– смело предложил он.
– У-у-у! Долой, долой! Ложись! В конуру!
Расстроенный Пех повернулся спиной к публике и весь ушел в приготовление картошки. Добранский продолжил:
Несколько минут спустя, слегка отяжелев, оба приятеля спускаются на ветку любимого дуба. К своему неописуемому удивлению, они сталкиваются там нос к носу с тощим, нескладным вороном с длинной, гибкой шеей и поразительно острым клювом.
– Клянусь своим первым оперением! – восклицает Илья Осипович. – Да это же сам Карл Карлович из Берлина, из плоти и крови!
– Из одних костей! Асh! Из одних костей! – охает ворон с сильным германским акцентом.
В царские времена немецкий ворон Карл Карлович обосновался в России и сумел обеспечить себе прекрасное положение при Дворе. С ним водил дружбу сам царь. Он часто задерживался у окна дворца и, как только замечал, что Карл Карлович не удовлетворен банальным лошадиным навозом, тотчас велел домочадцам спускаться во двор и потчевать фаворита отборным куском. Вскоре все придворные начали бороться за благорасположение Карла Карловича, и отныне министры теряли сон, узнав, что фаворит отказался почтить своим вниманием их скромную лепту: то был верный признак неминуемой опалы. Царь и вправду придавал большое значение вкусу и выбору своего фаворита, поскольку принято было считать, что птица способна судить о приближенных царя по материалу, из которого они сделаны.
– Каким ветром в наши края, Карл Карлович? – каркает Илья Осипович. – Верно, увеселительное путешествие? Немножко туризма, как это мило!
– Ach! – вздыхает Карл Карлович. – Бог свидетель, я предпочел бы прилететь на Волгу в лучшее время… Эта война, ach! просто какое-то недоразумение!.. Вот послушайте, несколько дней назад я был на званом вечере в замке барона фон Риббентропа! Надобно вам пояснить, друзья мои, что при фюрере я занимаю точно такое же положение, какое занимал встарь при царе… Иными словами, меня всюду приглашают. У барона был чудесный праздник, сливки общества, изысканная музыка, лучшие французские вина… Но я ничего этого не видел, а сидел в уголке и плакал, плакал! И вдруг, ach! что я вижу? Ко мне подходит барон фон Риббентроп.
«Почему ты так горько плачешь, немецкий ворон Карл, ach! почему?»
«Ach! Иоахим, я плачу, – отвечаю я. – Как же мне не плакать? Бедная Россия, ach! бедная Россия…»
«Ach – говорит барон, – бе… бедная Россия!»
И тоже расплакался… Какое зрелище, какое воспоминание! И вдруг, ach! что я вижу? К нам подходят жена и дочь барона.
«Почему вы так горько плачете, meine Herren, ach! почему?»
«Ach! Куколка, ach! Гретхен, – отвечает барон. – Мы плачем. Как же нам не плакать? Бе… бе… бедная Россия!»
«Ach! ach! – говорит Гретхен, и: – Ach! ach!» – говорит Куколка, и вот они тоже расплакались.
Честные, благородные женщины! И тогда все гости подходят и изумленно обступают нас.
«Ach! Почему вы так горько плачете, ach! почему?»
«Ach! ach! – отвечаем мы сквозь слезы. – Бе… бедная Россия!»
«Ach! бе… бедная Россия!» – говорят гости и тоже начинают плакать.
Ach! Какое зрелище, какое воспоминание! Я плачу, барон плачет, Куколка плачет, Гретхен плачет, оркестр плачет, гости плачут, лакеи плачут… Все плачут, у всех слезы текут ручьем.
«Ach! – всхлипывая, говорит мне барон. – Ach! немецкий ворон Карл. Ты имеешь большое влияние на нашего фюрера… Пойди, объясни ему. Спаси Германию… Я хочу сказать: спаси Россию!»
Я лечу над Берлином в слезах. Какое зрелище, какое воспоминание! Вдовы плачут, матери плачут, дочери плачут, сестры, невесты и маленькие сиротки плачут; все плачут, у всех слезы текут ручьем! Войска маршируют, рыдая. Я прилетаю во дворец, обо мне докладывают, я вхожу… Ach! Какое зрелище, какое воспоминание! Перед картой России сидит фюрер… и плачет! Льет горькие слезы…
Карл Карлович останавливается и откладывает немножко помета.
