Зорко следя за дочерью и Пётром, она убедилась, что молчаливый, коренастый парень ведёт себя не по возрасту серьёзно, не старается притиснуть Наталью в тёмном углу, щекотать её и шептать на ухо зазорные слова, как это делают городские женихи. Её несколько тревожило непонятное, сухое, но бережное и даже как будто ревнивое отношение Пётра к дочери.
"Не ласков будет муженёк".
Но однажды, спускаясь с лестницы, она услыхала внизу, в сенях, голос дочери:
- Опять на медведя пойдёте?
- Собираемся. А что?
- Опасно, Алёшу-то задел зверь.
- Сам виноват - не горячись. Значит - думаете обо мне?
- Я про вас ничего не сказала.
"Ишь ты, шельма, - подумала мать, улыбаясь и вздохнув. - А он простак".
Илья Артамонов всё настойчивее говорил ей:
- Поторопись со свадьбой, а то они сами поторопятся.
Она видела, что надо торопиться, девушка плохо спала по ночам и не могла скрыть, что её томит телесная тоска. На пасху она снова увезла её в монастырь, а через месяц, воротясь домой, увидала, что запущенный сад её хорошо прибран, дорожки выполоты, лишаи с деревьев сняты, ягодник подрезан и подвязан; и всё было сделано опытной рукою. Спускаясь по дорожке к реке, она заметила Никиту, - горбун чинил плетень, подмытый весенней водою. Из-под холщовой, длинной, ниже колен, рубахи жалобно торчали кости горба, почти скрывая большую голову, в прямых, светлых волосах; чтоб волосы не падали на лицо, Никита повязал их веткой берёзы. Серый среди сочно-зелёной листвы, он был похож на старичка-отшельника, самозабвенно увлечённого работой; взмахивая серебряным на солнце топором, он ловко затёсывал кол и тихонько напевал, тонким голосом девушки, что-то церковное. За плетнём зеленовато блестела шёлковая вода, золотые отблески солнца карасями играли в ней.
- Бог в помощь, - неожиданно для себя умилённо сказала женщина; блеснув на неё мягким светом синих глаз, Никита ласково отозвался:
- Спаси бог.
- Это ты сад убрал?
- Я.
- Хорошо убрал. Любишь сады?
Стоя на коленях, он кратко рассказал, что с девяти лет был отдан князем барином в ученики садовнику, а теперь ему девятнадцать лет.
"Горбат, а будто не злой", - подумала женщина.
Вечером, когда она с дочерью пила чай у себя наверху, Никита встал в двери с пучком цветов в руке и с улыбкой на желтоватом, некрасивом и невесёлом лице.
- Извольте принять букет.
- Зачем это? - удивилась Баймакова, подозрительно рассматривая красиво подобранные цветы и травы. Никита объяснил ей, что у господ своих он обязан был каждое утро приносить цветы княгине.
- Вот как, - сказала Баймакова и, немножко зарумянившись, гордо подняла голову: - Али я похожа на княгиню? Она, поди-ка, красавица?
- Так ведь и вы тоже.
Ещё более покраснев, Баймакова подумала: "Не отец ли научил его?"
- Ну, спасибо за почёт, - сказала она, но к чаю не пригласила Никиту, а когда он ушёл, подумала вслух:
- Хороши глаза у него; не отцовы, а материны, должно быть.
И вздохнула.
- Видно - судьба нам с ними жить.
Она не очень уговаривала Артамонова подождать со свадьбой до осени, когда исполнится год со дня смерти мужа её, но решительно заявила свату:
- Только ты, сударь, Илья Васильевич, отступись от этого дела, дай мне устроить всё по-нашему, по-хорошему, по-старинному. Это и тебе выгодно, сразу войдёшь во все лучшие наши люди, на виду встанешь.
- Ну, - горделиво замычал Артамонов, - меня и без этого издали видно.
Обиженная его заносчивостью, она сказала:
- Тебя здесь не любят.
- Ну, бояться станут.
И, ухмыляясь, пожав плечами:
- Вот и Пётр тоже все про любовь поёт. Чудаки вы...
