По моим наблюдениям, народ живет, как и интеллигенция, в огромном большинстве неспокойной и неразумной жизнью, и если трудится, то, как и рабочая интеллигенция, в большинстве очень плохо и поневоле. И в народе, и среди нас крайне мало действительных философов, мудрецов, артистов труда. Не отрицаю, что такие водятся, но зачем же говорить неправду, будто они в народе водятся в "огромном большинстве"? Чтобы сказать решительно: "Учитесь у народа!" надо быть антиподом Моисея, антиподом вообще пророка. Для этого надо забыть все грязное и скверное, чем заражен народ глубже кожи, иногда до мозга костей. Надо забыть такие явления, как "власть тьмы", о которой писал сам же Лев Николаевич. Надо забыть бытовую жестокость, распущенность, разврат, омерзительное пьянство, снохачество, детоубийство, смертные побои жен своих, самосуд и озорство, переходящее гораздо чаще, чем думает Толстой, в "скверные преступления" тысячной части народа. Само собой, все больное и грязное в народе перевито светлыми и жизненными тканями духа, но не в такой, однако, мере, чтобы именно тут находить исключительные сокровища. Народ наш – как и все народы – очень беден, и этим все сказано. Источник внешней бедности – внутренняя бедность, бедность духа, та поразительная склонность к порче, которую оплакивал Моисей"[275]. В ходе «народной революции» Меньшиков был расстрелян…
Через всю библейскую историю проходит конфликт между пророками и народом. Библейская религия – это религия, не созданная евреями, но религия, навязанная евреям. Стоит Моисею отойти в сторону от своего "жестоковыйного" народа, как тот ударяется в привычно–родное идолопоклонство. Пророки вновь и вновь посылаются к народу, жестко бьют его по рукам, требуя оставить магические и оккультные поползновения…
Когда апостол Павел именует Ветхий Завет "детоводителем ко Христу" (Гал. 3,24), он говорит нечто очень суровое. Странное, не встречающееся более в русском языке слово "детоводитель" есть калька с греческого paidagwgos. Но было бы ошибочно перевести его современным русским словом "педагог". Если в современном русском языке педагог означает учитель, то в античном мире это было не совсем так. На русский язык лучше всего перевести его словом "дядька" (слав. пестун).
Педагог смотрит за тем, чтобы ребенок дошел до класса в таком состоянии, чтобы смог слушать и слышать рассказ учителя. Сам же педагог – не учитель. Он – поводырь, именно дядька, смотрящий за мальцом и замолкающий, когда в классную комнату наконец–то входит господин учитель.
В античности педагогом назывался раб, служение которого прежде всего состояло в том, чтобы провожать мальчика от дома до школы, следя за тем, чтобы ребенок по дороге не шалил, не тратил силы и внимание попусту. Педагог не учит. Он надзирает, сохраняет время и внимание ребенка свободными для того, чтобы учитель, которому вскоре педагог передаст своего подопечного, смог преподать свои знания.
Но – педагогом быть опасно. Ведь желания воспитанника и задачи, поставленные перед педагогом, могут расходиться. А, значит, педагог вынужден бывать строгим: "мы заключены были под стражею закона до того времени, как надлежало открыться вере… по пришествии веры мы уже не под руководством детоводителя" (Гал. 3, 23–25).
Дети подрастают, наполняются силами и начинают бунтовать против тех, перед кем смирялись еще вчера. "Должность педагога сопряжена была с неприятностями. Иногда ученики самые злые шутки проделывали над бедным педагогом. Если педагог возбуждал ненависть в своих молодых питомцах, горе ему. Случалось, что дерзкие шалуны сажали бедного педагога на ковер, какой обыкновенно постилался на полу, подбрасывали ковер с сидящим на нем кверху, как можно выше, сами же отскакивали, так что педагог низвергался наземь; иногда он больно ушибался, причем сама жизнь его подвергалась опасности. Но педагоги должны были прощать ученикам, потому что они были рабского состояния…"[276].
О религии Нового Завета тем более нет никаких оснований говорить, будто это религия, выношенная еврейским народом. "Не вы Меня избрали, а Я вас избрал" (Ин. 15,16). Понимание христианства будет крайне затруднительно, если с самого начала не обратить внимание на его подчеркнутую не–демократичность. Церковь строится от верха, от Главы, а не снизу, от почвы. Апостолы не просто избраны Христом, но еще изменены, преображены Им, очищены, омыты (Ин. 13,10) от народных предрассудков. Им дан Дух, который "не от мира". Им дано учение, которое было странным и для эллинов, и для иудеев.