– Искренние слезы фюрера!
– Ach! – добродушно вздыхает Илья Осипович. – И как же так получилось, милейший, что вы теперь на Волге, вдали от родимого навоза?
– Ach! ach! – тотчас встрепенулся Карл Карлович и заломил себе крылья. – Какая драма, какое воспоминание… Берлин бомбили, меня бомбили… Фюрера, фюрера бомбили! Но я оставался там, у его двери, преданный до конца, немецкий ворон до последнего перышка! И вдруг, ach! что я вижу? Дверь резко отворяется, и из нее выбегает – бледный, но решительный – фюрер, а за фюрером выбегает Геринг, а за Герингом выбегает Геббельс, а за Геббельсом выбегает генерал фон Катцен-Яммер! Все бледные, но решительные!
«Немецкий ворон Карл! – кричат они. – В камине бомба замедленного действия! Сделай же что-нибудь! Спаси фюрера, Карл».
И что же я делаю, я, немецкий ворон Карл? Я становлюсь на колени и со слезами в голосе говорю:
«Ach! Жить и умереть за фюрера!»
И шмыг – в окно. И фюрер за мной шмыг – в окно, а за фюрером Геринг шмыг – в окно, а за Герингом Геббельс и фон Катцен-Яммер – шмыг, шмыг в окно! Все бледные, но решительные! И вот мы уже на улице. А бомбы так и сыплются, так и сыплются…
Карл Карлович выпускает целую струю помета.
– И что же я делаю потом, я, немецкий ворон Карл? Я становлюсь на колени и со слезами в голосе говорю: «Жить и умереть за моего фюрера!»
И – шмыг, шмыг, шмыг, побежал. Бледный, но решительный.
«Отважный, благородный Карл!» – говорит фюрер и – шмыг, побежал.
«Отважный, благородный Карл, благослови тебя, Господи!» – говорит Геринг и – шмыг, побежал.
«Отважный Карл, благородный рыцарь!» – говорят Геббельс и фон Катцен-Яммер и – шмыг, шмыг, побежали.
Бледные, но решительные! И в благодарность за то, что я спас ему жизнь, фюрер отправил меня на Волгу…
«Лети, – растроганно сказал он мне. – Лети туда… там есть чем поживиться!»
На ветке воцаряется минутное молчание, затем Акакий Акакиевич прикрывает один глаз и говорит:
– Вы так долго выступали, Карл Карлович. В горле, поди, пересохло?
– Право слово, – бесцеремонно отвечает Карл Карлович, – от рюмашки водки я бы не отказался… Что вы делаете, ach!
Карл Карлович испуганно каркает и пытается высвободить свои крылья, но час старого немецкого ворона пробил. Два русских ворона сжимают его в своих когтях. Его длинная тощая шея и самый длинный, самый острый и самый прожорливый в мире клюв моментально погружаются в Волгу. «Буль-буль-буль! – утоляет жажду старый немецкий ворон. – Буль-буль-буль!..» Силы оставляют его, крылья перестают биться, а немецкие когти – хватать…
– Prosit! – благоговейно шепчут Илья Осипович и Акакий Акакиевич.
Несколько минут спустя два приятеля вновь кружат над водой. Они внимательно осматривают камыши и островки, выброшенные на берег густые ветки и песчаные отмели и, не видя ничего подходящего, обращаются к Волге.
– Мать рек русских, не поймала ли ты чего-нибудь интересненького? – каркают они своими заискивающими голосами.
Всем известно, что вороны – прирожденные подхалимы, и Волга вот уже больше века знает этих двух приятелей. Но сегодня она в хорошем настроении.
– Летите сюда, вот еще один мой ухажер! – мычит она, обнимая лейтенанта, чей брошенный танк горит на берегу. – Вы уже напились моей водицы, mein Herr? Она очень способствует пищеварению захватчиков…
– Карр, карр, карр! – хрипло хохочут Илья Осипович и Акакий Акакиевич. – До чего остроумно, мать рек русских, до чего смешно, животики надорвешь, карр, карр!