- Да и на меня нелюбовь эта заметно падает.
- Ты, сватья, не беспокойся!
Артамонов поднял длинную лапу, докрасна сжав пальцы в кулак.
- Я людей обламывать умею, вокруг меня недолго попрыгаешь. Я обойдусь и без любови...
Женщина промолчала, думая с жуткой тревогой:
"Экой зверь".
И вот уютный дом её наполнен подругами дочери, девицами лучших семей города; все они пышно одеты в старинные парчовые сарафаны, с белыми пузырями рукавов из кисеи и тонкого полотна, с проймами и мордовским шитьём шелками, в кружевах у запястий, в козловых и сафьяновых башмаках, с лентами в длинных девичьих косах. Невеста, задыхаясь в тяжёлом, серебряной парчи, сарафане с вызолоченными ажурными пуговицами от ворота до подола, - в шушуне золотой парчи на плечах, в белых и голубых лентах; она сидит, как ледяная, в переднем углу и, отирая кружевным платком потное лицо, звучно "стиховодит":
По лугам, по зелёны-им,
По цветам, по лазоревым,
Разлилася вода вешняя,
Студёна вода, ой, мутная...
Подруги голосно и дружно подхватывают замирающий стон девичьей жалобы:
Посылают меня, девицу,
Посылают меня по воду,
Меня босу, необутую,
Ой, нагую, неодетую...
Невидимый в толпе девиц, хохочет и кричит Алексей:
- Это - смешная песня! Засовали девицу в парчу, как индюшку в жестяное ведро, а - кричите: нага, неодета!
Близко к невесте сидит Никита, новая синяя поддёвка уродливо и смешно взъехала с горба на затылок, его синие глаза широко раскрыты и смотрят на Наталью так странно, как будто он боится, что девушка сейчас растает, исчезнет. В двери стоит, заполняя всю её, Матрёна Барская и, ворочая глазами, гудит глубоким басом:
- Не жалобно поёте, девицы.
Шагнув широким шагом лошади, она строго внушает, как надо петь по старине, с каким трепетом надо готовиться к венцу.
- Сказано: "за мужем - как за каменной стеной", так вы знайте: крепка стена - не проломишь, высока - не перескочишь.
Но девицы плохо слушают её, в комнате тесно, жарко, толкая старуху, они бегут во двор, в сад; среди них, как пчела в цветах, Алексей в шёлковой золотистой рубахе, в плисовых (бархатовидная ткань -Ред.) шароварах, шумный и весёлый, точно пьян.
Обиженно надув толстые губы, выпучив глаза, высоко приподняв спереди подол штофной (шёлковая плотная ткань, обычно с разводами - Ред.) юбки, Барская, тучей густого дыма, поднимается наверх, к Ульяне, и пророчески говорит:
- Весела дочь у тебя, не по правилу это, не по обычаю. Весёлому началу - плохой конец!
Баймакова озабоченно роется в большом, кованом сундуке, стоя на коленях пред ним; вокруг неё на полу, на постели разбросаны, как в ярмарочной лавке, куски штофа, канауса (ткань из шёлка-сырца - Ред.), московского кумача, кашмировые шали, ленты, вышитые полотенца, широкий луч солнца лежит на ярких тканях, и они разноцветно горят, точно облако на вечерней заре.
- Непорядок это - жить жениху до венца в невестином доме, надо было выехать Артамоновым...
- Говорила бы раньше, поздно теперь говорить об этом, - ворчит Ульяна, наклоняясь над сундуком, чтобы спрятать огорчённое лицо, и слышит басовитый голос:
- Про тебя был слух, что ты - умная, вот я и молчала. Думала - сама догадаешься. Мне что? Мне - была бы правда сказана, люди не примут, господь зачтёт.
Барская стоит, как монумент, держа голову неподвижно, точно чашу, до краёв полную мудрости; не дождавшись ответа, она вылезает за дверь, а Ульяна, стоя на коленях в цветном пожаре тканей, шепчет в тоске и страхе:
- Господи - помоги! Не лиши разума.