В этом радикальное отличие библейской религии от язычества. Это славянское слово на русский язык лучше всего перевести как "народничество". Язычество – это религии народов, народные религии. Человек и люди, времена и народы создают себе религиозные представления, руководствуясь законами своего естества. Это "естественные религии", те религии, которые возникли вне диалога с Богом, вне благодатного откровения и поддержки. В этом случае человек создает религию по своему образу и подобию. Он проецирует в религиозную сферу свои ожидания и страхи, свои представления и чувства. А чего именно обыденный человек ожидает от религии – хорошо известно: "чуда, власти и авторитета", то есть: магии.
Народная, массовая религия может быть только языческой. Собственно, это просто тавтология: народное и есть языческое. Народная религия может быть не–языческой лишь в том случае, если эта религия не выработана им самим, но предложена ему извне. Но тут нужно очень четко следить за своим языком, терминами: в этом случае народ не "хранит религию", а "держится религии".
Одно из важнейших назначений церковного богословия, т. е. церковной мысли, состоит в борьбе с псевдоправославными суевериями, которые вновь и вновь рождаются в языческих толщах народных масс. Не может быть "демократии" в Церкви потому, что истина здесь не вырабатывается людьми, но открывается Богом. Слово Божие должно быть защищено от слишком человеческих истолкований (да и от забвений). Конечно, контроль за тем, чтобы эта откровенная истина не искажалась и не перевиралась, должен быть взаимным: и иерархия контролирует языческие порывы народа, но и благочестие верных (лаоса) может при нужде осаживать безблагодатно–человеческие эксперименты иерархов.
Церковная история, к сожалению, знает случаи отступления богословско–иерархического разума перед народными религиозными эмоциями.
Вот пример, когда сами иерархи не смогли взять дистанцию от народных суеверий: в начале IV века Эльвирский собор своим 34–м правилом запретил зажигать днем свечи на кладбище – "чтобы не беспокоить души святых"[277].
Вот пример борьбы, которую иерархи проиграли народному чувству:
В 419 г. Карфагенский собор определил: "Постановлено и сие: повсюду на полях и вертоградах поставленные якобы в память мучеников алтари, при которых не оказывается положенным никакого тела или частей мощей мученических, да разрушатся, аще возможно, местными епископами. Аще же не допустят до сего народные смятения, по крайней мере да будет вразумляем народ, чтобы не собирался в оных местах, и чтобы правомыслящие к таковым местам не привязывались никаким суеверием. И память мучеников совсем да не совершается, разве аще где–либо есть или тело, или некая часть мощей, или, по сказанию от верной древности преданному, их жилище или стяжание или место страдания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118
Через всю библейскую историю проходит конфликт между пророками и народом. Библейская религия – это религия, не созданная евреями, но религия, навязанная евреям. Стоит Моисею отойти в сторону от своего "жестоковыйного" народа, как тот ударяется в привычно–родное идолопоклонство. Пророки вновь и вновь посылаются к народу, жестко бьют его по рукам, требуя оставить магические и оккультные поползновения…
Когда апостол Павел именует Ветхий Завет "детоводителем ко Христу" (Гал. 3,24), он говорит нечто очень суровое. Странное, не встречающееся более в русском языке слово "детоводитель" есть калька с греческого paidagwgos. Но было бы ошибочно перевести его современным русским словом "педагог". Если в современном русском языке педагог означает учитель, то в античном мире это было не совсем так. На русский язык лучше всего перевести его словом "дядька" (слав. пестун).
Педагог смотрит за тем, чтобы ребенок дошел до класса в таком состоянии, чтобы смог слушать и слышать рассказ учителя. Сам же педагог – не учитель. Он – поводырь, именно дядька, смотрящий за мальцом и замолкающий, когда в классную комнату наконец–то входит господин учитель.
В античности педагогом назывался раб, служение которого прежде всего состояло в том, чтобы провожать мальчика от дома до школы, следя за тем, чтобы ребенок по дороге не шалил, не тратил силы и внимание попусту. Педагог не учит. Он надзирает, сохраняет время и внимание ребенка свободными для того, чтобы учитель, которому вскоре педагог передаст своего подопечного, смог преподать свои знания.
