Вот, может быть, здесь, сейчас, какая-нибудь чертом замешанная метиска — буйство красок. А может быть, и не здесь, может быть, завтра — и не метиска. Когда-нибудь... потом... Я верил. Скользя, шаг за шагом карабкался вверх на скалы, дальше, вперед, выше, в тканые пестротой долины, сквозь пьяный их запах и жужжание пчел, к сладко недоступным ледяным маковкам земной верхотуры, пока не боялся, и, раздумав в кустарниковой тени, пропетляв, проблудив покатыми улочками, спускался, не спеша пообедав, к закатному морю смотреть далекие корабли и все, что можно увидеть в шуме прибоя.
Через три дня напрасного ожидания встречи, захандрив от безмятежного сна и усиленного питания, я купил билет первого класса, чтобы комфортабельно уплыть от своего предчувствия в горизонт, к другому берегу. Опять сменить обстановку.
На следующий день швейцар гостиницы посоветовал мне посетить вырубленный в горе древний храм — основную достопримечательность здешних мест. И как я до сих пор не слышал о нем?
Даль оказалась изрядная, регулярного сообщения не было, пришлось добираться попутками, затем пешком. Наконец внезапным изгибом тракт потерялся под торжественно отвесными склонами заросшего хвоей ущелья. Далее, перепрыгнув отполированными валунами разогнавшиеся горные струи, взвивалась тропка, но вид уже открывался отсюда, снизу. Горельеф храма лысел бархатно-каменным отсветом послеполуденных лучей, будто повис, падая, зацепившись за случайный выступ. Да, ничего не скажешь — эффектно! Вот ведь умели, могли! И без единого соединения выпустить из скальной глыбы такую махину? Узоры долбить! Внутри полусвет — веером, брызгами в прорези окон. Только мутные свечи оттаивают пред алтарем. Ни лика, ни письменного толкования на стенках нет.
На мгновение я как бы оцепенел, забылся, словно уясняя для себя что-то, и вдруг, терпеливо стараясь не разбудить, не нарушить небрежной поступью завораживающую мелодию тишины, возвратился. И солнце открылось мне из-под темного свода ярче обычного. И горы, и небо — весь мир вокруг, показалось, вымели дочиста, как этот монастырский двор, окруженный стеной розового туфа с покосившимися сараями. И на душе тоже стало прибрано. Так быстро. Право же — впечатлительная натура!
Посреди двора улыбался монах. Молодой, слегка бородатый астеник, стройно облаченный в гладкое, черное платье. Наверное, рядовой монах, скорее всего служка, но миниатюрный золотой крестик у него на груди явно был благородной работы. Он двинулся мне навстречу, и я ответил невольной улыбкой, а он прошел мимо к воротам, где уважительно столпилась группа иностранных туристов. Я перестал улыбаться и решил обязательно присоединиться к туристам, надеясь вернуться в гостиницу их автобусом. Монах гостеприимно возглавил экскурсию, свободно поясняя каменные святыни на языке гостей. Я не понимал его. Щедрость и энтузиазм, с которыми он делился своими знаниями, на мой взгляд, были выражением скуки его уединенного существования. Монах запел. Легким выдохом отозвался ему храм в привычном многоголосье, хвастаясь неразгаданным секретом древних акустиков. Глаза монаха сияли, не скрывая триумфа. Скромная, продуманная пластика окончательно выявила естественный артистизм натуры. Нет, он был явно не служкой. Он производил впечатление.
Рядом со мной затихла пухлая молоденькая иностранка, почти девочка, видимо, верующая, — плакала. Но слезы не придавали слащавости ее смазливенькому личику, а наоборот, искажая его, выдавали затаенную, еще не растраченную чувственность, которая, впрочем, ежели приглядеться, угадывалась и в фигуре. Да-да, только угадывалась, скорее даже домысливалась, предполагалась. Знаете, ничего внешнего, вызывающего не было. Все спрятано до поры, оттого и интересно.
В довершение всего монах повел нас к покосившимся вдоль ограды сараям и, отомкнув один из них, пригласил войти. Каково же было изумление, когда в столь шатком, непривлекательном снаружи строении обнаружили мы двухкомнатные покои, облицованные мрамором теплого, телесно-белого цвета. Одно помещение представляло собой кабинет, другое — спальню с вольготной, красного дерева, резной кроватью времен императрицы Екатерины. Хозяин извлек из папки несколько рисунков и аппликаций, выгодно расположил их на рассохшейся столешнице букового секретера и, распахнув занавешенное холстом окно, показал вид, который интерпретировал в своих работах в разное время, в разных состояниях, зимой и летом, в ясность и непогоду — одно и то же: заросшие хвоей склоны ущелья да речка на дне, там, где тракт возникал внезапным изгибом, где стоял мой роскошный полупрозрачный автобус. «Мой» — потому что я уже успел столковаться с водителем о возвращении в город.
