квартиры в Москве сдают за доллары, а на дачах живут. По существу на хребтах малоимущих писателей благоденствуют. Хотя в литературе они ничто ноль без палочки... Понимаете?
- Стараюсь... Надеюсь, мы ещё встретимся. Ведь ваш покойный муж - это глыба.
- О да, конечно! - отозвалась благодарно Ирина. - С налету о нем нельзя написать. Он ведь был, так сказать, многостаночник... Я буду рада с вами поговорить... что-то вспомнится... Но повторю ещё и еще: он дал мне счастье чувствовать себя защищенной, бесконечно любимой... Он не мог со мной расставаться дольше чем на неделю. Мы с ним побывали и в Мадриде, и в Лондоне, и в Нью-Йорке, и в Вашингтоне, и в Африке, и в Австралии... Теперь я без него как... как в пустыне, где воет ветер... Одна, одна... Только и спасаюсь, что приходят люди, экскурсанты, знакомые... Потихоньку разбираю архив...
И опять к горлу подступил вопрос о безобразном поступке некоего лица или лиц, которые несколько раз, с непонятной целью и упорством приклеивали к кресту над могилой Михайлова список из трех фамилий Членов Союза писателей... И опять я проглотила шелохнувшийся, было, язык и сдула с руки божью коровку. Она задрала твердые, пятнистые крылышки с мягкими подкрыльями и улетела... Я вышла за калитку и, было, направилась по прямой дороге вправо, как посоветовала Ирина. Мне хотелось побыть одной. Мысли в голове толклись, словно просители в приемной большого начальника. Мне не терпелось хотя бы бегло рассмотреть каждую из них, выделить самые значимые, отмахнуться о случайных, пустых...
Однако хотеть - это одно, а исполнить - совсем другое. Не успела я сделать и десятка три шагов - услыхала сзади настигающий полубег и невольно оглянулась.
- Это я. Что вам одной? Скучно! - услыхала решительный голос Андрея. Кошка Деза смотрела на меня с его плеча по-совиному во все глаза и весьма строго. - А я вам сведений полезных накидаю. Вон, глядите, за тем забором живет писатель Бакланович. Он при Советах как сыр в масле катался. И коммунистом, конечно, был. А как пришла демократия - раскричался, что ему Советы житья не давали, что только теперь он, во блин, расцвел. Один не ходит. У них, таких, своя шайка-лейка. Друг за дружку держатся крепко. Тронь одного - завопит в тыщу глоток.
Мы шли дальше. И дальше Андрею было что рассказать.
- За этим забором затаился старый психопат Ерниченко Юрий. Это он велел колхозы-совхозы разогнать. Орал, орал! Он в девяносто третьем по телеку вопил: "Раздавите гадину!" Ну стравливал русских с русскими. Сам-то на толчке сидел, книжку читал, а пацанов мочили почем зря. Теперь получил домину для своего хренового фонда или как там его - тоже в аренду сдает, баксы хапает... по загранкам шляется. И Сталина критикует. И тридцать седьмой год вспоминает. Я вот тут подумал: сколько же жира в холку себе набили те, кто при Сталине ему всякие оды пели, диссертации про него сочиняли! Он их кормил, кормил! А теперь все те, кто про него любую хреновину пишет, - жируют. И про Ленина. Самые кормные темы, ексель-моксель! А то, что народ оголодал сейчас, что беспризорников развелось, взятки берут все, кому не лень, - это "наветы коммунистов", это противники демократических реформ пробуют испачкать эти самые судьбоносные реформы... А вон за тем забором - нынешнее начальство Литфондовское. Старый жопан-хитрован Вогнев. Я раскумекал, как он со своими сподвижниками нынче распределяет эти самые дачки. Если своему - то пожалуйста. Если чужой захочет влиться в их элитные ряды - не выйдет ни за что! В дурака превратят не своего, скажут, что не видели его заявления, скажут, напишите ещё одно, а потом скажут, что где-то и это потерялось, что поищут, может, секретарша куда положила и забыла где... Целая система! Те ещё ловкачи! Он уже в гроб глядит, не тело, а презерватив с дерьмом врастяжку, а все целит чего ещё схватить и схавать!
