Сон и явь
--------------------------------
Какой-то глухой удар прозвучал в темноте. Раздался звон, и
голос, напоминаюший о времени, произнес, что оно истекает. Я
молчал, погруженный в свои размышления, и знакомые и незнакомые
мне образы проплывали передо мной. Спускаясь с холма, проехал
автобус, который обычно вез меня на учебу, вот прошел пьяный,
что проходил здесь каждый день, вот, маня неизвестностью,
освещенные последним лучом солнца, проплыли незнакомые
кварталы. И вдруг, как тяжелое и страшное напоминание, всплыла
фраза о том, что меня выгоняют из музучилиша. Но вот уже все
потонуло в каком-то саркастическом смехе, и волна диалогов
захватила все в свой радостный и беззаботный хоровод. Я
старался, напрягая ум, что-то вспомнить, но мозг словно был
чем-то оплетен, и я через силу улыбался, а потом оставил
воспоминания и стал легко радоваться, глядя на маленьких
человечков, прыгающих и веселящихся вверху и внизу. Но вскоре
опять стало тихо и безрадостно, и я опять очутился наедине со
своими мыслями... И тут я встретил е г о.
Он появился внезапно, словно выйдя из небытия, и я угадал,
что он и есть тот, кто мне так нужен. Он содержал в себе заряд
решимости, и, в то же время, был всезнающим, словно все
происходящее было им давно уже предугадано. И, все-таки, он
заговорил со мной первым. Обращаясь ко мне, он напомнил, что
все случившееся вытекает из всего предыдушюго, и что, таким
образом, моя судьба была уже давно решена. Я не был согласен с
этим, потому что я был уверен, что человек сам решает все и
действует, приняв свое собственное решение.
"Посмотри вокруг, - сказал он. - Те, которые живут и
которые действуют по своему усмотрению, в своих действиях
неизменно зависят от огромного множества людей и явлений, а те,
в свою очередь, тоже в действиях зависят от множества. Поэтому
всех живущих под солнцем людей можно принимать за одну
действующую в Мире душу, помыслы и действия которое направляет
кто и что - неизвестно. Один же человек не имеет права и
способа выбирать, так как даже два противоположных действия
всегда приведут к одному и тому же результату. " Хотя я не
разделял этого его, высказанного мне, мнения, я почувствовал к
нему уважение и симпатию, и знал, что он может думать
параллельно, то есть, не подавляя мои собственные мысли. В знак
дружбы и расположения он пригласил меня перейти в его оболочку,
и я принял приглашение, чтобы, сливаясь с ним в одно целое, я
лучше понял его и смог бы выразить свое уважение и
признательность.
Было поздно. Автобус, издавая запахи масла и бензина,
летел сквозь время, унося бездумные рассуждения и, объятое
вожделением, озязаемое скопление человеческих тел.
Он сидел на заднем сидении, закрыв глаза и не внимая
происходящему. Мыслями он уносился намного дальше времени, но,
находясь в этой, сковываюшей движения, массе, мог лишь
предопределить, но не мог изменить происходящего. Он оценивал и
объяснял Историю, не ограниченный рамками времени и
исторических периодов.
"Когда царь Навуходоносор вошел в свою, расположенную во
дворце, спальню, он увидел, что все вещи, лежашие в ней,
находятся в беспорядке. Позвав двух слуг, он приказал им убрать
комнату и наказать виновных в ее беспорядке. Но прошло время, а
виновные не были найдены. И только через какой-то промежуток
времени он обнаружил, что, используя различные предметы, он сам
приводит комнату в беспорядок. Выходит, он должен был был
наказать сам себя, именно он, недовольный беспорядком.
Через много лет ветер нес песок по разбросанным в
беспорядке обломкам вавилонских строений...
В период до и после разразившихся в мире двух Мировых
войн, - говорил чей-то голос, - Россия захватывала, рискуя
быть захваченной. /В это время человек с бородой протягивал
прут, острым концом упиравшийся в пустоту, а другой человек в
шляпе, и тоже седой и властный, ударял по нему чем-то, что
протыкалось, но продолжало оставаться целым/. Теперь же, когда
все рискует быть уничтоженным, Советский Союз боится... - нет,
не боится, а: в эпоху наступившего атомного равновесия /в этот
момент на землю упали два, скрещенных нами, тяжелых железных
стержня, и мы разбежались в разные стороны, как будто опасаясь
взрыва/ никто не желает войны. Но, терзаемый освобождением
народов, своей собственной противоречивостью, Советский Союз
распадется, как дрогнула от разрастающихся восстаний и под
напором внешних врагов Священная Римская Империя".
В этот момент я сам вздрогнул, издав при этом беззвучный,
или звучащий, крик. Было такое ощущение, как будто что-то
вывело меня из забытья, непрошенно ворвавшись в мои мысли, как
выстрел, прозвучавший в полной, ничем не нарушаемой, тишине. Я
упрекал себя за то, что поддался этому соблазну, этому
наваждению, но было уже поздно, и я не мог удержать эти,
исчезающие, как дым, видения.
