Тут скрыта, разумеется, бездна смысла, в том числе и философского...
Геннадий Владимирович, его отец, тоже не стал засиживаться, спросил меня только:
- О моем родителе хотите писать? Что ж, это дело. Не последний человек был. Не имею к нему претензий. Мать, конечно, обидел, когда ушел... Но жизнь непредсказуема. Я вон тоже ушел из первой семьи. Хотя, как и отец, не считаю возможным отказаться от помощи прежней жене и дочери. У нас, Михайловых, это в крови. Как бы мы не относились друг к другу, какие бы взгляды не исповедовали, - в трудную минуту, если нас пробуют атаковать, держимся все вместе. Скала! Утес! Могу ли я быть вам чем-то полезен? Предупреждаю заранее - фирмач всего-навсего, вице-президент совместной российско-американской фирмы по поставке лекарств. В настоящее время работаем над внедрением в рынок средств, препятствующих зачатию. Нищим лучше не рожать. Согласны?
- А то, - сказала я.
- Вот именно, - подтвердил потомок писателя. - Но если хотите знать, что я думаю о своем отце, поподробнее...
- Буду признательна...
- Только хорошо думаю. Вот кто был способен вкалывать так вкалывать! Как уйдет в свой кабинет с раннего утра, так часов до трех не появляется. Мой брат Василий и я учились на его примере. И наши дети получили неплохое наследство от деда. Никого из них не назовешь бездельником. Каждый даже в это сложное время нашел свою нишу и созидает... Прошу прощения. Мне пора. Открываем выставку наших товаров... Мамочка, дай щечку. Будьте здоровы и счастливы.
Захлопнулась дальняя дверь. Стала слышна музыка из соседней квартиры. Видно, кто-то там широко распахнул окно...
Мы остались с Клавдией Ивановной вдвоем. Конечно же, я тотчас сказала:
- Какие хорошие у вас потомки!
- Очень, очень, - легко согласилась она со мной и назидательно добавила: - В то время, когда сейчас многие пьют, потому что бездельничают, а бездельничают потому, что пьют, - мои ребята все время в деле, в заботах. Не стану скрывать, они обеспеченные люди. Отсюда - зависть. Ах, уж такая наша страна Россия. У нас не способны радоваться что своя корова жива-здорова, а только тому радуются, что у соседа сдохла, ибо...
Я поняла - сидеть мне тут, с этой дамой, до первых петухов и, следовательно, надо рубить по живому.
- Клавдия Ивановна, - начала я коварную фразу, - а ведь вот когда хоронили Владимира Сергеевича, кто-то хохотнул или хихикнул, а кто-то сказал, что это вы...
Она села, потом встала, опять села и только затем всплеснула руками и грозно переспросила, сводя к переносью черные брови:
- Как это? Как это? Будто бы именно я, женщина с высшим образованием, повела себя таким диким образом?!
Я кивнула:
- Представьте себе...
- Какое безобразие! Какая подлость! - закричала старая дама, хлопая об стол тарелку с пирожками, отчего пирожки посыпались на белую скатерть. Чтобы я! Я! Унизилась до такого поступка! - она воздела руки кверху, и шелковые пышные рукава её лиловой кофты опали до костлявых локотков. Чтобы я...на похоронах... да ещё при всех...
Понимала ли я, что творю жестокость? Понимала. Но мне нужно было, для дела нужно было чуть-чуть сдвинуть бывшую жену В.С. Михайлова с позиции уверенной в себе и дидактичной дамы с преподавательским прошлым. Мне надо было, чтобы она побыла хоть какое-то время просто старой женщиной...