- А не слишком ли вы их всех?
- Я-то? Я-то ещё помалу... Хотя право имею сплеча и по мордам, по мордам! Вы не поняли разве, что они мне душу разворотили? Выжгли как напалмом все красивые мысли и надежды! Я же вам уже говорил! Я ведь совсем блажным был, когда читал их книги стихи и верил, что они-то уж точно живут по совести, страдают за людей... Обманули, гады! Облапошили! Плюнули в душу сколько хотели! На собственный прокорм работали и работают! А пузырятся, пузырятся, про духовность какую-то пробулькивают! Обыкновенные торгаши с рынка. "Сегодня почем Иосиф Сталин? О! Сейчас настрочу в его честь и схапаю тысчонки три". "А нынче почем?" "Ах, если против него, то целый миллион?! Сейчас засяду за машинку!"
- Пуст так, пусть это - чистая правда, - сказала я резковато. - Хотя, смею предположить, что вы как-то чересчур... Ну а Михайлов? Совсем святой?
Андрей снял кошку со своего плеча, прижал к себе и, молитвенно дернув бровями, произнес:
- Да его рядом с ними и поставить нельзя! Он сам по себе. Вот он все-все писал от души. Я потому и ючусь при его даче, что мне там в кайф. Я читаю его стихи, пьесы, романы... Я видел его живьем... Такой был спокойный, устойчивый дед. Мы с ним хорошо беседовали. Он без гонора. Эти-то выкобениваться любят, а он не хотел, не умел... Если бы не он - я бы, может, сиганул с моста и всех делов-то. Но он мне веру дал... Он доказал, что в жизни, как и в песне поется, рядом с дерьмом как-то же уживается золотишко. Если я не совсем бездарный, напишу роман обо всем этом. Ну, и о жизни своей, и о Владимире Сергеевиче... Ему и посвящу.
- Уже что-то ест, написалось?
- Кое-что... план наметил... страниц четыреста выдам, не меньше. Пуст все люди узнают, какой необыкновенный человек был Владимир Сергеевич!
Андрей обнял свою кошку и стоял с ней вот так на перебелкинском перроне, пока я не села в электричку, а она не дернулась с места...
"Любопытный экземпляр, весьма любопытный", - думалось мне под стук колес и быстрое мелькание придорожных берез, рябин и осинок. Цена Ирины в моих глазах выросла. Не всякая женщина способна терпеть поблизости столь дерганное существо и ценить такое яростное правдоискательство - это уж точно.
Но вот если он её любовник, тогда...
А что тогда? Ведь сердцу не прикажешь... Почему ж одинокой женщине и не ответить н пылкие чувства молодого, крепкого парня? Тем более преданного делам и трудам её мужа, к которому она была привязана не на шутку, если целиком поверить её признаниям.
Опять же гвоздь в голове: "Почему она ни слова про покойного Козырева? Бывшего своего мужа? Почему решила вовсе не касаться этой скользкой темы? А я ведь думала, что и зовет меня к себе, чтобы как-то помянуть незадачливого певца-игрока, как-то отвести подозрения от себя...
Но она - вот бой-баба! - бесстрашно привозит меня к себе на дачу, где чувствует себя хозяином её молодой горластый любовник-правдолюбец!
Значит, ничего не боится Ирина Аксельрод? Значит, вполне возможно, что...
Мысль, которая пришла мне в голову, была отвратительна и противоправна. Такие мысли могли роиться в голове только очень отвязной, распущенной беспардонной бабы, которая привыкла со сладострастием уличать людей в грехах и грешках, а сверх того - непременно и навешивать на них грехи ими не совершенные.
Мне стало так не по себе, так стыдно за свое бессовестное, оголтелое воображение, что я даже мыкнула-мяукнула как от боли. И чтобы отогнать от себя липучую, кусачую муху чудовищной подозрительности, - достала из сумки мемуары Владимира Сергеевича Михайлова, раскрыла тяжеловатый том и принялась читать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111
- Стараюсь... Надеюсь, мы ещё встретимся. Ведь ваш покойный муж - это глыба.