Но – педагогом быть опасно. Ведь желания воспитанника и задачи, поставленные перед педагогом, могут расходиться. А, значит, педагог вынужден бывать строгим: "мы заключены были под стражею закона до того времени, как надлежало открыться вере… по пришествии веры мы уже не под руководством детоводителя" (Гал. 3, 23–25).
Дети подрастают, наполняются силами и начинают бунтовать против тех, перед кем смирялись еще вчера. "Должность педагога сопряжена была с неприятностями. Иногда ученики самые злые шутки проделывали над бедным педагогом. Если педагог возбуждал ненависть в своих молодых питомцах, горе ему. Случалось, что дерзкие шалуны сажали бедного педагога на ковер, какой обыкновенно постилался на полу, подбрасывали ковер с сидящим на нем кверху, как можно выше, сами же отскакивали, так что педагог низвергался наземь; иногда он больно ушибался, причем сама жизнь его подвергалась опасности. Но педагоги должны были прощать ученикам, потому что они были рабского состояния…"[276].
О религии Нового Завета тем более нет никаких оснований говорить, будто это религия, выношенная еврейским народом. "Не вы Меня избрали, а Я вас избрал" (Ин. 15,16). Понимание христианства будет крайне затруднительно, если с самого начала не обратить внимание на его подчеркнутую не–демократичность. Церковь строится от верха, от Главы, а не снизу, от почвы. Апостолы не просто избраны Христом, но еще изменены, преображены Им, очищены, омыты (Ин. 13,10) от народных предрассудков. Им дан Дух, который "не от мира". Им дано учение, которое было странным и для эллинов, и для иудеев.
В этом радикальное отличие библейской религии от язычества. Это славянское слово на русский язык лучше всего перевести как "народничество". Язычество – это религии народов, народные религии. Человек и люди, времена и народы создают себе религиозные представления, руководствуясь законами своего естества. Это "естественные религии", те религии, которые возникли вне диалога с Богом, вне благодатного откровения и поддержки. В этом случае человек создает религию по своему образу и подобию. Он проецирует в религиозную сферу свои ожидания и страхи, свои представления и чувства. А чего именно обыденный человек ожидает от религии – хорошо известно: "чуда, власти и авторитета", то есть: магии.
Народная, массовая религия может быть только языческой. Собственно, это просто тавтология: народное и есть языческое. Народная религия может быть не–языческой лишь в том случае, если эта религия не выработана им самим, но предложена ему извне. Но тут нужно очень четко следить за своим языком, терминами: в этом случае народ не "хранит религию", а "держится религии".
Одно из важнейших назначений церковного богословия, т. е. церковной мысли, состоит в борьбе с псевдоправославными суевериями, которые вновь и вновь рождаются в языческих толщах народных масс. Не может быть "демократии" в Церкви потому, что истина здесь не вырабатывается людьми, но открывается Богом. Слово Божие должно быть защищено от слишком человеческих истолкований (да и от забвений). Конечно, контроль за тем, чтобы эта откровенная истина не искажалась и не перевиралась, должен быть взаимным: и иерархия контролирует языческие порывы народа, но и благочестие верных (лаоса) может при нужде осаживать безблагодатно–человеческие эксперименты иерархов.
Церковная история, к сожалению, знает случаи отступления богословско–иерархического разума перед народными религиозными эмоциями.
Вот пример, когда сами иерархи не смогли взять дистанцию от народных суеверий: в начале IV века Эльвирский собор своим 34–м правилом запретил зажигать днем свечи на кладбище – "чтобы не беспокоить души святых"[277].
Вот пример борьбы, которую иерархи проиграли народному чувству:
В 419 г. Карфагенский собор определил: "Постановлено и сие: повсюду на полях и вертоградах поставленные якобы в память мучеников алтари, при которых не оказывается положенным никакого тела или частей мощей мученических, да разрушатся, аще возможно, местными епископами. Аще же не допустят до сего народные смятения, по крайней мере да будет вразумляем народ, чтобы не собирался в оных местах, и чтобы правомыслящие к таковым местам не привязывались никаким суеверием. И память мучеников совсем да не совершается, разве аще где–либо есть или тело, или некая часть мощей, или, по сказанию от верной древности преданному, их жилище или стяжание или место страдания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118