Снова шорох у двери, она поспешно сунула голову в сундук, чтобы скрыть слёзы, Никита в двери:
- Наталья Евсевна послала узнать, не надо ли вам помощи в чём-нибудь.
- Спасибо, милый...
- На кухне Ольгушка Орлова патокой облилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
"Не ласков будет муженёк".
Но однажды, спускаясь с лестницы, она услыхала внизу, в сенях, голос дочери:
- Опять на медведя пойдёте?
- Собираемся. А что?
- Опасно, Алёшу-то задел зверь.
- Сам виноват - не горячись. Значит - думаете обо мне?
- Я про вас ничего не сказала.
"Ишь ты, шельма, - подумала мать, улыбаясь и вздохнув. - А он простак".
Илья Артамонов всё настойчивее говорил ей:
- Поторопись со свадьбой, а то они сами поторопятся.
Она видела, что надо торопиться, девушка плохо спала по ночам и не могла скрыть, что её томит телесная тоска. На пасху она снова увезла её в монастырь, а через месяц, воротясь домой, увидала, что запущенный сад её хорошо прибран, дорожки выполоты, лишаи с деревьев сняты, ягодник подрезан и подвязан; и всё было сделано опытной рукою. Спускаясь по дорожке к реке, она заметила Никиту, - горбун чинил плетень, подмытый весенней водою. Из-под холщовой, длинной, ниже колен, рубахи жалобно торчали кости горба, почти скрывая большую голову, в прямых, светлых волосах; чтоб волосы не падали на лицо, Никита повязал их веткой берёзы. Серый среди сочно-зелёной листвы, он был похож на старичка-отшельника, самозабвенно увлечённого работой; взмахивая серебряным на солнце топором, он ловко затёсывал кол и тихонько напевал, тонким голосом девушки, что-то церковное. За плетнём зеленовато блестела шёлковая вода, золотые отблески солнца карасями играли в ней.
- Бог в помощь, - неожиданно для себя умилённо сказала женщина; блеснув на неё мягким светом синих глаз, Никита ласково отозвался:
- Спаси бог.
- Это ты сад убрал?
- Я.
- Хорошо убрал. Любишь сады?
Стоя на коленях, он кратко рассказал, что с девяти лет был отдан князем барином в ученики садовнику, а теперь ему девятнадцать лет.
"Горбат, а будто не злой", - подумала женщина.
Вечером, когда она с дочерью пила чай у себя наверху, Никита встал в двери с пучком цветов в руке и с улыбкой на желтоватом, некрасивом и невесёлом лице.
- Извольте принять букет.
- Зачем это? - удивилась Баймакова, подозрительно рассматривая красиво подобранные цветы и травы. Никита объяснил ей, что у господ своих он обязан был каждое утро приносить цветы княгине.
- Вот как, - сказала Баймакова и, немножко зарумянившись, гордо подняла голову: - Али я похожа на княгиню? Она, поди-ка, красавица?
- Так ведь и вы тоже.
Ещё более покраснев, Баймакова подумала: "Не отец ли научил его?"
- Ну, спасибо за почёт, - сказала она, но к чаю не пригласила Никиту, а когда он ушёл, подумала вслух:
- Хороши глаза у него; не отцовы, а материны, должно быть.
И вздохнула.
- Видно - судьба нам с ними жить.
Она не очень уговаривала Артамонова подождать со свадьбой до осени, когда исполнится год со дня смерти мужа её, но решительно заявила свату:
- Только ты, сударь, Илья Васильевич, отступись от этого дела, дай мне устроить всё по-нашему, по-хорошему, по-старинному. Это и тебе выгодно, сразу войдёшь во все лучшие наши люди, на виду встанешь.
- Ну, - горделиво замычал Артамонов, - меня и без этого издали видно.
Обиженная его заносчивостью, она сказала:
- Тебя здесь не любят.
- Ну, бояться станут.
И, ухмыляясь, пожав плечами:
- Вот и Пётр тоже все про любовь поёт. Чудаки вы...
- Да и на меня нелюбовь эта заметно падает.
- Ты, сватья, не беспокойся!
Артамонов поднял длинную лапу, докрасна сжав пальцы в кулак.