- О да, конечно! - отозвалась благодарно Ирина. - С налету о нем нельзя написать. Он ведь был, так сказать, многостаночник... Я буду рада с вами поговорить... что-то вспомнится... Но повторю ещё и еще: он дал мне счастье чувствовать себя защищенной, бесконечно любимой... Он не мог со мной расставаться дольше чем на неделю. Мы с ним побывали и в Мадриде, и в Лондоне, и в Нью-Йорке, и в Вашингтоне, и в Африке, и в Австралии... Теперь я без него как... как в пустыне, где воет ветер... Одна, одна... Только и спасаюсь, что приходят люди, экскурсанты, знакомые... Потихоньку разбираю архив...
И опять к горлу подступил вопрос о безобразном поступке некоего лица или лиц, которые несколько раз, с непонятной целью и упорством приклеивали к кресту над могилой Михайлова список из трех фамилий Членов Союза писателей... И опять я проглотила шелохнувшийся, было, язык и сдула с руки божью коровку. Она задрала твердые, пятнистые крылышки с мягкими подкрыльями и улетела... Я вышла за калитку и, было, направилась по прямой дороге вправо, как посоветовала Ирина. Мне хотелось побыть одной. Мысли в голове толклись, словно просители в приемной большого начальника. Мне не терпелось хотя бы бегло рассмотреть каждую из них, выделить самые значимые, отмахнуться о случайных, пустых...
Однако хотеть - это одно, а исполнить - совсем другое. Не успела я сделать и десятка три шагов - услыхала сзади настигающий полубег и невольно оглянулась.
- Это я. Что вам одной? Скучно! - услыхала решительный голос Андрея. Кошка Деза смотрела на меня с его плеча по-совиному во все глаза и весьма строго. - А я вам сведений полезных накидаю. Вон, глядите, за тем забором живет писатель Бакланович. Он при Советах как сыр в масле катался. И коммунистом, конечно, был. А как пришла демократия - раскричался, что ему Советы житья не давали, что только теперь он, во блин, расцвел. Один не ходит. У них, таких, своя шайка-лейка. Друг за дружку держатся крепко. Тронь одного - завопит в тыщу глоток.
Мы шли дальше. И дальше Андрею было что рассказать.
- За этим забором затаился старый психопат Ерниченко Юрий. Это он велел колхозы-совхозы разогнать. Орал, орал! Он в девяносто третьем по телеку вопил: "Раздавите гадину!" Ну стравливал русских с русскими. Сам-то на толчке сидел, книжку читал, а пацанов мочили почем зря. Теперь получил домину для своего хренового фонда или как там его - тоже в аренду сдает, баксы хапает... по загранкам шляется. И Сталина критикует. И тридцать седьмой год вспоминает. Я вот тут подумал: сколько же жира в холку себе набили те, кто при Сталине ему всякие оды пели, диссертации про него сочиняли! Он их кормил, кормил! А теперь все те, кто про него любую хреновину пишет, - жируют. И про Ленина. Самые кормные темы, ексель-моксель! А то, что народ оголодал сейчас, что беспризорников развелось, взятки берут все, кому не лень, - это "наветы коммунистов", это противники демократических реформ пробуют испачкать эти самые судьбоносные реформы... А вон за тем забором - нынешнее начальство Литфондовское. Старый жопан-хитрован Вогнев. Я раскумекал, как он со своими сподвижниками нынче распределяет эти самые дачки. Если своему - то пожалуйста. Если чужой захочет влиться в их элитные ряды - не выйдет ни за что! В дурака превратят не своего, скажут, что не видели его заявления, скажут, напишите ещё одно, а потом скажут, что где-то и это потерялось, что поищут, может, секретарша куда положила и забыла где... Целая система! Те ещё ловкачи! Он уже в гроб глядит, не тело, а презерватив с дерьмом врастяжку, а все целит чего ещё схватить и схавать!