Похоже, сумеречной витриной исчезала вдаль, в перспективу, обнаженная храмом скала через зеленовато-дымчатые обзорные стекла, почти не пропускавшие в кондиционированную прохладу салона еще обжигающее день солнце. Только панорама дороги теперь совершенно не занимала меня. Я думал о молоденькой иностранке, которая что-то читала, удобно откинувшись в кресле несколько впереди меня. Я думал: отчего она плакала, когда монах пел? Что это? Обостренная чувствительность тонкой души, молодость, состояние влюбленности или всего-навсего глупость, не связанная с возрастом? А может быть, просто с жиру бесится. Безудержная, богатая иностранка, привыкшая потакать прихоти мимолетных желаний. Девчонка! Смазливая девчонка — и только. Стоит ли она дум моих?! Вечно мы что-то приписываем понравившимся женщинам, что-то нетривиальное, обещающее. На самом деле все гораздо проще.
Да-да, не надо идеализировать! А с чего это я решил, что она мне понравилась? С чего-то ведь решил. Может быть, меня слегка укачало, и пора выходить из автобуса?
«Девушка, что вы читаете?» Хорошо, что не обратился, а только подумал. Ведь иностранка, все равно не поймет.
В этот момент она коротко обернулась и посмотрела вроде бы на меня, а может быть, просто обернулась. Но через некоторое время она надела очки и явно посмотрела на меня, даже пристально. Все-таки есть в женщинах что-то. Что-то есть!
Когда вернулся к себе, почувствовал жар. Смерил температуру — действительно. А я знал, несмотря на свою мнительность, догадывался, что не болен. Наоборот — хотелось куда-то деться, действовать хотелось, идти куда-то, бродить... Но пошел дождь, и я, несколько пометавшись по гостиничным этажам, вскоре заперся в номере и заснул, перепутав все впечатления. Во сне дождя не было...
Поутру караулил у окна из-за гардины отъезжающих туристов. До тошноты простоял неприкрытый, голый, как выскочил из-под одеяла, без маковой росинки во рту с самого пробуждения. И все напрасно — роскошный полупрозрачный автобус так и не показался. Хотя бы тенью скользнул, проездом, мельком!..
Тогда я съел очень большое, спелое, хрупкое, очень вкусное яблоко и решил жить дальше.
И вновь, как прежде, скользя шаг за шагом, карабкался вверх на скалы, дальше, вперед, выше в тканые пестротой долины, сквозь пьяный их запах и жужжание пчел, к сладко недоступным ледяным маковкам земной верхотуры... И, раздумав в кустарниковой тени, пропетляв, проблудив покатыми улочками, спустился к закатному морю... В последний раз. Прежде чем унесет меня, убаюкает на волнах белый корабль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
Через три дня напрасного ожидания встречи, захандрив от безмятежного сна и усиленного питания, я купил билет первого класса, чтобы комфортабельно уплыть от своего предчувствия в горизонт, к другому берегу. Опять сменить обстановку.
На следующий день швейцар гостиницы посоветовал мне посетить вырубленный в горе древний храм — основную достопримечательность здешних мест. И как я до сих пор не слышал о нем?
Даль оказалась изрядная, регулярного сообщения не было, пришлось добираться попутками, затем пешком. Наконец внезапным изгибом тракт потерялся под торжественно отвесными склонами заросшего хвоей ущелья. Далее, перепрыгнув отполированными валунами разогнавшиеся горные струи, взвивалась тропка, но вид уже открывался отсюда, снизу. Горельеф храма лысел бархатно-каменным отсветом послеполуденных лучей, будто повис, падая, зацепившись за случайный выступ. Да, ничего не скажешь — эффектно! Вот ведь умели, могли! И без единого соединения выпустить из скальной глыбы такую махину? Узоры долбить! Внутри полусвет — веером, брызгами в прорези окон. Только мутные свечи оттаивают пред алтарем. Ни лика, ни письменного толкования на стенках нет.
На мгновение я как бы оцепенел, забылся, словно уясняя для себя что-то, и вдруг, терпеливо стараясь не разбудить, не нарушить небрежной поступью завораживающую мелодию тишины, возвратился. И солнце открылось мне из-под темного свода ярче обычного. И горы, и небо — весь мир вокруг, показалось, вымели дочиста, как этот монастырский двор, окруженный стеной розового туфа с покосившимися сараями. И на душе тоже стало прибрано. Так быстро. Право же — впечатлительная натура!