– Позвольте мне вывернуть его карманы, – мычит Волга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
– У-у-у! Долой, долой! Ложись! В конуру!
Расстроенный Пех повернулся спиной к публике и весь ушел в приготовление картошки. Добранский продолжил:
Несколько минут спустя, слегка отяжелев, оба приятеля спускаются на ветку любимого дуба. К своему неописуемому удивлению, они сталкиваются там нос к носу с тощим, нескладным вороном с длинной, гибкой шеей и поразительно острым клювом.
– Клянусь своим первым оперением! – восклицает Илья Осипович. – Да это же сам Карл Карлович из Берлина, из плоти и крови!
– Из одних костей! Асh! Из одних костей! – охает ворон с сильным германским акцентом.
В царские времена немецкий ворон Карл Карлович обосновался в России и сумел обеспечить себе прекрасное положение при Дворе. С ним водил дружбу сам царь. Он часто задерживался у окна дворца и, как только замечал, что Карл Карлович не удовлетворен банальным лошадиным навозом, тотчас велел домочадцам спускаться во двор и потчевать фаворита отборным куском. Вскоре все придворные начали бороться за благорасположение Карла Карловича, и отныне министры теряли сон, узнав, что фаворит отказался почтить своим вниманием их скромную лепту: то был верный признак неминуемой опалы. Царь и вправду придавал большое значение вкусу и выбору своего фаворита, поскольку принято было считать, что птица способна судить о приближенных царя по материалу, из которого они сделаны.
– Каким ветром в наши края, Карл Карлович? – каркает Илья Осипович. – Верно, увеселительное путешествие? Немножко туризма, как это мило!
– Ach! – вздыхает Карл Карлович. – Бог свидетель, я предпочел бы прилететь на Волгу в лучшее время… Эта война, ach! просто какое-то недоразумение!.. Вот послушайте, несколько дней назад я был на званом вечере в замке барона фон Риббентропа! Надобно вам пояснить, друзья мои, что при фюрере я занимаю точно такое же положение, какое занимал встарь при царе… Иными словами, меня всюду приглашают. У барона был чудесный праздник, сливки общества, изысканная музыка, лучшие французские вина… Но я ничего этого не видел, а сидел в уголке и плакал, плакал! И вдруг, ach! что я вижу? Ко мне подходит барон фон Риббентроп.
«Почему ты так горько плачешь, немецкий ворон Карл, ach! почему?»
«Ach! Иоахим, я плачу, – отвечаю я. – Как же мне не плакать? Бедная Россия, ach! бедная Россия…»
«Ach – говорит барон, – бе… бедная Россия!»
И тоже расплакался… Какое зрелище, какое воспоминание! И вдруг, ach! что я вижу? К нам подходят жена и дочь барона.
«Почему вы так горько плачете, meine Herren, ach! почему?»
«Ach! Куколка, ach! Гретхен, – отвечает барон. – Мы плачем. Как же нам не плакать? Бе… бе… бедная Россия!»
«Ach! ach! – говорит Гретхен, и: – Ach! ach!» – говорит Куколка, и вот они тоже расплакались.
Честные, благородные женщины! И тогда все гости подходят и изумленно обступают нас.
«Ach! Почему вы так горько плачете, ach! почему?»
«Ach! ach! – отвечаем мы сквозь слезы. – Бе… бедная Россия!»
«Ach! бе… бедная Россия!» – говорят гости и тоже начинают плакать.
Ach! Какое зрелище, какое воспоминание! Я плачу, барон плачет, Куколка плачет, Гретхен плачет, оркестр плачет, гости плачут, лакеи плачут… Все плачут, у всех слезы текут ручьем.
«Ach! – всхлипывая, говорит мне барон. – Ach! немецкий ворон Карл. Ты имеешь большое влияние на нашего фюрера… Пойди, объясни ему. Спаси Германию… Я хочу сказать: спаси Россию!»
Я лечу над Берлином в слезах. Какое зрелище, какое воспоминание! Вдовы плачут, матери плачут, дочери плачут, сестры, невесты и маленькие сиротки плачут; все плачут, у всех слезы текут ручьем! Войска маршируют, рыдая. Я прилетаю во дворец, обо мне докладывают, я вхожу… Ach! Какое зрелище, какое воспоминание! Перед картой России сидит фюрер… и плачет! Льет горькие слезы…
Карл Карлович останавливается и откладывает немножко помета.
