»
В вырезке, обведенной траурной каймой, под заголовком «Трагическая статистика», шел такой текст:
«Гражданин! Знаешь ли ты, что в нашей стране ещё существуют честные журналисты? Знаешь ли ты, что их убивают и убивают? Виктор Руднев (газета „Знамя“, г. Калуга) найден с тяжелой травмой головы в подъезде своего дома, умер. Виктор Никифоров (газета „Слово Кыргызстана“) найден недалеко от своего дома, скончался от травмы головы. Олег Очаков (газета „Скандальная почта. Криминальная хроника“ г. Воронеж) избит, найден в подъезде своего дома, скончался… Список можно продолжать и продолжать…
Разумеется, убивают не только журналистов, но и банкиров, бомжей, врачей, милиционеров. Журналисты находятся под прицелом уже за одно желание разобраться в чьей-то судьбе, в криминальной ситуации, пролить хоть слабенький свет на делишки всякого рода воротил, выжиг, мошенников и мелкого, и государственного масштаба. Подчас они выглядят, особенно в глазах равнодушных, очень нелепо, ведь бьются не за свой корыстный, шкурный интерес, а за справедливость вообще, для всех. Цены им нет, таким. Прислушаемся к словам, сказанным Натальей Алякиной-Мрозек в последнем, предсмертном репортаже: «Если мы всегда будем только задавать извечные для Руси вопросы „Кто виноват?“ и „Что делать?“, не требуя ответов и ничего не предпринимая, — все окажемся раздавленными». И тем большая честь и хвала тем нашим согражданам, в том числе и журналистам, которые идут на риск во имя правды и настоящей свободы.»
Вроде, ко мне подтащили пьедестал и самое время задрать ногу, вскарабкаться, оглядеть окрестности счастливым взором победительницы…
Сложила листки, да неловко, еле засунулись в конверт, который словно бы съежился в растерянности. Макарыч ведь имел самые добрые намерения, а получилось невпопад. И ничего с этим не поделать. Что-то во мне после всего случившегося перегорело, словно я, случайно вернувшись с того света, забыла язык этого и заодно все чувства, какие обязаны вызывать странные слова «радикулит», «спонсор», «честь и хвала»… Последние ко мне не имели прямого отношения — это точно. А если я чего и хотела по-настоящему — так это дознаться, наконец, как, каким образом работала бандитская шайка-лейка в Доме ветеранов, кто там был на каких местах в их иерархии кто стоял во главе, сколько времени им удалось действовать… И попутно: кому из них показалась сомнительной моя фигура на фоне тамошнего будто бы показательного, будто бы безусловного благоденствия. И почему, почему мы все живем в «зоне» а упорно делаем вид, будто все идет путем, а если и есть что не так, так это издержки переходного периода, а дальше-то и вовсе все покатится к сплошным восходам без закатов?
Скрипнула дверь. Вошла спасительница моя, Светлана Станиславовна, присела на край стула, посидела, молча глядя мне в лицо, протянула пакет:
— Пей. Надо.
— Спасибо вам. Если бы не вы…
— Хм, — отмахнулась, — кто-нибудь все равно тормознул бы. Вроде, нормальных людей ещё не всех передавили…
«Вот о ком надо писать, — решилось само собой. — С именем, фамилией…» Во мне ожил и пошел-побежал по нарастающей профессиональный хваткий напряг, сладостное предвкушение удачной охоты в дебрях чужих мыслей, желаний, надежд.
— Почему вы не ушли домой? Ведь поздно…
— Дежурю.
— И часто?
— Часто.
— Почему?
— Дома делать нечего.
— Вы… одна?
— Была не одна, когда-то.
— Развод?
— Он самый.
— Наверное, инициатива ваша… Я так думаю.
— Абсолютно точно. Выставила за дверь. Из-за сына… Сын умирал, а он, отец, по кабакам и бабам шлялся…
Я принялась лихорадочно искать, как иголку в сене, слова утешения, подбадривания. Но не нашла. Она сжала пальцы в кулак и разжала. И тут вдруг я нашарила нужное:
— Вероятно, ваш сын был чудесный парень. Похож на вас.
