Ещё 9 марта я подписал распоряжение приступить к плановым ремонтным работам Большого Кремлёвского дворца съездов. Там уже разобрали столы, все красили, раздрапировали бюст Ленина, стояли леса.
Честно говоря, моральных сил смотреть на этого монументального Ленина уже не было. Порой просто хотелось спросить себя: где я? В какое время все это происходит? Что за бред? Но раздавались и такие голоса: пусть Ленин остаётся, весь народ смотрит съезд по телевизору, и депутаты этим просто разоблачают себя… Все видят, кто собрался.
Ремонт был очень удобным поводом, чтобы отказать им в возможности собраться в БКД.
Но на это мы не пошли — какая разница, где они будут заседать? Пришлось срочно сворачивать строительные работы и готовить зал к заседанию.
…Наши эксперты ещё и ещё раз просчитывали на компьютере варианты, причём с помощью разных методик. Получалось: голосов для импичмента все-таки не должно хватить, будет 618 голосов плюс-минус один… Так и получилось. Но тогда во всю эту умную математику как-то слабо верилось. Все-таки запах чужой крови распаляет. Я вспоминал, как на восьмом съезде вдруг повысился до визгливой ноты голос Хасбулатова, когда он кричал что-то Черномырдину: вы, Виктор Степанович, мы знаем, Виктор Степанович…
Это было настолько неожиданно. Я так привык к его тихому голосу. У Хасбулатова ничего не бывает случайно. И в тот момент он сделал над собой усилие, включая у расслабившихся депутатов коллективный рефлекс: вперёд, фас, ату его!..
…И все-таки — если импичмент?
Импичмент
Чем, собственно, страшно это слово?
…Ведь это решение не имело бы никакой силы. Всенародно избранный президент не может быть отстранён от власти съездом, тем более таким съездом — давно потерявшим народное доверие. Но, впрочем, не субъективный фактор тут важен, важна суть проблемы — съезд не может отстранить президента, потому что не он его выбирал.
И это понятно любому школьнику.
Но слово произнесено. А для нашего народа именно слово имеет мистическое значение. Такая у нас, у русских, психология. Не импичмента я боялся, а именно простого русского глагола — «сняли». Скинули. Или ещё как-нибудь похлеще.
Ведь в истории порой действуют какие-то необъяснимые факторы. И к этому нужно относиться очень осторожно. Скинули, значит, власти нет, все разрешено. Где-то давно копилась энергия противостояния, агрессия, анархическая или террористическая идея, жаждущая воплощения. Где-то что-то произошло — и дальнейший сценарий известен. В ход обязаны вступить силовые структуры. Ради спасения порядка они
отменяют законы. На время. Но на какое?
…Но что делать, если все-таки отстранение от власти произойдёт? Я не боялся этого варианта. Я был готов и к нему. В случае принятия парламентом такого решения я видел один путь — обращение к народу. Люди бы меня не подвели, в этом я абсолютно уверен.
В момент, когда шёл подсчёт голосов, я находился в Кремле.
И я считаю принципиально важным, что депутаты в момент голосования тоже находились в Кремле.
Конечно, не помпезная обстановка Кремлёвского Дворца на них повлияла, но есть все-таки какая-то магия места, воздуха истории… Подсознательно включаются у человека защитные механизмы. Механизмы генетической памяти — ведь это Кремль, это Россия, это моя страна.
Эти-то механизмы и подавили агрессивный импульс, на который рассчитывали мои противники.
…После объявления результатов голосования по импичменту я вышел к импровизированному митингу на Васильевском спуске. Собор Василия Блаженного. Прохладно. Но дышится легко в этом влажном воздухе, наполненном прожекторами и криками. Много-много людей, целое людское море на Васильевском спуске.
Вроде бы чего праздновать — мы же не победили? Мы просто не проиграли этот ход, эту партию.
Но я-то знаю: теперь все будет в порядке. На очередном — каком по счёту? — витке борьбы правильно сработала моя жизненная тактика: играть на победу. Играть только на победу. Не бояться, не отворачиваться, не прятаться.
Поэтому я произношу в микрофон это слово: по-бе-да. И мне не стыдно.
Перечитываю эти страницы. Да, мне не стыдно. Да, это была победа.
…Но, с другой стороны, это было и поражение.
В глобальном, стратегическом плане вся эта «чёрная полоса» от седьмого съезда до референдума была проиграна нами — именно потому, что мы дали втянуть себя в этот обмен ударами, в это противостояние. В эту борьбу с пирровыми победами и липовыми поражениями. Говоря «мы», я имею в виду всю команду президента.
Да, затеял борьбу не я. А те, кто решил испытать президентскую власть на прочность. Но пострадало-то общество! Обществу, народу все равно, кто «первый начал».
Я это понимал. И стремился как можно быстрее закончить, завершить эту глупую борьбу, это смертельно опасное для демократии кулачное выяснение отношений. Не прошли поправки — предложил нового премьера. Не подошёл и новый премьер — поставил вопрос о референдуме. Однако и саму идею референдума, казавшуюся мне бесспорной, съезд отверг. Пошёл на неё только после провалившегося импичмента.
Все мои усилия, вся бешеная энергия этих месяцев были брошены на то, чтобы выдержать, не поддаться искушению решить проблему силовым путём, остаться в рамках закона и порядка.
Почти подойдя к решению о необходимости ограничить съезд в правах волевым путём, я вновь отступил. Уповая на мирный, честный, справедливый итог борьбы — после референдума.
Но я ошибся. Ведь наше расхождение было не тактическим. И, думаю, даже не политическим.
С помощью демократического инструмента — съезда — шла элементарная борьба на уничтожение. Но понял я это слишком поздно.
«Да. Да. Нет. Да»
Почти первые же публичные слова Хасбулатова после подведения предварительных итогов референдума были о «полторанинско-геббельсовской» пропаганде.
Вообще сравнить человека с Геббельсом — в порядочном обществе оскорбление. Но это очередной «художественный» образ спикера.
Для проведения пропагандистской кампании нужно не просто грубое давление, натиск. Это порой вызывает у населения реакцию отторжения.
Нужна идея, продуманная концепция такой кампании. И мне кажется, мы такую идею нашли. Мы выиграли у наших оппонентов именно в честности и открытости своих пропагандистских идей, своей позиции.
Парламент сам сформулировал все четыре вопроса референдума. Мы играли на их поле и по их правилам. Я сказал, если вы помните, так: отвечайте четыре раза «Да»!..
Всегда в нашей стране любили говорить «нет». Нет войне, нет империализму, весь мир насилья мы разрушим…
Людям надоело вникать во все эти сложные пропагандистские формулы — и надоело не сейчас, а лет пятьдесят тому назад. Надо сказать «да». «Да» — нормальной жизни, без передряг, без этих изматывающих съездов, без вечной политической грызни… Надо сказать «да» президенту.
Вот это утверждение в противовес все и вся отрицающему парламенту было, как мне кажется, удачей.
И второе.
Поддержка знаменитых людей.
Очень много было критики в адрес Эльдара Рязанова и его телепередачи о моей семье — мол, это уже неприлично, подлизывается, угождает.
Если уж говорить откровенно — Рязанов не менее популярен в народе, чем Ельцин. Он разговаривал со мной с присущим ему тактом и уважением, но разговор изначально шёл на равных.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117