- А не слишком ли вы их всех?
- Я-то? Я-то ещё помалу... Хотя право имею сплеча и по мордам, по мордам! Вы не поняли разве, что они мне душу разворотили? Выжгли как напалмом все красивые мысли и надежды! Я же вам уже говорил! Я ведь совсем блажным был, когда читал их книги стихи и верил, что они-то уж точно живут по совести, страдают за людей... Обманули, гады! Облапошили! Плюнули в душу сколько хотели! На собственный прокорм работали и работают! А пузырятся, пузырятся, про духовность какую-то пробулькивают! Обыкновенные торгаши с рынка. "Сегодня почем Иосиф Сталин? О! Сейчас настрочу в его честь и схапаю тысчонки три". "А нынче почем?" "Ах, если против него, то целый миллион?! Сейчас засяду за машинку!"
- Пуст так, пусть это - чистая правда, - сказала я резковато. - Хотя, смею предположить, что вы как-то чересчур... Ну а Михайлов? Совсем святой?
Андрей снял кошку со своего плеча, прижал к себе и, молитвенно дернув бровями, произнес:
- Да его рядом с ними и поставить нельзя! Он сам по себе. Вот он все-все писал от души. Я потому и ючусь при его даче, что мне там в кайф. Я читаю его стихи, пьесы, романы... Я видел его живьем... Такой был спокойный, устойчивый дед. Мы с ним хорошо беседовали. Он без гонора. Эти-то выкобениваться любят, а он не хотел, не умел... Если бы не он - я бы, может, сиганул с моста и всех делов-то. Но он мне веру дал... Он доказал, что в жизни, как и в песне поется, рядом с дерьмом как-то же уживается золотишко. Если я не совсем бездарный, напишу роман обо всем этом. Ну, и о жизни своей, и о Владимире Сергеевиче... Ему и посвящу.
- Уже что-то ест, написалось?
- Кое-что... план наметил... страниц четыреста выдам, не меньше. Пуст все люди узнают, какой необыкновенный человек был Владимир Сергеевич!
Андрей обнял свою кошку и стоял с ней вот так на перебелкинском перроне, пока я не села в электричку, а она не дернулась с места...
"Любопытный экземпляр, весьма любопытный", - думалось мне под стук колес и быстрое мелькание придорожных берез, рябин и осинок. Цена Ирины в моих глазах выросла. Не всякая женщина способна терпеть поблизости столь дерганное существо и ценить такое яростное правдоискательство - это уж точно.
Но вот если он её любовник, тогда...
А что тогда? Ведь сердцу не прикажешь... Почему ж одинокой женщине и не ответить н пылкие чувства молодого, крепкого парня? Тем более преданного делам и трудам её мужа, к которому она была привязана не на шутку, если целиком поверить её признаниям.
Опять же гвоздь в голове: "Почему она ни слова про покойного Козырева? Бывшего своего мужа? Почему решила вовсе не касаться этой скользкой темы? А я ведь думала, что и зовет меня к себе, чтобы как-то помянуть незадачливого певца-игрока, как-то отвести подозрения от себя...
Но она - вот бой-баба! - бесстрашно привозит меня к себе на дачу, где чувствует себя хозяином её молодой горластый любовник-правдолюбец!
Значит, ничего не боится Ирина Аксельрод? Значит, вполне возможно, что...
Мысль, которая пришла мне в голову, была отвратительна и противоправна. Такие мысли могли роиться в голове только очень отвязной, распущенной беспардонной бабы, которая привыкла со сладострастием уличать людей в грехах и грешках, а сверх того - непременно и навешивать на них грехи ими не совершенные.
Мне стало так не по себе, так стыдно за свое бессовестное, оголтелое воображение, что я даже мыкнула-мяукнула как от боли. И чтобы отогнать от себя липучую, кусачую муху чудовищной подозрительности, - достала из сумки мемуары Владимира Сергеевича Михайлова, раскрыла тяжеловатый том и принялась читать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111