дёрнув себя за ухо, он ответил:
- Я - забыл.
Алексей, бесстыдно указывая на него пальцем, кричал:
- Смотрите - покраснел, а? Нет, ловко ты ответил, дитятко! Да разве эдакую даму, однажды увидев, можно забыть? Глядите - уши у него чешутся, растут!
Попова улыбалась необидно, ласково.
Пили мёд со льдом из высоких, гранёных бокалов; мёд привезла в подарок Ольге эта женщина, он был золотист, как янтарь, весело пощипывал язык, подсказывал Пётру какие-то очень бойкие слова, но их некуда было вставить, брат непрерывно и беспокойно трещал:
- Нет, Вера Николаевна, вы не торопитесь продавать! Это надо продать любителю тишины, это - место для отдыха души. А наш брат - что вам даст? Земли у вас нет, лесу - мало, да и - плохой, да и кому, кроме зайцев, лес нужен здесь?
Пётр сказал:
- Продавать не надо.
- Почему же? - спросила Попова, задумчиво прихлёбывая мёд, и вздохнула: - Надо.
Петру не понравился внимательный взгляд Ольги и трепет её губ, спрятавших улыбку: он мрачно выпил мёд и промолчал в ответ Поповой.
Через два дня, в конторе, Алексей объявил ему, что намерен дать Поповой денег под заклад вещей.
- Усадьбе её цена - семь целковых, а вот вещи...
- Не давай, - сказал Пётр очень решительно.
- Почему? Я вещам цену знаю...
- Не давай.
- Да - почему? - кричал Алексей. - Я - со знатоком приеду к ней, с оценщиком.
Пётр отрицательно мотал головою; ему очень хотелось отговорить брата от этой операции, но, не находя возражений, он вдруг предложил:
- Пополам дадим; ты - половину и я.
Алексей усмехнулся, глядя на него в упор.
- Чудить начинаешь?
- Значит - пора пришла, - сказал Пётр Артамонов громко.
- Смотри: не в тот адрес! - предупредил брат. - Я - пробовал, она рыба.
После двух-трёх встреч с Поповой Артамонов выучился мечтать о ней. Он ставил эту женщину рядом с собою, и тотчас же возникала пред ним жизнь удивительно лёгкая, уютная, красивая внешне, приятно тихая внутренне, без необходимости ежедневно видеть десятки нерадивых к делу людей; всегда чем-то недовольные, они то кричали, жаловались, то лгали, стараясь обмануть, их назойливая лесть раздражала так же, как плохо скрытая, но всё растущая враждебность. Легко создавалась картина жизни вне всего этого, вдали от красного, жирного паука фабрики, всё шире ткавшего свою паутину. Он видел себя чем-то, подобным большому коту; ему тепло и спокойно, хозяйка любит его, охотно ласкает, и больше ему ничего не нужно. Ничего.
Как раньше мальчик Никонов был для него тёмной точкой, вокруг которой собиралось всё тяжёлое и неприятное, так теперь Попова стала магнитом, который притягивал к себе только хорошие, лёгкие думы и намерения. Он отказался ехать с братом и каким-то хитрым старичком в очках в усадьбу Поповой, оценивать её имущество, но, когда Алексей, устроив дело с закладной, воротился, он предложил:
- Продай мне закладную.
Алексей был неприятно изумлён, долго выспрашивал, зачем это нужно, и наконец сказал:
- Послушай, мне это не выгодно! Заплатить ей - нечем, цена вещам большая, понимаешь? Давай придачи!
Сторговались; Алексей, морщась, сказал:
- Желаю удачи. Дело - доброе.
Пётр тоже чувствовал, что им сделано хорошее дело: он подарил себе угол для отдыха.
- Жене твоей - не говорить? - спросил брат, подмигнув.
- Твоё дело.
Испытующе глядя на него, Алексей сказал:
- Ольга думает, что влюбился ты в Попову.
- А это - моё дело.
- Не рычи. В эти, в наши годы, почти все мужчины шалят.
Грубо и сердито Пётр ответил:
- Ты меня не трогай...