У неё поплыл взгляд, глаза наполнились слезами, но губы задрожали в улыбке:
— Все верно! Все верно! Чудесный, чудесный, щенкам морды после творога обтирал, полы за ними ничуть не брезговал мыть. Его сучка, девочка наша Нюра, коккер-спаниель, до сих пор ждет, сидит на подоконнике и ждет. Очень, очень был на меня похож… Светленький. А вы ешьте, ешьте, вам надо поддержать организм! Я уверена, вас кто-то очень любит. Но не стандартный… не бросовый… Догадалась?
— Есть… отчасти, — соврала-не соврала я в легкую.
Светлана Станиславовна усмехнулась:
— Разберетесь еще! В молодости легче! — пообещала, повернулась и ушла.
Странное дело — Алексей, подающее надежды будущее светило, выпал из памяти… Хотя это было более чем глупо и даже непрактично. Он ведь исходил в своих действиях из самых благих намерений. Он же не раз и не два подчеркивал, что ради меня старается, а не только потому, что его зовет к себе вершина профессионализма, славы, здоровое мужское честолюбие. Это же совершенно справедливо — сегодня истинный мужчина, достойный жизни на земле, проверяется в конкретном деле, в умении хватать крокодила-удачу за хвост и не выпускать, хоть он будет клацать зубами, стремясь оторвать не только твои уши, но и детородные органы.
И он тысячу раз прав, указывая пальцами на тех своих сверстников, из которых ничегошеньки не вышло, сплошь неудачники и пьянь… В тридцать-то лет! Ну не позор ли? Конечно, позор!
Однако думать об Алексее, вспоминать разговоры с ним оказалось словно бы не под силу после всего, всего, всего. Он, с его прозрачно-синими глазами, полными азартной нежности, когда брал меня за плечи и притягивал к себе, — словно бы не вписывался в окружающий ландшафт, словно бы уплыл вон на ту бледную звезду, где возможна некая и весьма оживленная, но своя отдельная жизнь…
На дверь, однако, поглядела. Вдруг она сейчас резко отворится и, шурша халатом, влетит… Он не ходил, а именно летал, шурша как бы белыми крылами… Только вот беда: как прилетел, так и улетел… «Делу время — женщине час!»
«Вредная ты! — осудила сама себя. — Вредная и противная! Почему? Да потому, что требуешь от человека полной самоотдачи, хотя сама… хотя сама… Но интересно, как он оценит свой побег в Швейцарию после того, что узнает… Интересно, улетел бы туда, если бы предполагал хоть отчасти, чем мне грозит Дом ветеранов? Наступил бы на горло собственной песне?» Ответа не набежало. Хотя возник новый вопрос: «Влезла бы ты сама во всю эту историю, если бы заранее знала, куда оно тебя заведет?» Ответ тоже задержался где-то в пути…
Но хоть какая-то ясность требовалась. Ну хоть бы знать, какое сегодня число, день недели… Сколько времени провела в приватных беседах с бывшим Чацким, а ныне бандитствующим Юрчиком Пономарем, сколько здесь, на койке…
Ночная больничная тишина стояла столбом и нарушать её не захотелось. Взяла с тумбочки одну из книжонок, принесенных Михаилом. На обложке значилось: «Сладкий вкус крови». Ну то есть самое оно для того, чтобы познать законы написания детектива. Чем черт не шутит, вдруг да осилю и выдам на гора нечто подобное… деньжат подзаработаю… матери шубенку куплю, а то у неё облезлая… себе того-сего, Митьке…
Первые же строки уволокли в самый омут интриги и огнедышащих страстей: «Бойченко (он же ветлугинский авторитет Самовзвод) глядел на стриптизершу, багровея все больше своим большим пористым лицом.