- Я знаю, знаю, кто это про меня сказал! - заявила она со злорадным торжеством. - Это Софка, рыжая Софка, его прихихешка, на которую он сменил меня и моих детей! Только она могла лить на меня прилюдно подобную грязь! Это ничтожество! Это, по сути, проститутка! Это гадина с куриными мозгами! Абсолютно без образования! Абсолютно невоспитанная! И он, дворянин, польстился! И она отплатила ему! Отплатила! Изменяла налево и направо! Так ему и надо! Вы, девушка, думаете, что я очень злая? - Она смотрела на меня с горделивым вызовом. - Это потому вы можете так думать, что не знаете, что такое измена! Вас Бог миловал! Я ведь, признаюсь, когда Владимир ушел от меня, такой весь родной, привычный, чуть с ума не сошла! Я же ему во всем помогала! Я же его рукописи перепечатывала сама в первые годы...
И тут вот я влезла с вопросом, от которого в моем деле многое зависело, тогда влезла, когда она вся в возбуждении и вряд ли способна следить за собой. Вот что я спросила:
- А что, Владимир Сергеевич все свои вещи от руки писал?
- Первые самые - от руки. Потом на машинке... Я уже с машинки перепечатывала, - сказала второпях Клавдия Ивановна и тут-то споткнулась, и тут капельку помедлила, но все-таки собралась с духом и расставила все по местам, как хотела:
- Он и от руки писал... и на машинке печатал... Как ему хотелось, так и поступал. Но, - она быстро прошла к двери и, вроде, собралась уйти, но остановилась и переметнулась к другой теме, ломая пальцы в кольцах:
- Я об измене! Мы же об измене! Я вам со всей откровенностью! Это было так тяжело для сердца! ,Я уже не молоденькая, принялась бежать, бежать... Лишь бы бежать! По улицам, переулкам... Сердце в груди билось невыносимо! Меня же он предал! Растоптал! Как я себя чувствовала в те минуты? Положим, вроде старых тапочек, которые сносились и их пора выбросить на помойку... Не приведи Бог кому-то ещё испытать такое! Хотя "это" происходит на земном шаре, вероятно, каждую минуту, если не чаще... Он ушел, а я осталась. Оплеванная с головы до ног. Как стояла посреди комнаты столб столбом, - так и продолжала стоять. Только рука мелко-мелко дрожала, когда попыталась дотронуться до губ... Да ведь и губы дрожали тоже... Вся дрожала, вся, словно очутилась на юру, на семи ветрах... Не было мне места в этом мире, нет! Девушки, женщины и дамы, те, кого ещё ни разу не бросали, знайте наперед: тотчас потеряете необходимость умываться, чистить зубы, причесываться, есть, пить, идти на работу, потом с работы... И некоторые, как известно, в таком вот смутно, полубредовом состоянии бодро вскакивают на подоконник и прыгают вниз... Понять можно: жестоко уязвленная женская гордость требует реванша - он ведь, её погубитель, теперь все равно как бы услышал последнее, ответное, беспощадное слово, которое, - вот тебе! Вот! осталось за ней. Она словно бы разом убила и свою мучительную боль оскорбленной, униженной души и его право уйти от нее, не оглядываясь. Может быть, и я что-то сотворила бы такое-эдакое, но - дети, дети... Сердцу и сейчас больно! Так больно!
Наверное, мне следовало сострадать этой внезапно и словно напропалую разоткровенничавшейся женщине. Но... мешал сам перебор этих самых слов и вся эта оголтелая страдательность, связанная с очень-очень далекими днями...
То ест я не спешила верить этой униженной, благополучной в общем-то даме. То ест почему-то сомневалась я в остроте её нынешней боли в связи с давно прошедшими страстями... Я видела женщин, почти сошедших с ума от мучений, - они уж точно не находили себе места и не взбивали столь пышно и эффектно седые волосы, не "рисовали" себе бровки-губки, не румянили щечки...
И не случайно этот поток слов, похожий на сверхдоверительность, напомнил мне Ирину Аксельрод... Та тоже, теперь я была убеждена в этом, использовала слова, слова... для маскировки истинных своих чувств, мыслей, поступков... Чтобы только скрыть самое главное - свою любовную связь с молодым поэтом-привратником Андреем и... кое-что похуже, кое-что пострашнее...