Вскоре он почувствовал, что Ольга стала говорить с ним ещё более дружелюбно, но как-то жалостливо; это не понравилось ему, и, осенним вечером, сидя у неё, он спросил:
- Тебе муж плёл чего-нибудь насчёт Поповой?
Погладив лёгкой рукой своей его волосатую руку, она сказала:
- Дальше меня это не пойдёт.
- Оно никуда не пойдёт, - сказал Артамонов, стукнув кулаком по колену. - Оно - со мной останется. Тебе этого не понять. Ты ей не говори ничего.
Он не испытывал вожделения к Поповой, в мечтах она являлась пред ним не женщиной, которую он желал, а необходимым дополнением к ласковому уюту дома, к хорошей, праведной жизни. Но когда эта женщина переехала в город, он стал часто видеть её у Алексея и вдруг почувствовал себя ошеломлённым. Он увидал её у постели заболевшей Ольги; засучив рукава кофты, наклонясь над тазом, она смачивала водою полотенце, сгибалась, разгибалась; удивительно стройная, с небольшими девичьими грудями, она была неотразимо соблазнительна. Стоя у двери, Артамонов молча, исподлобья смотрел на её белые руки, на тугие икры ног, на бёдра, вдруг окутанный жарким туманом желания до того, что почувствовал её руки вокруг своего тела. В ответ на её приветствие он, с трудом согнув шею, прошёл к окну и сел там, отдуваясь, угрюмо спрашивая:
- Что же ты это, Ольга? Нехорошо...
Впервые женщина действовала на него так властно и сокрушительно; он даже испугался, смутно ощущая в этом нечто опасное, угрожающее. Послав своего кучера за доктором, он тотчас ушёл пешком по дороге на фабрику.
Был конец февраля; оттепель угрожала вьюгой; серенький туман висел над землёю, скрывая небо, сузив пространство до размеров опрокинутой над Артамоновым чаши; из неё медленно сыпалась сырая, холодная пыль; тяжело оседая на волосах усов, бороды, она мешала дышать. Артамонов, шагая по рыхлому снегу, чувствовал себя так же смятым и раздавленным, как в ночь покушения Никиты на самоубийство и в час убийства Павла Никонова. Сходство тяжести этих двух моментов было ясно ему и тем более опасным казался третий. Было ясно, что он никогда не сумеет сделать эту барыню любовницей своей. Он уже и в этот час, видел, что внезапно вспыхнувшее влечение к Поповой ломает и темнит в нём что-то милое ему, отодвигая эту женщину в ряд обычного. Он слишком хорошо знал, что такое жена, и у него не было причин думать, что любовница может быть чем-то или как-то лучше женщины, чьи пресные, обязательные ласки почти уже не возбуждали его.
"Чего надо? - спрашивал он себя. - Блудить хочешь? Жена есть".
Всегда в часы, когда ему угрожало что-нибудь, он ощущал напряжённое стремление как можно скорей перешагнуть чрез опасность, оставить её сзади себя и не оглядываться назад. Стоять пред чем-то угрожающим - это то же, что стоять ночью во тьме на рыхлом, весеннем льду, над глубокой рекою; этот ужас он испытал, будучи подростком, и всем телом помнил его.
Через несколько дней, прожитых в тяжёлом, чадном отупении, он, после бессонной ночи, рано утром вышел на двор и увидал, что цепная собака Тулун лежит на снегу, в крови; было ещё так сумрачно, что кровь казалась черной, как смола. Он пошевелил ногою мохнатый труп, Тулун тоже пошевелил оскаленной мордой и взглянул выкатившимся глазом на ногу человека. Вздрогнув, Артамонов отворил низенькую дверь сторожки дворника, спросил, стоя на пороге:
- Кто убил собаку?
- Я, - сказал Тихон, держа блюдечко чая на пяти растопыренных пальцах.
- Зачем это?
- Опять человека укусила.
- Кого?
- Зинаиду, Серафимову дочь.
Задумавшись о чём-то, помолчав, Пётр сказал:
- Жалко пса.
- А - как же? Я его вскормил. А он и на меня стал рычать. Положим, и человек сбесится, если его на цепь посадить...
- Верно, - сказал Артамонов и ушёл, очень плотно прикрыв дверь за собой, думая:
"Иной раз даже этот разумно говорит".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
- Я - забыл.