— Что? Нравлюсь? — Элеонора отпила из бокала шампанское, остальное плеснула себе на роскошные белые груди, каждая с мичуринское яблоко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
В вырезке, обведенной траурной каймой, под заголовком «Трагическая статистика», шел такой текст:
«Гражданин! Знаешь ли ты, что в нашей стране ещё существуют честные журналисты? Знаешь ли ты, что их убивают и убивают? Виктор Руднев (газета „Знамя“, г. Калуга) найден с тяжелой травмой головы в подъезде своего дома, умер. Виктор Никифоров (газета „Слово Кыргызстана“) найден недалеко от своего дома, скончался от травмы головы. Олег Очаков (газета „Скандальная почта. Криминальная хроника“ г. Воронеж) избит, найден в подъезде своего дома, скончался… Список можно продолжать и продолжать…
Разумеется, убивают не только журналистов, но и банкиров, бомжей, врачей, милиционеров. Журналисты находятся под прицелом уже за одно желание разобраться в чьей-то судьбе, в криминальной ситуации, пролить хоть слабенький свет на делишки всякого рода воротил, выжиг, мошенников и мелкого, и государственного масштаба. Подчас они выглядят, особенно в глазах равнодушных, очень нелепо, ведь бьются не за свой корыстный, шкурный интерес, а за справедливость вообще, для всех. Цены им нет, таким. Прислушаемся к словам, сказанным Натальей Алякиной-Мрозек в последнем, предсмертном репортаже: «Если мы всегда будем только задавать извечные для Руси вопросы „Кто виноват?“ и „Что делать?“, не требуя ответов и ничего не предпринимая, — все окажемся раздавленными». И тем большая честь и хвала тем нашим согражданам, в том числе и журналистам, которые идут на риск во имя правды и настоящей свободы.»
Вроде, ко мне подтащили пьедестал и самое время задрать ногу, вскарабкаться, оглядеть окрестности счастливым взором победительницы…
Сложила листки, да неловко, еле засунулись в конверт, который словно бы съежился в растерянности. Макарыч ведь имел самые добрые намерения, а получилось невпопад. И ничего с этим не поделать. Что-то во мне после всего случившегося перегорело, словно я, случайно вернувшись с того света, забыла язык этого и заодно все чувства, какие обязаны вызывать странные слова «радикулит», «спонсор», «честь и хвала»… Последние ко мне не имели прямого отношения — это точно. А если я чего и хотела по-настоящему — так это дознаться, наконец, как, каким образом работала бандитская шайка-лейка в Доме ветеранов, кто там был на каких местах в их иерархии кто стоял во главе, сколько времени им удалось действовать… И попутно: кому из них показалась сомнительной моя фигура на фоне тамошнего будто бы показательного, будто бы безусловного благоденствия. И почему, почему мы все живем в «зоне» а упорно делаем вид, будто все идет путем, а если и есть что не так, так это издержки переходного периода, а дальше-то и вовсе все покатится к сплошным восходам без закатов?
Скрипнула дверь. Вошла спасительница моя, Светлана Станиславовна, присела на край стула, посидела, молча глядя мне в лицо, протянула пакет:
— Пей. Надо.
— Спасибо вам. Если бы не вы…
— Хм, — отмахнулась, — кто-нибудь все равно тормознул бы. Вроде, нормальных людей ещё не всех передавили…
«Вот о ком надо писать, — решилось само собой. — С именем, фамилией…» Во мне ожил и пошел-побежал по нарастающей профессиональный хваткий напряг, сладостное предвкушение удачной охоты в дебрях чужих мыслей, желаний, надежд.
— Почему вы не ушли домой? Ведь поздно…
— Дежурю.
— И часто?
— Часто.
— Почему?
— Дома делать нечего.
— Вы… одна?
— Была не одна, когда-то.
— Развод?
— Он самый.
— Наверное, инициатива ваша… Я так думаю.
— Абсолютно точно. Выставила за дверь. Из-за сына… Сын умирал, а он, отец, по кабакам и бабам шлялся…
Я принялась лихорадочно искать, как иголку в сене, слова утешения, подбадривания. Но не нашла. Она сжала пальцы в кулак и разжала. И тут вдруг я нашарила нужное:
— Вероятно, ваш сын был чудесный парень. Похож на вас.