- Значит, Клавдия Ивановна, - сказала я как бы ни с того, ни с сего и, вроде, между прочим, - Владимир Сергеевич мешал вам стуком своей машинки?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111
Геннадий Владимирович, его отец, тоже не стал засиживаться, спросил меня только:
- О моем родителе хотите писать? Что ж, это дело. Не последний человек был. Не имею к нему претензий. Мать, конечно, обидел, когда ушел... Но жизнь непредсказуема. Я вон тоже ушел из первой семьи. Хотя, как и отец, не считаю возможным отказаться от помощи прежней жене и дочери. У нас, Михайловых, это в крови. Как бы мы не относились друг к другу, какие бы взгляды не исповедовали, - в трудную минуту, если нас пробуют атаковать, держимся все вместе. Скала! Утес! Могу ли я быть вам чем-то полезен? Предупреждаю заранее - фирмач всего-навсего, вице-президент совместной российско-американской фирмы по поставке лекарств. В настоящее время работаем над внедрением в рынок средств, препятствующих зачатию. Нищим лучше не рожать. Согласны?
- А то, - сказала я.
- Вот именно, - подтвердил потомок писателя. - Но если хотите знать, что я думаю о своем отце, поподробнее...
- Буду признательна...
- Только хорошо думаю. Вот кто был способен вкалывать так вкалывать! Как уйдет в свой кабинет с раннего утра, так часов до трех не появляется. Мой брат Василий и я учились на его примере. И наши дети получили неплохое наследство от деда. Никого из них не назовешь бездельником. Каждый даже в это сложное время нашел свою нишу и созидает... Прошу прощения. Мне пора. Открываем выставку наших товаров... Мамочка, дай щечку. Будьте здоровы и счастливы.
Захлопнулась дальняя дверь. Стала слышна музыка из соседней квартиры. Видно, кто-то там широко распахнул окно...
Мы остались с Клавдией Ивановной вдвоем. Конечно же, я тотчас сказала:
- Какие хорошие у вас потомки!
- Очень, очень, - легко согласилась она со мной и назидательно добавила: - В то время, когда сейчас многие пьют, потому что бездельничают, а бездельничают потому, что пьют, - мои ребята все время в деле, в заботах. Не стану скрывать, они обеспеченные люди. Отсюда - зависть. Ах, уж такая наша страна Россия. У нас не способны радоваться что своя корова жива-здорова, а только тому радуются, что у соседа сдохла, ибо...
Я поняла - сидеть мне тут, с этой дамой, до первых петухов и, следовательно, надо рубить по живому.
- Клавдия Ивановна, - начала я коварную фразу, - а ведь вот когда хоронили Владимира Сергеевича, кто-то хохотнул или хихикнул, а кто-то сказал, что это вы...
Она села, потом встала, опять села и только затем всплеснула руками и грозно переспросила, сводя к переносью черные брови:
- Как это? Как это? Будто бы именно я, женщина с высшим образованием, повела себя таким диким образом?!
Я кивнула:
- Представьте себе...
- Какое безобразие! Какая подлость! - закричала старая дама, хлопая об стол тарелку с пирожками, отчего пирожки посыпались на белую скатерть. Чтобы я! Я! Унизилась до такого поступка! - она воздела руки кверху, и шелковые пышные рукава её лиловой кофты опали до костлявых локотков. Чтобы я...на похоронах... да ещё при всех...
Понимала ли я, что творю жестокость? Понимала. Но мне нужно было, для дела нужно было чуть-чуть сдвинуть бывшую жену В.С. Михайлова с позиции уверенной в себе и дидактичной дамы с преподавательским прошлым. Мне надо было, чтобы она побыла хоть какое-то время просто старой женщиной...
- Я знаю, знаю, кто это про меня сказал! - заявила она со злорадным торжеством. - Это Софка, рыжая Софка, его прихихешка, на которую он сменил меня и моих детей! Только она могла лить на меня прилюдно подобную грязь! Это ничтожество! Это, по сути, проститутка! Это гадина с куриными мозгами! Абсолютно без образования! Абсолютно невоспитанная! И он, дворянин, польстился! И она отплатила ему! Отплатила! Изменяла налево и направо! Так ему и надо! Вы, девушка, думаете, что я очень злая? - Она смотрела на меня с горделивым вызовом. - Это потому вы можете так думать, что не знаете, что такое измена! Вас Бог миловал! Я ведь, признаюсь, когда Владимир ушел от меня, такой весь родной, привычный, чуть с ума не сошла! Я же ему во всем помогала! Я же его рукописи перепечатывала сама в первые годы...