Алексей, бесстыдно указывая на него пальцем, кричал:
- Смотрите - покраснел, а? Нет, ловко ты ответил, дитятко! Да разве эдакую даму, однажды увидев, можно забыть? Глядите - уши у него чешутся, растут!
Попова улыбалась необидно, ласково.
Пили мёд со льдом из высоких, гранёных бокалов; мёд привезла в подарок Ольге эта женщина, он был золотист, как янтарь, весело пощипывал язык, подсказывал Пётру какие-то очень бойкие слова, но их некуда было вставить, брат непрерывно и беспокойно трещал:
- Нет, Вера Николаевна, вы не торопитесь продавать! Это надо продать любителю тишины, это - место для отдыха души. А наш брат - что вам даст? Земли у вас нет, лесу - мало, да и - плохой, да и кому, кроме зайцев, лес нужен здесь?
Пётр сказал:
- Продавать не надо.
- Почему же? - спросила Попова, задумчиво прихлёбывая мёд, и вздохнула: - Надо.
Петру не понравился внимательный взгляд Ольги и трепет её губ, спрятавших улыбку: он мрачно выпил мёд и промолчал в ответ Поповой.
Через два дня, в конторе, Алексей объявил ему, что намерен дать Поповой денег под заклад вещей.
- Усадьбе её цена - семь целковых, а вот вещи...
- Не давай, - сказал Пётр очень решительно.
- Почему? Я вещам цену знаю...
- Не давай.
- Да - почему? - кричал Алексей. - Я - со знатоком приеду к ней, с оценщиком.
Пётр отрицательно мотал головою; ему очень хотелось отговорить брата от этой операции, но, не находя возражений, он вдруг предложил:
- Пополам дадим; ты - половину и я.
Алексей усмехнулся, глядя на него в упор.
- Чудить начинаешь?
- Значит - пора пришла, - сказал Пётр Артамонов громко.
- Смотри: не в тот адрес! - предупредил брат. - Я - пробовал, она рыба.
После двух-трёх встреч с Поповой Артамонов выучился мечтать о ней. Он ставил эту женщину рядом с собою, и тотчас же возникала пред ним жизнь удивительно лёгкая, уютная, красивая внешне, приятно тихая внутренне, без необходимости ежедневно видеть десятки нерадивых к делу людей; всегда чем-то недовольные, они то кричали, жаловались, то лгали, стараясь обмануть, их назойливая лесть раздражала так же, как плохо скрытая, но всё растущая враждебность. Легко создавалась картина жизни вне всего этого, вдали от красного, жирного паука фабрики, всё шире ткавшего свою паутину. Он видел себя чем-то, подобным большому коту; ему тепло и спокойно, хозяйка любит его, охотно ласкает, и больше ему ничего не нужно. Ничего.
Как раньше мальчик Никонов был для него тёмной точкой, вокруг которой собиралось всё тяжёлое и неприятное, так теперь Попова стала магнитом, который притягивал к себе только хорошие, лёгкие думы и намерения. Он отказался ехать с братом и каким-то хитрым старичком в очках в усадьбу Поповой, оценивать её имущество, но, когда Алексей, устроив дело с закладной, воротился, он предложил:
- Продай мне закладную.
Алексей был неприятно изумлён, долго выспрашивал, зачем это нужно, и наконец сказал:
- Послушай, мне это не выгодно! Заплатить ей - нечем, цена вещам большая, понимаешь? Давай придачи!
Сторговались; Алексей, морщась, сказал:
- Желаю удачи. Дело - доброе.
Пётр тоже чувствовал, что им сделано хорошее дело: он подарил себе угол для отдыха.
- Жене твоей - не говорить? - спросил брат, подмигнув.
- Твоё дело.
Испытующе глядя на него, Алексей сказал:
- Ольга думает, что влюбился ты в Попову.
- А это - моё дело.
- Не рычи. В эти, в наши годы, почти все мужчины шалят.
Грубо и сердито Пётр ответил:
- Ты меня не трогай...
Вскоре он почувствовал, что Ольга стала говорить с ним ещё более дружелюбно, но как-то жалостливо; это не понравилось ему, и, осенним вечером, сидя у неё, он спросил:
- Тебе муж плёл чего-нибудь насчёт Поповой?
