«Пани Стахевич нет дома, – подумал Казик, – а служанка развлекается!»
– Я хотел бы поговорить с пани Стахевич.
– Это я. Говорите быстрее, я босиком.
Мужской голос пел:
In dem Spiegel da steht es geschrieben,
Du musst mich lieben,
Dukleine Frau…
Потом немец крикнул:
– Кто там, Liebling?
– Не знаю. Ты должен посмотреть, Фриц… Я вся озябла!
В коридор вышел немецкий унтер-офицер в расстегнутой рубашке, без воротничка и с гитарой в руках. Казик едва успел прошептать:
– Пан меценат убит.
Женщина пристально посмотрела на него. Вынула сигарету изо рта и выпустила дым через нос.
– Нет! – тихо сказала она. – Когда?
– Три недели назад.
Подошел немец. У него было молодое, смеющееся лицо и взъерошенные волосы, стриженные бобриком.
– Кто это, Liebling ?
– Пустяки, – сказала женщина. – По поводу туфелек, которые я отдала в ремонт. До свидания, дружище!
Дверь закрылась.
– О, Liebling! – услышал Казик. – Мои ножки замерзли!
Потом вновь гитара и голос немца:
Kleine, entzuckende Frau…
Казик переборол себя и начал спускаться по лестнице, хотя ноги были ватными. В ушах звучал голос пана мецената: «Она так юна, так невинна. Молодая студентка, для которой имеют значение только сила характера, идеи… душа!» Он ухватился за перила, чтобы не упасть. Подумал: «Господи! Неужели это Ты правишь миром? Как Ты так можешь, как Ты можешь?» У него закружилась голова. Он грузно осел на лестницу, и его вырвало.
29
В полях бушевали метели, деревья гнули свои голые черные ветки, и каждое утро Янек находил на снегу трупы замерзших ворон. Погасший в лесу костер означал смерть человека, движения партизан стали резкими и неуклюжими, и Янеку постоянно мерещилось, что их бедные суставы вот-вот заскрежещут, как ржавые шестерни.
– Я только что слышала волка, – сказала Зося. – Он выл совсем рядом.
Добранский и Янек вернулись из леса с охапками хвороста. Их одежда и лица намокли от снега…
– Тут поневоле взвоешь, – заметил Добранский.
Они поднесли к огню окоченевшие руки.
– Наверное, привыкли, – сказала Зося. – Такая уж у них судьба – жить в лесу.
– Может, этот волк просто-напросто захандрил, – улыбнулся Добранский. – Устал от жизни и людей… Вернее, от жизни и волков.
Зося прижалась к Янеку.
– Мне было тяжело. Я думала о тебе.
– Вся разница между мной и волком в том, – сказал Янек, – что я не вою. – Он вздохнул. – А хочется.
– Тебе грустно?
– Нет. Но я ненавижу зиму. Ненавижу снег. В такую погоду можно подумать, будто земля создана не для людей и мы попали сюда по ошибке.
– Мы попали сюда случайно, – сказал Добранский. – Уж в этом-то будь уверен…
– Слушайте! – сказал Янек.
Ветер трепал деревья у них над головами.
– Леса тоже попали сюда случайно, – продолжал Добранский. – Но они веками копили мужество и терпение. Отчего же их не хватает людям?
– Я ненавижу снег.
– Ты несправедлив. – Добранский подбросил в костер пару веток, и сырая древесина зашипела, как сердитая кошка. – Ты несправедлив к нашему другу. – Он вытащил из-под гимнастерки толстую тетрадь. – Не устал?
– Так устал, что даже спать не могу. Читай.
– Рассказ называется: «Добрый снег». Действие происходит…
– Под Сталинградом.
Добранский засмеялся.
– Твоя взяла.
И он начал читать.
Они слышат, как в лесу воет волк. Нескончаемая жалоба, особенно ненавистная в этой оцепеневшей ночи.
«Подыхает от холода, – думает солдат Йодль. – Как мы…»
Сорок градусов ниже нуля. Вчера вечером в русских снегах заблудился патруль, и в крови восьмерых человек, похоже, начался ледоход. Сержант Штрассер отвечает на жалобу волка проклятием. Рядовой Грюневальд с благодарностью подставляет лицо его зловонному дыханию: как-никак тепло.