Надо мной стояла мама и будила меня, делая что-то со мной
или с моим уходящим воображением.
Было пол-седьмого утра. Мне нужно было опять ехать в
другой город, в училище, чтобы окончательно узнать, какова моя
участь. Мне было так жаль, что я не дослушал его слова, но надо
было идти, и времени уже не оставалось.
Дикая тоска овладела мной. Я провел рукой по лицу и начал
собираться. Руки, после вчерашнего, дрожали, а перед глазами
все плыло. Кушая, я думал о пустяках, о том, что узор на
потолке, образованный потрескавшейся краской, почему-то,
тянется в одном направлении, и что надо пойти в комнату и
открыть балкон, что было совершенно бессмысленно. Но как только
я перестал жевать, я опять погрузился в мрачные до ужаса мысли.
Вздохнув, я вытер руки и пошел собирать вечи. Идя по
улице, я думал о том, что прохожие обо всем догадаются по моему
облику, и мне было, почему-то, неловко. Кроме всего, меня
водило из стороны в сторону, и я не знал, так я делал шаг за
шагом, или идти надо как-то иначе. Я думал еще, что, если ко
мне кто-нибудь обратится, мой голос будет дрожать, и я не знал,
смогу ли я вообще говорить. Войдя в автобус, я сел, и всю
дорогу смотрел в одну точку. Когда я вспомнил педагога,
торжествующую от злорадства, когда она, затягшваясь сигаретой,
устремляла свое толстое лицо вверх, меня передернуло от
отвращения. Голова у меня кружилась. а во рту ощущался какой-то
противный и горький металлический вкус.
Тоска становилась еще сильнее по мере приближения к
городу, в котором было музучилище. Вскоре я был уже в училише,
где сел, ожидая - чего? - неизвестно. Училище теперь более,
чем всегда, показалось мне больницей или детским домом, где
специфический запах заменяла тошнота, подкатывающая к горлу,
страх перед смертью - десятками всевозможных, разнообразных
страхов, а белоснежную среду - канцелярская атмосфера и
"стерильность" поведения. Но здесь было еще что-то такое -
страшное, наводящее тоску, - что нельзя было объяснить
простыми ассоциациями, что присуще только больницам или
тюрьмам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
--------------------------------
Какой-то глухой удар прозвучал в темноте. Раздался звон, и
голос, напоминаюший о времени, произнес, что оно истекает. Я
молчал, погруженный в свои размышления, и знакомые и незнакомые
мне образы проплывали передо мной. Спускаясь с холма, проехал
автобус, который обычно вез меня на учебу, вот прошел пьяный,
что проходил здесь каждый день, вот, маня неизвестностью,
освещенные последним лучом солнца, проплыли незнакомые
кварталы. И вдруг, как тяжелое и страшное напоминание, всплыла
фраза о том, что меня выгоняют из музучилиша. Но вот уже все
потонуло в каком-то саркастическом смехе, и волна диалогов
захватила все в свой радостный и беззаботный хоровод. Я
старался, напрягая ум, что-то вспомнить, но мозг словно был
чем-то оплетен, и я через силу улыбался, а потом оставил
воспоминания и стал легко радоваться, глядя на маленьких
человечков, прыгающих и веселящихся вверху и внизу. Но вскоре
опять стало тихо и безрадостно, и я опять очутился наедине со
своими мыслями... И тут я встретил е г о.
Он появился внезапно, словно выйдя из небытия, и я угадал,
что он и есть тот, кто мне так нужен. Он содержал в себе заряд
решимости, и, в то же время, был всезнающим, словно все
происходящее было им давно уже предугадано. И, все-таки, он
заговорил со мной первым. Обращаясь ко мне, он напомнил, что
все случившееся вытекает из всего предыдушюго, и что, таким
образом, моя судьба была уже давно решена. Я не был согласен с
этим, потому что я был уверен, что человек сам решает все и
действует, приняв свое собственное решение.
"Посмотри вокруг, - сказал он. - Те, которые живут и
которые действуют по своему усмотрению, в своих действиях
неизменно зависят от огромного множества людей и явлений, а те,
в свою очередь, тоже в действиях зависят от множества. Поэтому
всех живущих под солнцем людей можно принимать за одну
действующую в Мире душу, помыслы и действия которое направляет
кто и что - неизвестно. Один же человек не имеет права и
способа выбирать, так как даже два противоположных действия
всегда приведут к одному и тому же результату. " Хотя я не
разделял этого его, высказанного мне, мнения, я почувствовал к
нему уважение и симпатию, и знал, что он может думать
параллельно, то есть, не подавляя мои собственные мысли. В знак
дружбы и расположения он пригласил меня перейти в его оболочку,
и я принял приглашение, чтобы, сливаясь с ним в одно целое, я
лучше понял его и смог бы выразить свое уважение и
признательность.