И тут вот я влезла с вопросом, от которого в моем деле многое зависело, тогда влезла, когда она вся в возбуждении и вряд ли способна следить за собой. Вот что я спросила:
- А что, Владимир Сергеевич все свои вещи от руки писал?
- Первые самые - от руки. Потом на машинке... Я уже с машинки перепечатывала, - сказала второпях Клавдия Ивановна и тут-то споткнулась, и тут капельку помедлила, но все-таки собралась с духом и расставила все по местам, как хотела:
- Он и от руки писал... и на машинке печатал... Как ему хотелось, так и поступал. Но, - она быстро прошла к двери и, вроде, собралась уйти, но остановилась и переметнулась к другой теме, ломая пальцы в кольцах:
- Я об измене! Мы же об измене! Я вам со всей откровенностью! Это было так тяжело для сердца! ,Я уже не молоденькая, принялась бежать, бежать... Лишь бы бежать! По улицам, переулкам... Сердце в груди билось невыносимо! Меня же он предал! Растоптал! Как я себя чувствовала в те минуты? Положим, вроде старых тапочек, которые сносились и их пора выбросить на помойку... Не приведи Бог кому-то ещё испытать такое! Хотя "это" происходит на земном шаре, вероятно, каждую минуту, если не чаще... Он ушел, а я осталась. Оплеванная с головы до ног. Как стояла посреди комнаты столб столбом, - так и продолжала стоять. Только рука мелко-мелко дрожала, когда попыталась дотронуться до губ... Да ведь и губы дрожали тоже... Вся дрожала, вся, словно очутилась на юру, на семи ветрах... Не было мне места в этом мире, нет! Девушки, женщины и дамы, те, кого ещё ни разу не бросали, знайте наперед: тотчас потеряете необходимость умываться, чистить зубы, причесываться, есть, пить, идти на работу, потом с работы... И некоторые, как известно, в таком вот смутно, полубредовом состоянии бодро вскакивают на подоконник и прыгают вниз... Понять можно: жестоко уязвленная женская гордость требует реванша - он ведь, её погубитель, теперь все равно как бы услышал последнее, ответное, беспощадное слово, которое, - вот тебе! Вот! осталось за ней. Она словно бы разом убила и свою мучительную боль оскорбленной, униженной души и его право уйти от нее, не оглядываясь. Может быть, и я что-то сотворила бы такое-эдакое, но - дети, дети... Сердцу и сейчас больно! Так больно!
Наверное, мне следовало сострадать этой внезапно и словно напропалую разоткровенничавшейся женщине. Но... мешал сам перебор этих самых слов и вся эта оголтелая страдательность, связанная с очень-очень далекими днями...
То ест я не спешила верить этой униженной, благополучной в общем-то даме. То ест почему-то сомневалась я в остроте её нынешней боли в связи с давно прошедшими страстями... Я видела женщин, почти сошедших с ума от мучений, - они уж точно не находили себе места и не взбивали столь пышно и эффектно седые волосы, не "рисовали" себе бровки-губки, не румянили щечки...
И не случайно этот поток слов, похожий на сверхдоверительность, напомнил мне Ирину Аксельрод... Та тоже, теперь я была убеждена в этом, использовала слова, слова... для маскировки истинных своих чувств, мыслей, поступков... Чтобы только скрыть самое главное - свою любовную связь с молодым поэтом-привратником Андреем и... кое-что похуже, кое-что пострашнее...
- Значит, Клавдия Ивановна, - сказала я как бы ни с того, ни с сего и, вроде, между прочим, - Владимир Сергеевич мешал вам стуком своей машинки?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111