Посреди двора улыбался монах. Молодой, слегка бородатый астеник, стройно облаченный в гладкое, черное платье. Наверное, рядовой монах, скорее всего служка, но миниатюрный золотой крестик у него на груди явно был благородной работы. Он двинулся мне навстречу, и я ответил невольной улыбкой, а он прошел мимо к воротам, где уважительно столпилась группа иностранных туристов. Я перестал улыбаться и решил обязательно присоединиться к туристам, надеясь вернуться в гостиницу их автобусом. Монах гостеприимно возглавил экскурсию, свободно поясняя каменные святыни на языке гостей. Я не понимал его. Щедрость и энтузиазм, с которыми он делился своими знаниями, на мой взгляд, были выражением скуки его уединенного существования. Монах запел. Легким выдохом отозвался ему храм в привычном многоголосье, хвастаясь неразгаданным секретом древних акустиков. Глаза монаха сияли, не скрывая триумфа. Скромная, продуманная пластика окончательно выявила естественный артистизм натуры. Нет, он был явно не служкой. Он производил впечатление.
Рядом со мной затихла пухлая молоденькая иностранка, почти девочка, видимо, верующая, — плакала. Но слезы не придавали слащавости ее смазливенькому личику, а наоборот, искажая его, выдавали затаенную, еще не растраченную чувственность, которая, впрочем, ежели приглядеться, угадывалась и в фигуре. Да-да, только угадывалась, скорее даже домысливалась, предполагалась. Знаете, ничего внешнего, вызывающего не было. Все спрятано до поры, оттого и интересно.
В довершение всего монах повел нас к покосившимся вдоль ограды сараям и, отомкнув один из них, пригласил войти. Каково же было изумление, когда в столь шатком, непривлекательном снаружи строении обнаружили мы двухкомнатные покои, облицованные мрамором теплого, телесно-белого цвета. Одно помещение представляло собой кабинет, другое — спальню с вольготной, красного дерева, резной кроватью времен императрицы Екатерины. Хозяин извлек из папки несколько рисунков и аппликаций, выгодно расположил их на рассохшейся столешнице букового секретера и, распахнув занавешенное холстом окно, показал вид, который интерпретировал в своих работах в разное время, в разных состояниях, зимой и летом, в ясность и непогоду — одно и то же: заросшие хвоей склоны ущелья да речка на дне, там, где тракт возникал внезапным изгибом, где стоял мой роскошный полупрозрачный автобус. «Мой» — потому что я уже успел столковаться с водителем о возвращении в город.
Похоже, сумеречной витриной исчезала вдаль, в перспективу, обнаженная храмом скала через зеленовато-дымчатые обзорные стекла, почти не пропускавшие в кондиционированную прохладу салона еще обжигающее день солнце. Только панорама дороги теперь совершенно не занимала меня. Я думал о молоденькой иностранке, которая что-то читала, удобно откинувшись в кресле несколько впереди меня. Я думал: отчего она плакала, когда монах пел? Что это? Обостренная чувствительность тонкой души, молодость, состояние влюбленности или всего-навсего глупость, не связанная с возрастом? А может быть, просто с жиру бесится. Безудержная, богатая иностранка, привыкшая потакать прихоти мимолетных желаний. Девчонка! Смазливая девчонка — и только. Стоит ли она дум моих?! Вечно мы что-то приписываем понравившимся женщинам, что-то нетривиальное, обещающее. На самом деле все гораздо проще.
Да-да, не надо идеализировать! А с чего это я решил, что она мне понравилась? С чего-то ведь решил. Может быть, меня слегка укачало, и пора выходить из автобуса?
«Девушка, что вы читаете?» Хорошо, что не обратился, а только подумал. Ведь иностранка, все равно не поймет.
В этот момент она коротко обернулась и посмотрела вроде бы на меня, а может быть, просто обернулась. Но через некоторое время она надела очки и явно посмотрела на меня, даже пристально. Все-таки есть в женщинах что-то. Что-то есть!
Когда вернулся к себе, почувствовал жар. Смерил температуру — действительно. А я знал, несмотря на свою мнительность, догадывался, что не болен. Наоборот — хотелось куда-то деться, действовать хотелось, идти куда-то, бродить... Но пошел дождь, и я, несколько пометавшись по гостиничным этажам, вскоре заперся в номере и заснул, перепутав все впечатления. Во сне дождя не было...
Поутру караулил у окна из-за гардины отъезжающих туристов. До тошноты простоял неприкрытый, голый, как выскочил из-под одеяла, без маковой росинки во рту с самого пробуждения. И все напрасно — роскошный полупрозрачный автобус так и не показался. Хотя бы тенью скользнул, проездом, мельком!..
Тогда я съел очень большое, спелое, хрупкое, очень вкусное яблоко и решил жить дальше.
И вновь, как прежде, скользя шаг за шагом, карабкался вверх на скалы, дальше, вперед, выше в тканые пестротой долины, сквозь пьяный их запах и жужжание пчел, к сладко недоступным ледяным маковкам земной верхотуры... И, раздумав в кустарниковой тени, пропетляв, проблудив покатыми улочками, спустился к закатному морю... В последний раз. Прежде чем унесет меня, убаюкает на волнах белый корабль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67