Было поздно. Автобус, издавая запахи масла и бензина,
летел сквозь время, унося бездумные рассуждения и, объятое
вожделением, озязаемое скопление человеческих тел.
Он сидел на заднем сидении, закрыв глаза и не внимая
происходящему. Мыслями он уносился намного дальше времени, но,
находясь в этой, сковываюшей движения, массе, мог лишь
предопределить, но не мог изменить происходящего. Он оценивал и
объяснял Историю, не ограниченный рамками времени и
исторических периодов.
"Когда царь Навуходоносор вошел в свою, расположенную во
дворце, спальню, он увидел, что все вещи, лежашие в ней,
находятся в беспорядке. Позвав двух слуг, он приказал им убрать
комнату и наказать виновных в ее беспорядке. Но прошло время, а
виновные не были найдены. И только через какой-то промежуток
времени он обнаружил, что, используя различные предметы, он сам
приводит комнату в беспорядок. Выходит, он должен был был
наказать сам себя, именно он, недовольный беспорядком.
Через много лет ветер нес песок по разбросанным в
беспорядке обломкам вавилонских строений...
В период до и после разразившихся в мире двух Мировых
войн, - говорил чей-то голос, - Россия захватывала, рискуя
быть захваченной. /В это время человек с бородой протягивал
прут, острым концом упиравшийся в пустоту, а другой человек в
шляпе, и тоже седой и властный, ударял по нему чем-то, что
протыкалось, но продолжало оставаться целым/. Теперь же, когда
все рискует быть уничтоженным, Советский Союз боится... - нет,
не боится, а: в эпоху наступившего атомного равновесия /в этот
момент на землю упали два, скрещенных нами, тяжелых железных
стержня, и мы разбежались в разные стороны, как будто опасаясь
взрыва/ никто не желает войны. Но, терзаемый освобождением
народов, своей собственной противоречивостью, Советский Союз
распадется, как дрогнула от разрастающихся восстаний и под
напором внешних врагов Священная Римская Империя".
В этот момент я сам вздрогнул, издав при этом беззвучный,
или звучащий, крик. Было такое ощущение, как будто что-то
вывело меня из забытья, непрошенно ворвавшись в мои мысли, как
выстрел, прозвучавший в полной, ничем не нарушаемой, тишине. Я
упрекал себя за то, что поддался этому соблазну, этому
наваждению, но было уже поздно, и я не мог удержать эти,
исчезающие, как дым, видения.
Надо мной стояла мама и будила меня, делая что-то со мной
или с моим уходящим воображением.
Было пол-седьмого утра. Мне нужно было опять ехать в
другой город, в училище, чтобы окончательно узнать, какова моя
участь. Мне было так жаль, что я не дослушал его слова, но надо
было идти, и времени уже не оставалось.
Дикая тоска овладела мной. Я провел рукой по лицу и начал
собираться. Руки, после вчерашнего, дрожали, а перед глазами
все плыло. Кушая, я думал о пустяках, о том, что узор на
потолке, образованный потрескавшейся краской, почему-то,
тянется в одном направлении, и что надо пойти в комнату и
открыть балкон, что было совершенно бессмысленно. Но как только
я перестал жевать, я опять погрузился в мрачные до ужаса мысли.
Вздохнув, я вытер руки и пошел собирать вечи. Идя по
улице, я думал о том, что прохожие обо всем догадаются по моему
облику, и мне было, почему-то, неловко. Кроме всего, меня
водило из стороны в сторону, и я не знал, так я делал шаг за
шагом, или идти надо как-то иначе. Я думал еще, что, если ко
мне кто-нибудь обратится, мой голос будет дрожать, и я не знал,
смогу ли я вообще говорить. Войдя в автобус, я сел, и всю
дорогу смотрел в одну точку. Когда я вспомнил педагога,
торжествующую от злорадства, когда она, затягшваясь сигаретой,
устремляла свое толстое лицо вверх, меня передернуло от
отвращения. Голова у меня кружилась. а во рту ощущался какой-то
противный и горький металлический вкус.
Тоска становилась еще сильнее по мере приближения к
городу, в котором было музучилище. Вскоре я был уже в училише,
где сел, ожидая - чего? - неизвестно. Училище теперь более,
чем всегда, показалось мне больницей или детским домом, где
специфический запах заменяла тошнота, подкатывающая к горлу,
страх перед смертью - десятками всевозможных, разнообразных
страхов, а белоснежную среду - канцелярская атмосфера и
"стерильность" поведения. Но здесь было еще что-то такое -
страшное, наводящее тоску, - что нельзя было объяснить
простыми ассоциациями, что присуще только больницам или
тюрьмам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10