Маленький Квак быстро вскарабкался на окно спальни и увидев это,
понял, что действовать надо решительно. Он выхватил из кармана вокс,
расставил колонки на широком подоконнике и запел:
- ИННАГАДУ ДАВИДУ.
- Караул! - прохрипел Любезный Револьвер, - Земляне!
Он посинел, сунул в рот оклемальницу. Да от спешки промахнулся и
ударился зубами об алмазную звезду, да не об одну, а обо все три разом.
Сломались его зубы. Провыл Любезный Револьвер четырехэтажное ругательство
на забытом ныне квазимате и кончился.
А маленький Квак освободил лекаря 333 и благородного Диффузора 2А9 из
подземелья. А Черногора убедил в нецелесообразности аморальной дурной
жизни; после чего взял его себе в компаньоны. Продали они замок Любезного
Револьвера. Купили на вырученные деньги стереомашину и целую телегу не
игранных дисков. И стали жить-поживать.
Тут и сказки конец, а кто под нее обсадился, тот молодец.

7
Последний раз помахав руками что-то нечленораздельно-дружеское, Иваан
и Ква скрылись за отливающими сталью деревьями. Тогда Уинки понял, что
пришло время поразмыслить над услышанным. Завидев неподалеку пенек, явно
обещающий желающему присесть путнику все блаженства покоя, он устремил
свои шаги к нему и только было сел, как услышал торжественный голос:
- Брат Ункль, царственный пень приветствует тебя.
С этими словами пень увеличился в несколько раз и степенно качнул
сучками. Как мог, Уинки постарался скрыть смущение и сделал вид, что хотел
всего-навсего поздороваться, хотя он превосходно знал, что здороваться
задней частью тела могут только самые невежественные племена архипелага
Раскрашенной свиньи. Но пень то ли по близорукости, то ли просто из
вежливости, не отреагировал на непростительную оплошность Уинка, и,
обменявшись благодарственными манерами, они радушно расстаялись.
Отойдя от царственного собрата, Уинки, не желая больше никого
встречать, принял облик тени и уселся под раскидистым ярким цветком.
Достав из своей неистощимой сумы сигарету, он закурил и призадумался. "Так
как же они говорили, от четырехмерной мельницы, по висящей тропинке дойти
до дерева старухи Брюкель, пройти каньон Дураков и по горбатой просеке
дойти до сухого ручья. По нему до моста и еще два шага по мосту и попадешь
в библиотеку. Вот и все". Уинки считал, что объяснений Иваана вполне
достаточно. Непонятно было другое, на кой черт он, Уинкль, собирается в
библиотеку, откуда Иваан и Кво чудом вернулись живыми. Но Уинки не хотел
бы этого знать. Достаточно того, что есть такое место, где много всего
интересного. Господи, что только не говорил Кво о тех минутах, которые они
там провели, что Уинки может туда попасть и потом он просто не любил,
когда ни в чем не повинным людям причиняют зло и всегда сам пытался
разобраться в том, кто прав, кто виноват. И полный детской веры в свое
могущество, он посмотрел, прищурившися на небо: до вечера еще далеко.
Любезно поклонившись погруженному в медитацию царственному пню, он зашагал
по высокой траве в сторону леса.
До четырехмерной мельницы он добрался без всяких осложнений, если не
считать короткой беседы с одним вкопанным по пояс в землю добродушным
старичком, который доказывал кому-то, что он единственный прямой
родственник Маяка Стрюкельнбкаха и подозвал Уинки, чтобы он
засвидетельствовал этот факт. Уинки сослался на незнание генеалогического
дерева местных геодезических знаков, но факт родства подтвердил, (ибо
безоговорочно поверил в родовитость и искренность старца).
Продолжив путь, он через пять минут очутился перед тяжелыми воротами
с внушительной надписью:
ЧЕТЫРЕХМЕРНАЯ ИМЕНИ ЛАНГУСА ГРАЗСА ЦЕ МЕЛЬНИЦА. РАЗМАЛЫВАНИЕ
ЕЖЕЧАСНО. БОЛЬНЫЕ МОЗГИ ПРОСЬБА НЕ ДОСТАВЛЯТЬ.
Он отворил маленькую красную дверцу. Огромное теплое нутро здания
было занято какими-то толстенными канатами, которые равномерно вращались
во все стороны, производя при этом оглушающее скрипение. Чугунные ступицы
опускались и поднимались. Что-то надрывно гудело. Время от времени из
отверстия в темном промасленном ящике высовывалась тускло блестевшая
шестилапая лапа и начинала ожесточенно скрести землю. Уинки плотно закрыл
за собой дверцу. Медленно возле уха просвистел упавший сверху маятник на
цепочке. Чей-то озабоченный голос пробормотал:
- Ну и ну, недостача получается.
Уинки обернулся, но никого, кроме испачканной мелом стены, не увидел.
Стена, между прочим, тоже имела озабоченный вид. Сделав робкий шаг в
сторону, он почувстврвал, что поднимается вверх. Затем последовал ощутимый
толчок и после непродолжительного падения очнулся на ярко освещенной куче
песка. "Ох, не размололи бы меня здесь" - сказал он себе. На песке ему,
видимо, ничего не угрожало. Решив осмотреться, Уинки поднялся. Только было
он это сделал, как сзади раздался прехорошенький девичий голос,
произносящий, однако, не то, что мужчины обычно предполагают услышать из
женских уст. Тирада была достойна самого пьяного из пьяных сапожников,
когда-либо пользовавшихся нецензурными словами. Остолбенев, Уинки дослушал
до конца этот памятник устной речи, а когда обернулся, то остолбенел еще
больше, ибо автора не было, голос доносился из совершеннейшей пустоты.
- Я прошу прощения, сударыня, но... - растерянно промолвил он, хлопая
глазами в пустоту.
- Нет, он еще извиняется. Как вам это нравится Настурция?
- Знаете, отведем-ка его к сэру Джорджу, пусть он с ним разберется, -
решительно ответил голос.
Две невидимые руки схватили Уинки. Все завертелось перед глазами и
только когда он почувствовал в руках подлокотники кресла, он перевел дух и
решил осмотреться.
Перед ним возвышался моренного дуба письменный стол, титанические
размеры которого неизменно приводили к мысли о бренности всего сущего.
Казалось, пройдут тысячелетия, унесет ветром людей в леса, покроются пылью
руины четырехмерной мельницы, а этот стол, подомный маэкльской террасе,
будет непоколебимо возвышаться, отражая свет слез моренностью своих досок
и посланцы иных цивилзаций будут складывать оды в его честь, умиляясь
могуществу человеческого разума. А за этим фундаментальным сооружением
восседал одетый в дорогое сукно, в белоснежную сорочку, в
респектабельность строгого галстука и тяжелые профессорские очки образчик
той породы, которую зоологи именуют, а остальные люди зовут просто ослами.
Осел поднял голову и Уинки изобразил на лице что-то вроде
АКАКПРИЯТНОБУДЕТПОБЕСЕДОВАТЬПРОСТИТЕНЕРАССЛЫШАЛВАШЕИМЯ.
Но его обреченный властью человек, видимо, не был расположен
поддерживать учтивую светскую беседу. Поймав Уинки в прицел мощных очков,
он некоторое время подержал его там, затем тряхнул головой и тоном
общественного обвинителя заявил:
- Вы осел, сударь.
- Простите, что? - только и смог сказать Уинки.
- Я говорю: вы осел.
- Кто осел?
- Кто, кто? Вы, конечно, ведь не я же, - убежденно сказал осел.
- Простите, а вы твердо убеждены, что именно я являюсь, так сказать,
ослом?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14