У неё поплыл взгляд, глаза наполнились слезами, но губы задрожали в улыбке:
— Все верно! Все верно! Чудесный, чудесный, щенкам морды после творога обтирал, полы за ними ничуть не брезговал мыть. Его сучка, девочка наша Нюра, коккер-спаниель, до сих пор ждет, сидит на подоконнике и ждет. Очень, очень был на меня похож… Светленький. А вы ешьте, ешьте, вам надо поддержать организм! Я уверена, вас кто-то очень любит. Но не стандартный… не бросовый… Догадалась?
— Есть… отчасти, — соврала-не соврала я в легкую.
Светлана Станиславовна усмехнулась:
— Разберетесь еще! В молодости легче! — пообещала, повернулась и ушла.
Странное дело — Алексей, подающее надежды будущее светило, выпал из памяти… Хотя это было более чем глупо и даже непрактично. Он ведь исходил в своих действиях из самых благих намерений. Он же не раз и не два подчеркивал, что ради меня старается, а не только потому, что его зовет к себе вершина профессионализма, славы, здоровое мужское честолюбие. Это же совершенно справедливо — сегодня истинный мужчина, достойный жизни на земле, проверяется в конкретном деле, в умении хватать крокодила-удачу за хвост и не выпускать, хоть он будет клацать зубами, стремясь оторвать не только твои уши, но и детородные органы.
И он тысячу раз прав, указывая пальцами на тех своих сверстников, из которых ничегошеньки не вышло, сплошь неудачники и пьянь… В тридцать-то лет! Ну не позор ли? Конечно, позор!
Однако думать об Алексее, вспоминать разговоры с ним оказалось словно бы не под силу после всего, всего, всего. Он, с его прозрачно-синими глазами, полными азартной нежности, когда брал меня за плечи и притягивал к себе, — словно бы не вписывался в окружающий ландшафт, словно бы уплыл вон на ту бледную звезду, где возможна некая и весьма оживленная, но своя отдельная жизнь…
На дверь, однако, поглядела. Вдруг она сейчас резко отворится и, шурша халатом, влетит… Он не ходил, а именно летал, шурша как бы белыми крылами… Только вот беда: как прилетел, так и улетел… «Делу время — женщине час!»
«Вредная ты! — осудила сама себя. — Вредная и противная! Почему? Да потому, что требуешь от человека полной самоотдачи, хотя сама… хотя сама… Но интересно, как он оценит свой побег в Швейцарию после того, что узнает… Интересно, улетел бы туда, если бы предполагал хоть отчасти, чем мне грозит Дом ветеранов? Наступил бы на горло собственной песне?» Ответа не набежало. Хотя возник новый вопрос: «Влезла бы ты сама во всю эту историю, если бы заранее знала, куда оно тебя заведет?» Ответ тоже задержался где-то в пути…
Но хоть какая-то ясность требовалась. Ну хоть бы знать, какое сегодня число, день недели… Сколько времени провела в приватных беседах с бывшим Чацким, а ныне бандитствующим Юрчиком Пономарем, сколько здесь, на койке…
Ночная больничная тишина стояла столбом и нарушать её не захотелось. Взяла с тумбочки одну из книжонок, принесенных Михаилом. На обложке значилось: «Сладкий вкус крови». Ну то есть самое оно для того, чтобы познать законы написания детектива. Чем черт не шутит, вдруг да осилю и выдам на гора нечто подобное… деньжат подзаработаю… матери шубенку куплю, а то у неё облезлая… себе того-сего, Митьке…
Первые же строки уволокли в самый омут интриги и огнедышащих страстей: «Бойченко (он же ветлугинский авторитет Самовзвод) глядел на стриптизершу, багровея все больше своим большим пористым лицом.
— Что? Нравлюсь? — Элеонора отпила из бокала шампанское, остальное плеснула себе на роскошные белые груди, каждая с мичуринское яблоко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84