– Волки! – непроизвольно выкрикивает хриплым голосом капрал Либлинг.
«Русские волки, – думает рядовой Грюневальд. – Русские – как этот сковывающий конечности холод, как этот пытающийся засыпать тебя снег, как эти бескрайние, безлюдные просторы».
Он давно хотел побывать в России. Милая, романтическая страна с тысячами саней, несущихся по белым дорогам под серебристый перезвон колокольчиков. Беспокойная страна, стремящаяся утопить свою широкую душу в бесконечно печальной музыке, звуки которой повествуют о недолгом и быстро подавленном мятеже или о бьющем через край, но никогда не утоляемом желании, страна, где живут одними лишь мечтами; где величие человека измеряется возвышенностью его снов и где реальность считается низменной, незначительной вещью, которую терпят с равнодушным презрением. Рядовой Грюневальд многое знал о России. Царь и тройка, Кремль и «очи черные», Пушкин, икра, Советы, водка… эти слова всегда поражали его воображение, всегда будили в его сердце странный отзвук, непреодолимое и смутное желание. «Может, во мне течет русская кровь?» – с горячностью думает он.
Сорок градусов ниже нуля. «Что я здесь делаю?» – беспокойно спрашивает себя рядовой Венигер. Он сидит на снегу, расставив ноги, напряженный и негодующий. Его седые усы жалобно обвисли.
– Брр… – дрожит рядом с ним рядовой Вольтке.
– Ад – белого цвета! – внезапно делает открытие студент Карминкель. – Никакого пламени, одни вечные снега. Души грешников мерзнут в ледяной бане. А у Сатаны седая борода, он говорит по-русски и похож на Деда-Мороза…
Патруль – всего лишь горстка измученных пленников, сгрудившихся во враждебной ночи.
«Главное – не рассеиваться, – думает сержант Штрассер. – Командующий наверняка выслал на наши поиски лыжников».
В лесу волк снова подает голос – отчаянное, краткое тявканье.
– Это кто? – спрашивает рядовой второго класса Шатц.
По правде говоря, в немецкой армии никто не называет его по имени. Его товарищи и даже командиры говорят просто «дебил». Иногда какая-нибудь сердобольная душа скажет: «Этот бедный дебил». И все сразу понимают, о ком речь.
– Красная Шапочка! – раздраженно бормочет рядовой Йодль. – Заблудилась в лесу и плачет. Боится большого злого волка.
Штрассер начинает в сердцах ругаться. Ругается он долго, чтобы растормошитъ себя, чтобы напускным гневом разогнать кровь в жилах, стряхнуть неумолимо охватывающее его оцепенение.
«Нет, это голос русской зимы, – благодушно думает рядовой Грюневальд, – русского леса и степей. Голос бесконечной ночи, короткого и тусклого дня, похожего на вспышку сознания между двумя снами. Голос бескрайней земли и широких, как моря, рек…»
Его немощные и слабые мысли текут медленно, с трудом, словно бы сами бредут по пояс в снегу.
«Что я здесь делаю?» – снова спрашивает себя рядовой Венигер.
Эта фраза вертится у него в голове, как сумасшедшая пластинка на сломанном фонографе.
«Меня зовут Венигер, Карл Венигер. Моя профессия – бакалейщик. Мой магазин – на Гартенвег, 22, во Франкфурте-на-Майне. Я никогда не любил путешествовать. У меня трое детей. Старший уже ходит в школу. Скажите на милость, что я здесь делаю?»
– Брр… брр… брр… – убедительно дрожит рядом с ним рядовой Волътке.
Его взор погас. Он почти ничего не чувствует. Он давным-давно испытал все виды страданий, которые способны были вынести его органы чувств. Его нервы омертвели. Тело одеревенело. Его можно почистить, как картошку. Он ничего не почувствует. Ни одна мысль больше не проложит путь по снегу, которым ему засыпало голову. Ведь голова его набита снегом. Он не может сказать, как снег туда попал, но факт остается фактом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
– Я хотел бы поговорить с пани Стахевич.