Погладив лёгкой рукой своей его волосатую руку, она сказала:
- Дальше меня это не пойдёт.
- Оно никуда не пойдёт, - сказал Артамонов, стукнув кулаком по колену. - Оно - со мной останется. Тебе этого не понять. Ты ей не говори ничего.
Он не испытывал вожделения к Поповой, в мечтах она являлась пред ним не женщиной, которую он желал, а необходимым дополнением к ласковому уюту дома, к хорошей, праведной жизни. Но когда эта женщина переехала в город, он стал часто видеть её у Алексея и вдруг почувствовал себя ошеломлённым. Он увидал её у постели заболевшей Ольги; засучив рукава кофты, наклонясь над тазом, она смачивала водою полотенце, сгибалась, разгибалась; удивительно стройная, с небольшими девичьими грудями, она была неотразимо соблазнительна. Стоя у двери, Артамонов молча, исподлобья смотрел на её белые руки, на тугие икры ног, на бёдра, вдруг окутанный жарким туманом желания до того, что почувствовал её руки вокруг своего тела. В ответ на её приветствие он, с трудом согнув шею, прошёл к окну и сел там, отдуваясь, угрюмо спрашивая:
- Что же ты это, Ольга? Нехорошо...
Впервые женщина действовала на него так властно и сокрушительно; он даже испугался, смутно ощущая в этом нечто опасное, угрожающее. Послав своего кучера за доктором, он тотчас ушёл пешком по дороге на фабрику.
Был конец февраля; оттепель угрожала вьюгой; серенький туман висел над землёю, скрывая небо, сузив пространство до размеров опрокинутой над Артамоновым чаши; из неё медленно сыпалась сырая, холодная пыль; тяжело оседая на волосах усов, бороды, она мешала дышать. Артамонов, шагая по рыхлому снегу, чувствовал себя так же смятым и раздавленным, как в ночь покушения Никиты на самоубийство и в час убийства Павла Никонова. Сходство тяжести этих двух моментов было ясно ему и тем более опасным казался третий. Было ясно, что он никогда не сумеет сделать эту барыню любовницей своей. Он уже и в этот час, видел, что внезапно вспыхнувшее влечение к Поповой ломает и темнит в нём что-то милое ему, отодвигая эту женщину в ряд обычного. Он слишком хорошо знал, что такое жена, и у него не было причин думать, что любовница может быть чем-то или как-то лучше женщины, чьи пресные, обязательные ласки почти уже не возбуждали его.
"Чего надо? - спрашивал он себя. - Блудить хочешь? Жена есть".
Всегда в часы, когда ему угрожало что-нибудь, он ощущал напряжённое стремление как можно скорей перешагнуть чрез опасность, оставить её сзади себя и не оглядываться назад. Стоять пред чем-то угрожающим - это то же, что стоять ночью во тьме на рыхлом, весеннем льду, над глубокой рекою; этот ужас он испытал, будучи подростком, и всем телом помнил его.
Через несколько дней, прожитых в тяжёлом, чадном отупении, он, после бессонной ночи, рано утром вышел на двор и увидал, что цепная собака Тулун лежит на снегу, в крови; было ещё так сумрачно, что кровь казалась черной, как смола. Он пошевелил ногою мохнатый труп, Тулун тоже пошевелил оскаленной мордой и взглянул выкатившимся глазом на ногу человека. Вздрогнув, Артамонов отворил низенькую дверь сторожки дворника, спросил, стоя на пороге:
- Кто убил собаку?
- Я, - сказал Тихон, держа блюдечко чая на пяти растопыренных пальцах.
- Зачем это?
- Опять человека укусила.
- Кого?
- Зинаиду, Серафимову дочь.
Задумавшись о чём-то, помолчав, Пётр сказал:
- Жалко пса.
- А - как же? Я его вскормил. А он и на меня стал рычать. Положим, и человек сбесится, если его на цепь посадить...
- Верно, - сказал Артамонов и ушёл, очень плотно прикрыв дверь за собой, думая:
"Иной раз даже этот разумно говорит".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67