить тревогу. Он не заметил, как дошёл до кустов сирени, под окном спальни своей, он долго сидел, упираясь локтями в колена, сжав лицо ладонями, глядя в чёрную землю, земля под ногами шевелилась и пузырилась, точно готовясь провалиться.
"Удивительно всё-таки, как Никита одолел песок. Уйдёт в монастырь садовником будет там. Это ему хорошо".
Не заметив, как подошла жена, он испуганно вскочил, когда пред ним, точно из земли, поднялась белая фигура, но знакомый голос успокоил его несколько:
- Прости Христа ради, что кричала я...
- Ну, что же, - бог простит, я ведь и сам кричал, - великодушно сказал он, обрадованный, что жена пришла и теперь ему не надо искать те мягкие слова, которые залепили бы и замазали трещину ссоры.
Он сел, Наталья нерешительно опустилась рядом с ним, надо было всё-таки сказать ей что-нибудь утешительное, Пётр сказал:
- Я понимаю, что тебе скучно. Веселье у нас в доме не живёт. Чему веселиться? Отец веселье в работе видел. У него так выходило: просто людей мет - все работники, кроме нищих да господ. Все живут для дела. За делом людей не видно.
Говорил он осторожно, опасаясь сказать что-то лишнее, и, слушая себя, находил, что он говорит, как серьёзный, деловой человек, настоящий хозяин. Но он чувствовал, что все эти слова какие-то наружные, они скользят по мыслям, не вскрывая их, не в силах разгрызть, и ему казалось, что сидит он на краю ямы, куда в следующую минуту может столкнуть его кто-то, кто, следя за его речью, нашёптывает:
"Неправду говоришь".
Очень вовремя жена, положив голову на плечо его, шепнула:
- Ведь ты мне - на всю жизнь, как же ты не понимаешь этого?
Он тотчас же обнял её, притиснул к себе, слушая горячий шёпот.
- Это - грех, не понимать. Взял девушку, она тебе детей родит, а тебя будто и нет, - без души ты ко мне. Это грех, Петя. Кто тебе ближе меня, кто тебя пожалеет в тяжёлый час?
Ему показалось, что жена приподняла его и, перевернув в воздухе, приятно обессилила; погружаясь в освежающий холодок, он почти благодарно заговорил:
- Обещал я ему молчать, - не могу!
И торопливо рассказал ей всё, что слышал от дворника о Никите.
- Рубахи твои целовал, - в саду сушились, - вот до чего обалдел! Как же ты - не знала, не замечала за ним этого?
Плечо жены под рукою его сильно вздрогнуло.
"Жалеет?" - подумал Пётр, но она торопливо, возмущённо ответила:
- Никогда, никакой корысти не замечала! Ах, скрытный! Верно, что горбатые - хитрые.
"Брезгует? Или - притворяется?" - спросил себя Артамонов и напомнил жене:
- Он был ласков с тобой...
- Ну, так что? - вызывающе ответила она. - И Тулун - ласков.
- Ну - всё-таки... Тулун - собака.
- Так ты его собакой и приставил ко мне, чтоб он следил за мной, берёг бы меня от свёкра, от Алексея, - я ведь понимаю! Ох, как он мне противен, как обиден был...
Было ясно, что Наталья обижена, возмущена, это чувствовалось по трепету её кожи, по судорожным движениям пальцев, которыми она дёргала и щипала рубаху, но мужчине казалось, что возмущение чрезмерно, и, не веря в него, он нанёс жене последний удар:
- Его Тихон из петли вынул. В бане лежит.
Жена обмякла, осела под его рукой, вскрикнув с явным страхом:
- Нет... Что ты? Господи...
"Значит - врала", - решил Пётр, но она, дёрнув головою так, как будто её ударили по лбу, зашептала, зло всхлипывая:
- Что же это будет? Только смертью батюшки прикрылись немножко от суда людского, а теперь опять про нас начнут говорить, - ой, господи, за что? Один брат - в петлю лезет, другой неизвестно на ком, на любовнице женится, - что же это? Ах, Никита Ильич! Что же это за бесстыдство? Ну - спасибо! Угодил, безжалостный...
Облегчённо вздохнув, муж крепко погладил плечо жены.
- Не бойся, никто ничего не узнает. Тихон - не скажет, он ему приятель, а от нас всем доволен. Никита в монахи собирается...
- Когда?
- Не знаю.
- Ох, скорее бы! Как я с ним теперь?
Помолчав, Пётр предложил:
- Сходи к нему, погляди...
Но, подскочив, точно уколотая, жена почти закричала:
- Ой - не посылай, не пойду! Не хочу, боюсь...
- Чего? - быстро спросил Пётр.
- Удавленника. Не пойду, что хочешь делай... Боюсь.
- Ну - идём спать! - сказал Артамонов, вставая на твёрдые ноги. - На сей день довольно помучились.
Медленно шагая рядом с женою, он ощущал, что день этот подарил ему вместе с плохим нечто хорошее и что он, Пётр Артамонов, человек, каким до сего дня не знал себя, - очень умный и хитрый, он только что ловко обманул кого-то, кто навязчиво беспокоил его душу тёмными мыслями.
- Конечно, ты мне самая близкая, - говорил он жене. - Кто ближе тебя? Так и думай: самая близкая ты мне. Тогда - всё будет хорошо...
На двенадцатый день после этой ночи, на утренней заре, сыпучей, песчаной тропою, потемневшей от обильной росы, Никита Артамонов шагал с палкой в руке, с кожаным мешком на горбу, шагал быстро, как бы торопясь поскорее уйти от воспоминаний о том, как родные провожали его: все они, не проспавшись, собрались в обеденной комнате, рядом с кухней, сидели чинно, говорили сдержанно, и было так ясно, что ни у кого из них нет для него ни единого сердечного слова. Пётр был ласков и почти весел, как человек, сделавший выгодное дело, раза два он сказал:
- Вот у нас в семье свой молитвенник о грехах наших будет...
Наталья равнодушно и очень внимательно разливала чай, её маленькие, мышиные уши заметно горели и казались измятыми, она хмурилась и часто выходила из комнаты; мать её задумчиво молчала и, помусливая палец, приглаживала седые волосы на висках, только Алексей, необычно для него, волновался, спрашивал, подёргивая плечами:
- Как это ты решился, Никита? Вдруг, а? Непонятно мне...
Рядом с ним сидела небольшая, остроносенькая девица Орлова и, приподняв тёмные брови, бесцеремонно рассматривала всех глазами, которые не понравились Никите, - они не по лицу велики, не по-девичьи остры и слишком часто мигали.
Тяжело было сидеть среди этих людей и боязливо думалось:
"Вдруг Пётр скажет всем? Скорее бы отпустили..."
Пётр начал прощаться первый, он подошёл, обнял и сказал дрогнувшим голосом, очень громко:
- Ну, брат родной, прощай...
Баймакова остановила его:
- Что ты? Посидеть надо сначала, помолчать, потом, помолясь, прощаться.
Всё это было сделано быстро, снова подошёл Пётр, говоря:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67