– Это я. Говорите быстрее, я босиком.
Мужской голос пел:
In dem Spiegel da steht es geschrieben,
Du musst mich lieben,
Dukleine Frau…
Потом немец крикнул:
– Кто там, Liebling?
– Не знаю. Ты должен посмотреть, Фриц… Я вся озябла!
В коридор вышел немецкий унтер-офицер в расстегнутой рубашке, без воротничка и с гитарой в руках. Казик едва успел прошептать:
– Пан меценат убит.
Женщина пристально посмотрела на него. Вынула сигарету изо рта и выпустила дым через нос.
– Нет! – тихо сказала она. – Когда?
– Три недели назад.
Подошел немец. У него было молодое, смеющееся лицо и взъерошенные волосы, стриженные бобриком.
– Кто это, Liebling ?
– Пустяки, – сказала женщина. – По поводу туфелек, которые я отдала в ремонт. До свидания, дружище!
Дверь закрылась.
– О, Liebling! – услышал Казик. – Мои ножки замерзли!
Потом вновь гитара и голос немца:
Kleine, entzuckende Frau…
Казик переборол себя и начал спускаться по лестнице, хотя ноги были ватными. В ушах звучал голос пана мецената: «Она так юна, так невинна. Молодая студентка, для которой имеют значение только сила характера, идеи… душа!» Он ухватился за перила, чтобы не упасть. Подумал: «Господи! Неужели это Ты правишь миром? Как Ты так можешь, как Ты можешь?» У него закружилась голова. Он грузно осел на лестницу, и его вырвало.
29
В полях бушевали метели, деревья гнули свои голые черные ветки, и каждое утро Янек находил на снегу трупы замерзших ворон. Погасший в лесу костер означал смерть человека, движения партизан стали резкими и неуклюжими, и Янеку постоянно мерещилось, что их бедные суставы вот-вот заскрежещут, как ржавые шестерни.
– Я только что слышала волка, – сказала Зося. – Он выл совсем рядом.
Добранский и Янек вернулись из леса с охапками хвороста. Их одежда и лица намокли от снега…
– Тут поневоле взвоешь, – заметил Добранский.
Они поднесли к огню окоченевшие руки.
– Наверное, привыкли, – сказала Зося. – Такая уж у них судьба – жить в лесу.
– Может, этот волк просто-напросто захандрил, – улыбнулся Добранский. – Устал от жизни и людей… Вернее, от жизни и волков.
Зося прижалась к Янеку.
– Мне было тяжело. Я думала о тебе.
– Вся разница между мной и волком в том, – сказал Янек, – что я не вою. – Он вздохнул. – А хочется.
– Тебе грустно?
– Нет. Но я ненавижу зиму. Ненавижу снег. В такую погоду можно подумать, будто земля создана не для людей и мы попали сюда по ошибке.
– Мы попали сюда случайно, – сказал Добранский. – Уж в этом-то будь уверен…
– Слушайте! – сказал Янек.
Ветер трепал деревья у них над головами.
– Леса тоже попали сюда случайно, – продолжал Добранский. – Но они веками копили мужество и терпение. Отчего же их не хватает людям?
– Я ненавижу снег.
– Ты несправедлив. – Добранский подбросил в костер пару веток, и сырая древесина зашипела, как сердитая кошка. – Ты несправедлив к нашему другу. – Он вытащил из-под гимнастерки толстую тетрадь. – Не устал?
– Так устал, что даже спать не могу. Читай.
– Рассказ называется: «Добрый снег». Действие происходит…
– Под Сталинградом.
Добранский засмеялся.
– Твоя взяла.
И он начал читать.
Они слышат, как в лесу воет волк. Нескончаемая жалоба, особенно ненавистная в этой оцепеневшей ночи.
«Подыхает от холода, – думает солдат Йодль. – Как мы…»
Сорок градусов ниже нуля. Вчера вечером в русских снегах заблудился патруль, и в крови восьмерых человек, похоже, начался ледоход. Сержант Штрассер отвечает на жалобу волка проклятием. Рядовой Грюневальд с благодарностью подставляет лицо его зловонному дыханию: как-никак тепло.