– Искренние слезы фюрера!
– Ach! – добродушно вздыхает Илья Осипович. – И как же так получилось, милейший, что вы теперь на Волге, вдали от родимого навоза?
– Ach! ach! – тотчас встрепенулся Карл Карлович и заломил себе крылья. – Какая драма, какое воспоминание… Берлин бомбили, меня бомбили… Фюрера, фюрера бомбили! Но я оставался там, у его двери, преданный до конца, немецкий ворон до последнего перышка! И вдруг, ach! что я вижу? Дверь резко отворяется, и из нее выбегает – бледный, но решительный – фюрер, а за фюрером выбегает Геринг, а за Герингом выбегает Геббельс, а за Геббельсом выбегает генерал фон Катцен-Яммер! Все бледные, но решительные!
«Немецкий ворон Карл! – кричат они. – В камине бомба замедленного действия! Сделай же что-нибудь! Спаси фюрера, Карл».
И что же я делаю, я, немецкий ворон Карл? Я становлюсь на колени и со слезами в голосе говорю:
«Ach! Жить и умереть за фюрера!»
И шмыг – в окно. И фюрер за мной шмыг – в окно, а за фюрером Геринг шмыг – в окно, а за Герингом Геббельс и фон Катцен-Яммер – шмыг, шмыг в окно! Все бледные, но решительные! И вот мы уже на улице. А бомбы так и сыплются, так и сыплются…
Карл Карлович выпускает целую струю помета.
– И что же я делаю потом, я, немецкий ворон Карл? Я становлюсь на колени и со слезами в голосе говорю: «Жить и умереть за моего фюрера!»
И – шмыг, шмыг, шмыг, побежал. Бледный, но решительный.
«Отважный, благородный Карл!» – говорит фюрер и – шмыг, побежал.
«Отважный, благородный Карл, благослови тебя, Господи!» – говорит Геринг и – шмыг, побежал.
«Отважный Карл, благородный рыцарь!» – говорят Геббельс и фон Катцен-Яммер и – шмыг, шмыг, побежали.
Бледные, но решительные! И в благодарность за то, что я спас ему жизнь, фюрер отправил меня на Волгу…
«Лети, – растроганно сказал он мне. – Лети туда… там есть чем поживиться!»
На ветке воцаряется минутное молчание, затем Акакий Акакиевич прикрывает один глаз и говорит:
– Вы так долго выступали, Карл Карлович. В горле, поди, пересохло?
– Право слово, – бесцеремонно отвечает Карл Карлович, – от рюмашки водки я бы не отказался… Что вы делаете, ach!
Карл Карлович испуганно каркает и пытается высвободить свои крылья, но час старого немецкого ворона пробил. Два русских ворона сжимают его в своих когтях. Его длинная тощая шея и самый длинный, самый острый и самый прожорливый в мире клюв моментально погружаются в Волгу. «Буль-буль-буль! – утоляет жажду старый немецкий ворон. – Буль-буль-буль!..» Силы оставляют его, крылья перестают биться, а немецкие когти – хватать…
– Prosit! – благоговейно шепчут Илья Осипович и Акакий Акакиевич.
Несколько минут спустя два приятеля вновь кружат над водой. Они внимательно осматривают камыши и островки, выброшенные на берег густые ветки и песчаные отмели и, не видя ничего подходящего, обращаются к Волге.
– Мать рек русских, не поймала ли ты чего-нибудь интересненького? – каркают они своими заискивающими голосами.
Всем известно, что вороны – прирожденные подхалимы, и Волга вот уже больше века знает этих двух приятелей. Но сегодня она в хорошем настроении.
– Летите сюда, вот еще один мой ухажер! – мычит она, обнимая лейтенанта, чей брошенный танк горит на берегу. – Вы уже напились моей водицы, mein Herr? Она очень способствует пищеварению захватчиков…
– Карр, карр, карр! – хрипло хохочут Илья Осипович и Акакий Акакиевич. – До чего остроумно, мать рек русских, до чего смешно, животики надорвешь, карр, карр!
– Позвольте мне вывернуть его карманы, – мычит Волга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43