- Я людей обламывать умею, вокруг меня недолго попрыгаешь. Я обойдусь и без любови...
Женщина промолчала, думая с жуткой тревогой:
"Экой зверь".
И вот уютный дом её наполнен подругами дочери, девицами лучших семей города; все они пышно одеты в старинные парчовые сарафаны, с белыми пузырями рукавов из кисеи и тонкого полотна, с проймами и мордовским шитьём шелками, в кружевах у запястий, в козловых и сафьяновых башмаках, с лентами в длинных девичьих косах. Невеста, задыхаясь в тяжёлом, серебряной парчи, сарафане с вызолоченными ажурными пуговицами от ворота до подола, - в шушуне золотой парчи на плечах, в белых и голубых лентах; она сидит, как ледяная, в переднем углу и, отирая кружевным платком потное лицо, звучно "стиховодит":
По лугам, по зелёны-им,
По цветам, по лазоревым,
Разлилася вода вешняя,
Студёна вода, ой, мутная...
Подруги голосно и дружно подхватывают замирающий стон девичьей жалобы:
Посылают меня, девицу,
Посылают меня по воду,
Меня босу, необутую,
Ой, нагую, неодетую...
Невидимый в толпе девиц, хохочет и кричит Алексей:
- Это - смешная песня! Засовали девицу в парчу, как индюшку в жестяное ведро, а - кричите: нага, неодета!
Близко к невесте сидит Никита, новая синяя поддёвка уродливо и смешно взъехала с горба на затылок, его синие глаза широко раскрыты и смотрят на Наталью так странно, как будто он боится, что девушка сейчас растает, исчезнет. В двери стоит, заполняя всю её, Матрёна Барская и, ворочая глазами, гудит глубоким басом:
- Не жалобно поёте, девицы.
Шагнув широким шагом лошади, она строго внушает, как надо петь по старине, с каким трепетом надо готовиться к венцу.
- Сказано: "за мужем - как за каменной стеной", так вы знайте: крепка стена - не проломишь, высока - не перескочишь.
Но девицы плохо слушают её, в комнате тесно, жарко, толкая старуху, они бегут во двор, в сад; среди них, как пчела в цветах, Алексей в шёлковой золотистой рубахе, в плисовых (бархатовидная ткань -Ред.) шароварах, шумный и весёлый, точно пьян.
Обиженно надув толстые губы, выпучив глаза, высоко приподняв спереди подол штофной (шёлковая плотная ткань, обычно с разводами - Ред.) юбки, Барская, тучей густого дыма, поднимается наверх, к Ульяне, и пророчески говорит:
- Весела дочь у тебя, не по правилу это, не по обычаю. Весёлому началу - плохой конец!
Баймакова озабоченно роется в большом, кованом сундуке, стоя на коленях пред ним; вокруг неё на полу, на постели разбросаны, как в ярмарочной лавке, куски штофа, канауса (ткань из шёлка-сырца - Ред.), московского кумача, кашмировые шали, ленты, вышитые полотенца, широкий луч солнца лежит на ярких тканях, и они разноцветно горят, точно облако на вечерней заре.
- Непорядок это - жить жениху до венца в невестином доме, надо было выехать Артамоновым...
- Говорила бы раньше, поздно теперь говорить об этом, - ворчит Ульяна, наклоняясь над сундуком, чтобы спрятать огорчённое лицо, и слышит басовитый голос:
- Про тебя был слух, что ты - умная, вот я и молчала. Думала - сама догадаешься. Мне что? Мне - была бы правда сказана, люди не примут, господь зачтёт.
Барская стоит, как монумент, держа голову неподвижно, точно чашу, до краёв полную мудрости; не дождавшись ответа, она вылезает за дверь, а Ульяна, стоя на коленях в цветном пожаре тканей, шепчет в тоске и страхе:
- Господи - помоги! Не лиши разума.
Снова шорох у двери, она поспешно сунула голову в сундук, чтобы скрыть слёзы, Никита в двери:
- Наталья Евсевна послала узнать, не надо ли вам помощи в чём-нибудь.
- Спасибо, милый...
- На кухне Ольгушка Орлова патокой облилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67