– Волки! – непроизвольно выкрикивает хриплым голосом капрал Либлинг.
«Русские волки, – думает рядовой Грюневальд. – Русские – как этот сковывающий конечности холод, как этот пытающийся засыпать тебя снег, как эти бескрайние, безлюдные просторы».
Он давно хотел побывать в России. Милая, романтическая страна с тысячами саней, несущихся по белым дорогам под серебристый перезвон колокольчиков. Беспокойная страна, стремящаяся утопить свою широкую душу в бесконечно печальной музыке, звуки которой повествуют о недолгом и быстро подавленном мятеже или о бьющем через край, но никогда не утоляемом желании, страна, где живут одними лишь мечтами; где величие человека измеряется возвышенностью его снов и где реальность считается низменной, незначительной вещью, которую терпят с равнодушным презрением. Рядовой Грюневальд многое знал о России. Царь и тройка, Кремль и «очи черные», Пушкин, икра, Советы, водка… эти слова всегда поражали его воображение, всегда будили в его сердце странный отзвук, непреодолимое и смутное желание. «Может, во мне течет русская кровь?» – с горячностью думает он.
Сорок градусов ниже нуля. «Что я здесь делаю?» – беспокойно спрашивает себя рядовой Венигер. Он сидит на снегу, расставив ноги, напряженный и негодующий. Его седые усы жалобно обвисли.
– Брр… – дрожит рядом с ним рядовой Вольтке.
– Ад – белого цвета! – внезапно делает открытие студент Карминкель. – Никакого пламени, одни вечные снега. Души грешников мерзнут в ледяной бане. А у Сатаны седая борода, он говорит по-русски и похож на Деда-Мороза…
Патруль – всего лишь горстка измученных пленников, сгрудившихся во враждебной ночи.
«Главное – не рассеиваться, – думает сержант Штрассер. – Командующий наверняка выслал на наши поиски лыжников».
В лесу волк снова подает голос – отчаянное, краткое тявканье.
– Это кто? – спрашивает рядовой второго класса Шатц.
По правде говоря, в немецкой армии никто не называет его по имени. Его товарищи и даже командиры говорят просто «дебил». Иногда какая-нибудь сердобольная душа скажет: «Этот бедный дебил». И все сразу понимают, о ком речь.
– Красная Шапочка! – раздраженно бормочет рядовой Йодль. – Заблудилась в лесу и плачет. Боится большого злого волка.
Штрассер начинает в сердцах ругаться. Ругается он долго, чтобы растормошитъ себя, чтобы напускным гневом разогнать кровь в жилах, стряхнуть неумолимо охватывающее его оцепенение.
«Нет, это голос русской зимы, – благодушно думает рядовой Грюневальд, – русского леса и степей. Голос бесконечной ночи, короткого и тусклого дня, похожего на вспышку сознания между двумя снами. Голос бескрайней земли и широких, как моря, рек…»
Его немощные и слабые мысли текут медленно, с трудом, словно бы сами бредут по пояс в снегу.
«Что я здесь делаю?» – снова спрашивает себя рядовой Венигер.
Эта фраза вертится у него в голове, как сумасшедшая пластинка на сломанном фонографе.
«Меня зовут Венигер, Карл Венигер. Моя профессия – бакалейщик. Мой магазин – на Гартенвег, 22, во Франкфурте-на-Майне. Я никогда не любил путешествовать. У меня трое детей. Старший уже ходит в школу. Скажите на милость, что я здесь делаю?»
– Брр… брр… брр… – убедительно дрожит рядом с ним рядовой Волътке.
Его взор погас. Он почти ничего не чувствует. Он давным-давно испытал все виды страданий, которые способны были вынести его органы чувств. Его нервы омертвели. Тело одеревенело. Его можно почистить, как картошку. Он ничего не почувствует. Ни одна мысль больше не проложит путь по снегу, которым ему засыпало голову. Ведь голова его набита снегом. Он не может сказать, как снег туда попал, но факт остается фактом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43